Недавние тренды рунета

Оригинал и комментарии

Мне придется приводить себя в порядок, насколько это возможно. Худеть, мазаться кремчиками, прилично одеваться, даже в парикмахерскую сходить, артикль, и попробовать сделать что-нибудь с волосами. Время веселого бохо и хипповской удалой молодости объявляется отработанным,  у меня есть задачи, которые надо решить. И по этому поводу все, что можно выжать из имиджа, будет выжато.

Примерно так.

Оригинал и комментарии

Снова делаю зарядку, мажусь нужными кремчиками, мажу коленки и голеностоп, ем полезную еду и не ем неполезной. Купила себе деловой костюм и туфельки, чес-слово — цивилка цивилкой. Но облизываюсь на бохо-сапожки к безумному хипповскому пальто  :) Если не выдержу — сфоткаю и покажу :)

Оригинал и комментарии

- Верхом, верхом пошел, гляди! Взыгрывает! Нет, возвращается! Хорош! Ах, хорош!

Серое утро, полное хляби и мороси – не лучшее для полета, был бы дождь и вовсе бы отменилась притравка – не подымутся соколы. На рассвете Никитка глянул в окно и расстроился – а ну как не покажет себя Сирин, осрамится перед Терентием, поднимут их сокольники на смех и правильно сделают. Но кречет не подвел. Переливчатый свист, поднятая рука – и птица уже сидит на рукавице, треплет кусочек мясо, озирается по сторонам – не отнимут ли. Значит признал, полюбил, привязался сердцем – кречета сейчас никто не держит, хочет – берет и летит к родным гнездовьям. Ан нет, вертается к своему человеку, даром что неволя птице не по душе... Есть ли душа у сокола?

- Что задумался, отрок? Добрую птицу воспитал, - довольный Терентий осторожно погладил Сирина, убедился, что птица не шарахается от пальцев. – Готовьтесь, послезавтра на охоту поедем. Тебя будем отведывать на добыче, Прокопа с Ширяем, Гриню с Лихим, Васяту с Салтаном, Яшку с Цесарем. Батюшка-государь пожалует поглядеть, как птиц готовят. Отличишься – пожалует. Опозоришься – твоя беда.

- Все ладно будет, батюшка Терентий Федорович. Порадует Сирин нашего государя, - пообещал Никитка.

- Добро бы так, радость нынче ой как нужна, - вздохнул начальный сокольник. – Осиротел Алексей Михайлович, по жене тоскует и по царевичам. Симеон-то безгрешный дитем ушел, по третьему году, он ледащий был, слабенький. А Алексей Алексеич…

Не договорив, Тулубьев тяжело махнул рукой и отвернулся. Никитка сморгнул – мужики не плачут, даже если очень хочется.

Притравка шла своим чередом. Громогласный Плещеев поднял своего Салтана, громко выхваливая сильный удар сокола и остроту клюва. Птица взошла высоко, камнем упала на голубя – и растерзала его прежде, чем человек успел отобрать добычу – только перья во все стороны полетели. Сокольники загомонили – Терентию показалось, что птица драчлива, Плещеев взвился, сокол, мол, и должен быть злым. Гордый Салтан восседал на перчатке гоголем, словно хвастался окровавленным клювом.

Незачем влезать в свару… Сирин переступил с лапы на лапу – полетаем еще? Надо бы. Но не здесь, не на людях. Подле Кариотовой башни был сход к воде, там водились глупые кряквы и красавица чомга с рыжим праздничным хохолком. А в укромном местечке, под кроной разросшейся ивы, удавалось посидеть в одиночестве. И морось туда не достанет, не промочит кафтан. Пошли, брат Сирин – блажен муж иже не ходит на собрания нечестивых. Терентий покосился на уходящего сокольника, но промолчал – пускай себе.

Пока добрались до пруда, дождь утих, даже солнышко проглянуло. От зеленой воды поднялся парок, семейка уток выплыла на середину, пересвистываясь – где-ты, я-тут. Брошенная палка спугнула их, подняла на крыло. Сильным рывком Никитка швырнул кречета в лет – и обрадовался, увидев, как Сирин с первой садки снял добычу. По уму крякву следовало отобрать, заменить кусочком мяса… Пусть порадуется брат, воли попробует. Все равно же вернется на руку.

Царевича и вправду было невыносимо жаль. Никитка видел его много раз – и на охотах, и на царских пирах в летних шатрах после ловитвы. И поражался – словно из сказки вышел Алексей Алексеевич, словно с неба его спустили в пример нам, грешным. И ростом вышел и статью, когда улыбался – светлело вокруг, когда гневался – вятшие бояре замолкали, даром, что царевичу едва шестнадцать стукнуло. Но гневался редко – как и батюшка государь тщился все ласковым словом да увещеванием решить, по добру. Телесно был крепок, скакал без устали, стрелял без промаха, доброго сокола себе воспитал, Ногая, подчинил его лаской да уговорами. После смерти царевича птицу под окном нашли мертвой, израненной, словно о стекло билась – видать почуяла и решила, что без хозяина жить не стоит. И умом блистал Алексей Алексеевич, по-ляшски размолвлял, по-фрязински, по-гречески, татарский и тот разумел. В шахматы, бывалоча, и батюшку обыгрывал, а когда Алексей Михайлович в дальний поход ездил – на троне сиживал, послов принимал, дела вершил. И щедрость в нем явлена была и милосердие и вежество, и к вину не тянулся царевич. Все говорили – великий государь станет, страну прославит. Ан нет, преставился в одночасье, сгорел от неведомой лихорадки – лекари исстарались, кровь пускали, зельями поили – все без толку.

Полгода прошло после смерти царевича, а государь все скорбит по потере сына, молится, плачет. И царицы нет рядом, чтобы его утешить. Слава Богу, подрастают еще два наследника. Федор мал пока, девяти лет от роду, зато светел разумом, говорят в покоях целые баталии разыгрывает с оловянными солдатиками – как сражался Александр Великий, как турки Царьград брали. И верхом ездит словно заправский казак, только лихости в нем многовато. Иван же совсем дитя, но тоже боек, сметлив и смеется непрестанно. Его уже грамоте учить начали, а в наставниках у царевичей сам Симеон Полоцкий, святой монах, пиит и философ. И отроков царской свиты, видать, тоже наставлять велено. Вон Сенька давешний какой смышленый! Удумал же – махолет…

Со стороны кречатни донесся заливистый голос рожка. Все, завершили притраву. Пора! Никитка свистнул, Сирин неохотно оставил добычу и вернулся на рукавицу. Перья немного влажные, по дороге обсохнут. Поголодать завтра придется, брат, чтоб на добычу злей шел, потешил батюшку-государя красносмотрительным летом. Ты уж меня прости!

В облаках заиграла радуга, летнее солнце проступило сквозь пелену, подсветило мокрые крыши хором и синие купола храма царевича Иоасафа, отразилось от слюдяных, а кое-где и стеклянных окошек, спрятанных за решетками. С крыши терема в синеву взвилась стая белых голубей, любимцев прежней царицы. Прошествовал к обедне торжественный величавый священник, за ним – певчие дьяки, румяные, рослые, в одинаковых черных длиннополых кафтанах. Немец-садовник торжественно пронес на поварню блюдо с бледно-желтыми тепличными дынями – царское угощение. За ним было побежали с гримасничаньем дворовые мальчишки, но, углядев безобидного с виду старичка с посохом, порскнули в разные стороны, словно зайцы.

Большое хозяйство Измайловской усадьбы управлялось с необычайной ловкостью, путный ключник Устим Федорович держал челядь в ежовых рукавицах – малорослый и щуплый он имел великую власть, а его подслеповатые блеклые глазки замечали любой непорядок. Наученный горьким опытом Никитка не перечил ему и на глаза без нужды не попадался.

На конюшне толпились сокольники и ястребники, разбирали скакунов порезвее. Если сокола не приучить к лошади, а коня – к птице, на охоте случится беда. Или всадника сбросят наземь, или крылатый охотник откажется возвращаться на рукавицу. Да и управлять лошадью, держа на присаде, прикрепленной к седлу, немалую птицу – особое искусство. Сказать честно, у Никитки не всегда получалось – конь не птица, щебета не разумеет, тут сила нужна, а ее у сокольника еще не нажилось. Был он высок ростом, широк в кости, но по младости лет худ как щепка, даром, что кормили царевых слуг щедро. И долгая шея по-птичьи торчала из воротника, и острый нос походил на клюв, а белесые буйные кудри – на одуванчик. Только глаза удались – матушка говорила, словно озерца весной синие…

Соловый мерин, доставшийся Никитке, резвостью не отличался, но этого и не требовалось. Успеется еще, сейчас иное важно – надеть клобучок на кречета, сесть в седло и взять поводья.  Ровным шагом через мост, мимо плотины с мельницей, по редколесью. Щебет зябликов и дроздов, свист стрижей, перекличка утиц, монотонная татарская брань… опять скворец! Кто же их научил-то, болезных? Чтобы ворон говорить стал, с ним полгода возиться нужно, беседовать, увещевать. А тут сам с усами… и сквернословит что золотарь.

Звуки тревожили кречета, Сирин крутил головой, вслушиваясь в птичьи голоса. Но сидел ровно, не бил крыльями, не пробовал сорваться с должика или клюнуть человека. Размеренное движение лошади, казалось, успокаивало его, кречет посвистывал – и Никитка курлыкал, словно тоже был пернатого рода, и далекий звон колокола вливался в песню. Слыхано ли такое?

Дорога тянулась вдоль пруда, выхоженная и гладкая. Раньше здесь было захудалое оскуделое сельцо – то горело, то ляхи жгли, то чума его под корень выкашивала. На Владимирской старой дороге баловали лихие люди – кого без мошны отпустят, кого без коня, а кого и без головы на обочине бросят. А теперь вишь, царская вотчина – и пруды, и сады, и заводы, и послов заграничных сюда привозят подивиться – чай не лаптем хлебаем щи, и ремеслам и чудесам обучены. Вот и мостик… Напоследок Никитка пустил мерина вскачь – но и здесь Сирин не подкачал, только крепче вцепился когтями в рукавицу. Значит и на охоте не подведет.

Оставив мерина в конюшне, сокольник понес усталую птицу в кречатню. Плещеев с Яшкой отирались во дворе, но цеплять Никитку против обыкновения не спешили. Боярских сынков обуяла гордость – Салтан и вправду выправился, летел высоко и бил сильно. Отличится завтра в царской охоте – пожалуют Васяту кафтаном лучшим, а там и в сокольничий путь запишут, сам царь-батюшка примет его клятвы. Ну и пусть… Никитке чужой славы не надо и зависти в нем нет – заслужили, пусть получают сполна.

Сытый Сирин спокойно пошел на присаду, нахохлился и закрыл глаза – спать. В кречатне особо не полетаешь, вот он и дремлет круглые сутки, видит во сне свои бескрайние степи, ковыли да журавлиные стаи... Там, в далекой Сибири мехами земля устлана, золотой песок по ручьям рассыпан, рыбы в реке как птицы в небе – хватай рукой да бери. Все хорошо, одно плохо – порасселись по лесам басурманы, нехристи хуже татар, мясо сырьем едят, каменным бабам молятся. Пороха не знают, пушек не имают, да вот сабельками да луками да засадами по чащобам изводят добрых казаков, жгут посады, ясак платить не хотят. Поди их замири-то… Так сказывал лихой намытчик Васька Седой, утирал с рыжеватых усов пиво, поглядывал по сторонам, остро, быстро – словно не человек, а впрямь дикомыт-челиг уселся среди людей. Молодые сокольники слушали его, кто со страхом, а кто с любопытством. В Сибири, в златокипящей Мангазее нет над тобой царя, нет князя, живешь как хочешь и жизнью своей платишь за волю вольную. Но где он, Никитка, а где Сибирь?

До вечернего кушанья еще оставалось время, и провести его следовало с пользой. Каждому сокольнику выдавали добрый лук и саадак со стрелами – брать малую дичь, если случится повод. И стрелять надлежало метко. С луком Никитка управлялся немного лучше, чем с лошадью – выручал острый глаз и цепкие пальцы. Но и здесь надлежало прилагать усилия, чтобы бить в цель.

Мишени стояли на ратном поле по ту сторону Серебряного пруда, там же опробывали пистоли, бились на копьях и ножах, рубили прутья и кололи соломенного болвана. Сокольники не солдаты и ловчие не солдаты и псари с конюхами – но дело знать надо. Приходилось и здесь трудиться. Никитка не возражал – он, конечно, порою мечтал о сабле, вострой, булатной, с темляком, обвитым золотым шнуром. Перебрасывать ее за спиной, крутить над головою и бить с коня… жаль, это дело служивых. Да и острым глазом не обойдешься, сноровка нужна.

Народишку на поле толпилось против обыкновения много – и не только служивый люд, но и царева челядь. Выстроились полукругом, заглядывали друг другу через плечо, ахали.

- Гляди, Никитка, важное дело! – окликнул сокольника Пронька, знакомый псарь. – Царевичи силами меряются.

Что за невидаль? Царевичи дети еще… Никитка подошел ближе, привстал на цыпочки и увидел: правда царевичи. Только не наши.

С блестящей, длинной и узкой саблей скользил вокруг врага сербиянин Бартош, отпрыск венценосного рода Неманичей, с тяжелым палашом обманчиво медленно поворачивался навстречу противнику грузинский царевич Ираклий. Оба черноглазые, чернокудрые, длинноносые, точно вороны. Только Бартош тонок в кости и легок телом, а грузин широкоплеч и грузен, невзирая на молодость. Медвежья сила на змеиную быстроту, удар на удар, так что искры летят от клинков. У грузина уже намокала кровью рубашка от царапины на груди, сербиянину задело плечо, но они продолжали с почти настоящей яростью. Ужели всерьез рубятся? Нет, царевы стольники набежали, развели дорогих гостей, увещевать начали – не гневите, мол, царя-батюшку! Охота завтра, как Алексею Михалычу на глаза-то покажетесь, государи?

Никитка видел обоих еще на осеннем гоне, когда поднимались за перелетными птицами. У него еще не было сокола, он следовал в свите, присматривался и учился. И запомнил роскошный выезд посольского приказа – с разряженными, чванливыми иноземными послами и царевичами, что нашли приют при царском дворе – два сибирских татарина, молчаливых и хитроглазых, бледный от гордости касимовский татарин в островерхой шапке с пером, стремительный сербиянин, и невозмутимый грузин. За Ираклия будто бы Алексей Михайлович прочил свою старшую дочку, царевну Евдокию – как никак из рода Багратиони, православный, и муж достойный, а что своего государства нет – так и подсобить можно. Ну и пусть их…

Выбрав мишень поодаль, Никитка натянул тетиву на послушный татарский лук, встал, повернувшись боком к цели, наложил стрелу на тетиву – фьюйть! Фьюйть! Фьюйть! То ли ветер благоволил ему нынче, то ли в руки пришла удача, но стрелы ложились посередке, одна за одной. Одобрительно загудели зеваки, поощряя везучего лучника. Вот только чей-то цепкий холодный взгляд впился в затылок, словно пытаясь проникнуть в мысли – так однажды на Никитку смотрела гадюка, а потом метнулась вперед и уязвила в босую ногу. Чудом выжил, бабка-шептунья травами отходила. Или блазнится? Никитка тряхнул головой, всадил в цель двенадцатую стрелу и отправился их собирать.

Вечернее кушанье дали щедрое – день скоромный, сокольникам достались и щи с говядинкой, и пироги с кашей, и квас вишневый, и грибочки соленые из своих же лесов. Молодые парни утомились, перешучивались лениво, свар за трапезой не затевали. Потом, не сговариваясь, пошли на вечерю – помолиться, попросить у Господа заступы и упования. И разбрелись по горницам.

Новый день тянулся до бесконечности долго. Вчерашняя морось превратилась в проливной дождь, делать на улице было нечего, даже Терентий приуныл – отмена государевой охоты весьма не радовала Алексея Михайловича, тут и отставкой могло обернуться и отсылкой в Переславль к сокольим намытчикам. Тщась спастись от печалей, Тулубьев гонял сокольников в хвост и в гриву. Сбрую проверить самолично – все должики, все опутенки, все присады. Нагрудники и нахвостники начистить мелом, чтобы блестели. Птицам перья проверить – не выпало ли где маховое, не обломилось ли? Саадаки, луки, стрелы, кафтаны, сапоги, шапки – чтобы комар носа не подточил, храпоидолы! Шевелись!

Постное кушанье, лук да горох, вечерняя баня, прыжки в воду с визгом и уханьем. Запоздалый соловей высвистывал коленца в березовой рощице да так томительно, что хоть плачь. Даже Плещеев заслушался, на прыщавом вечно недовольном лице проступило что-то человеческое. Для Никитки песня птицы сделалась явной – лето уходит, ночи холодают, гнездари становятся на крыло, скоро настанет время печали о дальних странах. Перед сном он навестил Сирина, поговорил с кречетом, погладил упругие теплые перья – я рядом, брат.

Поутру в окна ударило солнце.

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии

Даркмейстер https://darkmeister.livejournal.com/ умер. Сумеречный Макс из Заповедника сказок, замечательный музыкант, волшебный сказочник, с невероятной фантазией и огромным добрым сердцем. Светлая ему память!

Оригинал и комментарии

Откладывая лето на потом,

Живешь как сыч, с дамокловым котом,

Написываешь бывшим и небывшим.

Таджики во дворе стригут газон,

Летит оса как бабочка на сон,

К неясной цели – выше, выше, выше!

Кружится голубиная орда,

Стогласна, обла и собой горда,

Старухи тащат хлеб и чечевицу.

Дерутся под скамейкой алкаши,

Не ради денег – просто для души.

На что бы клюнуть? Чем бы поживиться?

Алтай, Алчак, невыжженый очаг,

Роман, что в небрежении зачах,

Друзья – иных уж нет на баррикадах.

Июль стекает чаем со стола.

Дамоклов кот – неверный постулат –

Роняет все.

И так тебе и надо!

Оригинал и комментарии

Глава 1 ч 2

Дубовые врата, прикрывавшие вход в Кариотову башню, легко сдвинулись с места – кто-то щедро смазывал петли. Внутри было темно как у сарацина в портках, без фонаря впору бы было и шею свернуть о битые кирпичи и мусор, упасть с витой лестницы без перил.. Что-то острое подвернулось под босую ногу, Никита ойкнул и услышал, как кто-то заворошился на самом верху. Вот я тя сейчас выведу на чистую воду – будь ты хоть черт, хоть бес, хоть боярина Плещеева драгоценное дитятко.

Витая лесенка уперлась в сплошной потолок, но Никитка сердцем чуял – проход там есть. Он поставил фонарь на ступеньку, осторожно ощупал доски – да, вот крышка, чуть дернуть и надавить. И перебраться на узенькую деревянную лесенку – кабы под ногами не развалилась. И увернуться от разбуженных голубей, заметавшихся по чердаку, закурлыкать им, сладко и медленно – все хорошо, тише, спите! Может это птицы шумели? Да, и жгли свечи тоже они.

Чердачный пол поскрипывал, доски проседали под ногами. В тусклом свете фонаря Никитка мало что мог различить. Татей здесь явно не притаилось. А вот человек был – небольшой, часто дышащий, пахнущий лавандой, ромашкой и свежим потом. Прятался в нише, согнулся, обхватив руками колени, наклонив голову в шапке-мурмолке – жарко ж небось! Малец… или нет, уже отрок, лет двенадцати, в больших лаптях, холщовых портах и мешковатой рубахе. Глянул как на вражину - щекастый, усы еще не растут (светлый пух, оттенивший верхнюю губу, был немалой Никиткиной гордостью), глазищи как вишни, напуган видать, но храбрится. Из садовых мальчишек наверное или кухонный – сытый, в теле.

- От кого ж ты тут прячешься, отрок? Обидел кто? Или похитил что? Или наушничаешь, подглядываешь да подслушиваешь, а потом рассказываешь кому, что в царевом дворце деется? Никиткину ломаному баску далеко было до рыкающей мощи Терентия, но он постарался. Не помогло – малец оказался дерзок.

- Прячусь и прячусь, твое какое дело? Где хочу, там и сижу. Поди прочь!

- Ишь какой занозистый! А ну как караул закричу, стрельцы набегут, за вихры тебя отсюда вытащат и в подвал на дыбу! Или сам тебя туда оттащу.

- Попробуй тронь! – у отрока в руке сверкнул ножик.

Кто же так держит? Вышибить игрушку плевое дело, но зачем искать ссоры?

- Ладно, ладно, погрозились и будет. Сам вижу - не тать, не разбойник. Что же ты здесь все-таки делаешь?

Отрок надулся и отвернулся.

- Будь ласков, скажи – я тебе зла не желаю. Может помочь надо? У меня, понимаешь, беда случилась – сокольнюю сбрую украли, вот мне воры везде и мерещатся.

- Читал я здесь, - буркнул упрямец.

- Да ты еще и грамотный, - удивился Никитка. – И что же ты читал?

- Книгу.

- Понятно, что не подметные письма. Но зачем для этого в башню лезть? Откуда взял книгу, ежели не украл? Что в ней такого тайного?

- А ты кто будешь, что мне допрос учинять решил? – насупился отрок
.
- Я Никитка Анучин, Романов сын, государев сокольник.

- А я царевичу Ивану прислуживаю, потешаю его. Зовусь Сенька Алексеев сын.

- Неказисто ты для царева слуги облачен. Где же кафтанчик баский, сапоги сафьяновые, шапка бархатная?

- А где твое выездное платье, расшитое да разукрашенное? Али поберег, не полез в башню в нарядном? Вот и я не полез.

Отрок помолчал немного. Никитка присел на корточки рядом, поставил на пол фонарь – сквозь слюдяные окошки свет пробивался медленно и неохотно.

- Так что за книга у тебя, Сенька?

- Никому не скажешь? Обещаешь? Смотри.

Отрок отодвинул пару камней в стене – там оказался тайник. А в тайнике, бережно замотанная в холстину – толстая книга в кожаном переплете. В тусклом свете удалось различить: буквы в ней незнакомые – похожи на русские, ан не они.

- Глупый, это просто латынь. Смотри – здесь рассказано про летательный аппарат, который может подняться в небо. Четыре медных, от воздуха освобожденных шара, паруса и рукотворная легчайшая скорлупа. Книга называется «Продромо АлАрте Маэстра» - Предварение к великому искусству. Она интересная – написано, как сорудить механическую птицу, передавать на расстоянии разговоры, создать философский камень из навоза черной козы, изготовить трубу, чтобы смотреть на звезды. И про воздушный корабль целая глава есть. Но разве можно изгнать из шара воздух? Я не знаю. А ты, Никитка?

Сокольник помотал головой.

- Воздух - воздух и есть. Это ж не дух нечистый, чтоб его изгонять. А летать – матушка мне рассказывала, мол жил в сельце Голоперово поп, из Москвы за излишние умствования в глушь изгнанный. Втемяшилось ему к небу подняться, аки птице Божией. Прутьев взял, ниток, смолы, перьев гусиных да лебединых, крылья сделал, на колокольню забрался – да и полетел…

- А дальше что? Говори не томи, - встрепенулся Сенька.

- Что-что? Схоронили его, разбился. – пожал плечами Никитка. – И с тобой то же самое станется если выше головы прыгнешь. Богом так уготовано – кречеты да вороны в небесах парят, человеки ногами по земле ходят.

- Не скажи. Человек же на лошади ездит – и верхом и в карете. И по речкам плывет в лодочке. И на санях с гор катается – сам придумал, сам и сделал, на Бога надеясь. Гляди еще!

За пазухой у Сеньки таилась пожелтелая гравюра с нерусскими надписями. Крыла, как у летучей мыши, распяленные на тонких палках, кольца, трубки и хвост – словно бы сокол, но рукодельный.

- Гляди – сие называется ор-ни-то-птер или по-нашему махолет.

Придумал его фрязинский мастер Леонардо. Вроде все просто – ни медных шаров, ни литой скорлупы. Прутья нужны сухие, шелк тонкий, клей рыбий, проволока серебряная – и получится рукотворная птица. Ну, не бойся, я сперва малый образец сделаю… делал уже, да не полетел орнитоптер, покружился и наземь пал… - Сенька замолк и хлопнул себя по лбу. – Ты же сокольник. А расскажи мне, как птица летает, как у нее крыло устроено!

- Дело долгое, время позднее. Меня уже хватились в кречатне и тебя, небось, хватятся. А мне бы еще клобучок, бубенцы да рукавицу перстяную попробовать отыскать. Ловитва скоро, дядька Терентий соколов пробовать будет – кто верхом летит, кто низом, кто на добыче вязок, кто вловился, а кто дичь таскает да от сокольника утечь норовит. А куда же мне на охоту – да без птичьей сбруи?

- Никогда не случалось побывать на охоте, - огорчился Сенька. - Представляю себе – кони мчат, собаки борзые по полю стелются, рожки играют, соколы в небе парят. И царь-батюшка самолично лучшую дичь бьет, потому что он есть храбрый охотник.

- Хочешь, свожу тебя поохотиться с соколом? – неожиданно для себя брякнул Никитка и тотчас спохватился. Никто бы не разрешил без царева указа брать ни кречета, ни охотничьих лошадей, ни подсокольную гончую. Ослушаешься - плетьми не отделаешься! Но так обидно стало за парня – сызмальства на службе, ни на речку, ни в лес, ни поохотиться не пускают.

- Расскажи сперва про птичьи крылья, - попросил Сенька. – Почему сокол парит и ворон парит и голубь, а синица только крылышками машет и перепархивает?

- Не сейчас, брат. Утро вечера мудренее.

- Добро! Ступай к себе, спи и ни о чем не тревожься. Будь как птица небесная – боженька обо всем позаботится.

Спускаться по лестницам оказалось труднее, чем подниматься. Никитка подсвечивал путь новому товарищу, в паре мест и поддержал – уж больно шатки ступени. За воротами Сенька осмотрелся по сторонам, натянул пониже шапку и порскнул в темноту словно заяц, даже не попрощался. Смешно парнишка… Жаль, что никто из братьев не выжил.

По счастью Никитку не хватились – от жары спалось крепко, да и погромыхивало вдали, обещая к исходу ночи грозу. Он привычно проверил лавку – не подсунули ли под тюфяк дохлую мышь или чего похуже – скинул рубаху, и провалился в тяжелый сон.

Утро оказалось свежим и ясным, из окошек сладко пахло цветущей липой, жужжали осы, пересвистывались мелкие птахи, перекрикивались дворовые трудники. Проголодавшийся Сирин охотно подчинялся Никитке, шел на руку, слетал на присаду и вел себя как навычная, вловившаяся птица. Главное не перекормить на радостях - ежли кречет затяжелеет, он с руки не пойдет и добычу не принесет…

Утренние хлопоты прервал Плещеев – непривычно вежливый и кислый, словно лимон проглотил.

- Ты это… Никита, брат, ступай к Терентию Федоровичу, подарок у него для тебя.

Пришлось поспешить – со старшим лучше не спорить. Небось дядька Андрон гостинец прислал, или дочка его, Степанидушка, век бы ее не слыхать. Тулубьев ждал Никитку в палатах, прохаживался из угла в угол, поглаживал холеную бороду. Вид у начального сокольника был несколько ошарашенный:

- Признавайся, Никитка, Романов сын, где выслужиться успел?

- Нигде вроде, знать не знаю, о чем речь.

- Пожалованье тебе от царевича, государя и великого князя Федора Алексеевича прислали. Да такое, что и послу фрязинскому принять не зазорно.

В простом деревянном ларце оказались расшитый серебром клобучок, серебряные бубенцы со звонким голоском, и новехонькая перстяная рукавица лосиной кожи. И правда царский подарок!

Оригинал и комментарии

Я гадаю на картах. Город Курган – к добру.
Город Нелюбы выкину и сотру.
Город Владимир, ладан, колокола,
Пестрые шали, кони и мармелад.
Выборг без выбора, Чашники без вина.
В плане Иваново – девочки изо льна,
Верный царевич, серый суровый волк.
В небе Тамбова – львица, орел и вол.
В виде Москвы – пряничная глазурь,
Ночь в колыбельке, сна ни в одном глазу.
Рваной лазури вывернутый лоскут.
Карты имеют свойство глушить тоску –
Выбираешь город, конечно же наугад.
Покупаешь билеты и едешь туда назад.
Мимо желтых деревьев, избушек и рыбаков.
Мимо веселых маленьких облаков.
Вваливаешься с перрона в толпу зевак.
Кормишь сосисками кошек или собак.
Ищешь подругу на ночь или навек,
Книгу находишь в парке, а там – ответ.
Щелкаешь церкви, наличники, образа,
На тебя из чужого сада блажит коза.
Возникают бандиты, пьяницы, упыри.
С кем-то делишь бульвары, лужи и фонари.
Получаешь в торец. Получаешь билет домой.
Смотришь на тучи с ласточковой каймой.
Понимаешь, что выжил.
В трубке опять гудки…
Эта игра называется городки.

Оригинал и комментарии

Я сегодня буду осень.

Груши, желуди, каштаны.

Лесопарковые лоси.

Москворечные туманы.

Воробьи берут скворечник -

Там хвоинки и скорлупки.

Холодок в делах сердечных.

Все длинней шарфы и юбки.

Тянет к югу, тянет к морю,

Хоть на дачу в выходные…

Колобком вкатить в каморку –

Здрасте вам, мои родные!

Дедка с бабкой, жучка с кошкой,

Старый сад со старой вишней,

Бах в колодец, скок по кочкам,

Желтый лист – закладкой книжной.

Журавли летят и осы,

Тают яблоки по грядкам…

Я сегодня буду осень.

Я сегодня буду рядом.

Оригинал и комментарии

На безлюбье становишься раковиной и растишь из души жемчужины.
Чем больнее, тем ярче шарики, тем дороже они в цене.
Тук по нерву туфлями лаковыми, осужденный еще не суженый.
Пусть не смотрит глазами шалыми, пусть не хочет достаться мне.
Эта пропасть не во спасение, эта темень не в оправдание,
Будет море с волной по горлышко и дыхание вперехват.
Золотые цветы осенние, кочевые пути недальние,
Горы-горушки, горе-горюшко, полыхай, закат, полыхай!
Если встретимся – не расстанемся, только нам все тропинки – радугой,
Дождевые ручьинки – реками, потерявшими берега.
Нам еще далеко до старости и уже не хватает радости....
Донеси, сохрани под веками сокровенные жемчуга.

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии

Степная гладь.

Исхоженная Мекка

Шиповника, тимьяна и кермека,

Потресканная корочка земли.

Ползет змея и прячется за камни.

Минуты обращаются веками.

Смоли табак.

Грехи не замоли.

Все смоет соль ленивого лимана –

Сомнения, скитания, обманы,

Письмо, платок и повод сожалеть.

Лиса крадется к брошенной палатке,

Оса и стрекоза играют в прятки,

От лета сохранилась только треть.

Надкусанный, кривой, неяркий месяц

Пустынных парков, бесконечных лестниц.

Гурзуф и Фиолент и Херсонес.

Фемины загорают на балконах,

Тепло увозят в трюмах и вагонах,

И в титрах «До свидания. Конец»…

Оригинал и комментарии

Глава 1 Перстяная рукавица, ч 1

…Паче же почитайте сию книгу красныя и славныя птичьи охоты, прилежныя и премудрыя охотники, да многие вещи добрые и разумныя узрите и разумеете. (с) Государь Алексей Михайлович, «Урядник Сокольничья пути»

Кречет злился. Он в клочки растерзал голубя, забрызгав кровью солому, уселся в углу и посверкивал оттуда черными яростными глазами. Его раздражало все – тесная клетушка, остро пахнущая пометом, деревянные стены, цепочка на лапе, унизительная необходимость подчиняться ради кусочка мяса. Он хотел парить над солеными озерами, заросшими тростником, брать с налета крикливых уток и глупых зайчат, подставлять серые крылья неутомимому ветру. Но человек оказался сильнее.

…С характером попался молодик, все-то ему не так, свободы алчет. Извини, не видать! Ты теперь не вольная птица тобольской степи, а слуга царя-батюшки Алексей Михалыча, на то и наряд парчовый имеется и строка в списках. К Ильину дню как миленький будешь на добычу всходить, брат Сирин, потому что охота пуще неволи. Давай, птица Божия, лети на руку! И не клюйся мне – ты ловок, да я ловчее, ты умен, да я умнее. Смирись!

Увернувшись от острого клюва, Никитка залюбовался питомцем – до чего же хорош. Мастью - березовик, перья яркие, глаза ясные, лапы мощные. Большой наряд для Сирина расшили мелким жемчугом, серебряные бубенцы пожаловали за стать. Государь выбрал красавца кречета из десятка птиц и повелел воспитать как должно. Получится – станет Никита рядовым сокольником, получит красную шапку и зеленый кафтан, заживет не хуже иного боярина. И так-то грех жаловаться – большой полет для безвестного сироты – сокольником царским заделаться.

Строптивый Сирин словно прочитал мысли человека – тоненько свистнул, захлопал крыльями. Ты ж дружочек… Вот мясо, лети на руку, лети, лети…

На пятый свисток манка кречет наконец отозвался – поднялся в воздух, подхватил подачку, а потом наконец приземлился на перстяную перчатку, охватил запястье когтями. До чего ж силен! Такой и лису возьмет и лебедя, и цаплю. Тише, тише, не бойся, Сирин, я свой, я свой.
Сложив губы, напрягая тощее горло, Никитка издал соколиный клекот – так мать говорит с птенцами. И почувствовал, как спадает напряжение, ослабевает отчаяние, охватившее птицу. Ничего, потерпи, привыкнешь. Зато в сытости и тепле и никто тебя не обидит. Погоди, водицу тебе поменяю!

Сирин неохотно перелетел на присаду. Никитка взял плошку и пошел к колодцу на задний двор. Можно было взять воды и из бочки, как делали иные ученики, но начальный сокольник Терентий Тулубьев многажды наказывал – кречету давать только свежее. Птица она создание хлипкое, чуть сквозняк или сырость или недокорм или порча какая – безножеет, перья теряет, слабеет и дохнет. А за каждого дорогого кречета сокольник отвечает спиной…
Откуда вывернули давние недруги, Никитка, погруженный в свои мысли, и заметить-то не успел. Врезался в кривоногого, веснушчатого детину, оцарапав щеку о пуговицу красной рубахи, и только потом спохватился:
- Прости, Васята, недосмотрел.

- Гляди, куда прешь, таракан безродный! – огрызнулся Васята и потянулся отвесить затрещину. Никитка привычно увернулся – с первых дней в Измайлово молодой Плещеев не давал ему жизни. И дружок его Яшка Милославский не отставал. Сперва по обычаю тиранили новичка, а вскорости стало ясно – Никитка, даром, что отрок безусый, а сокольничью науку схватывает с налета. И никакое родство не помогало боярским детям так же ловко вести кречета на должике, бросать на добычу и призывать назад на рукавицу. И трудиться они не умели – истово, до упаду. И не любили птиц…

- Что раззявился, Никитка-неумытка? Телок телком, а туда же в сокольники навострился. Место твое в хлеву, навоз грести да помалкивать, - визгливым голосом встрял Милославский. – Мы-то начальными сокольниками станем, с царем-батюшкой повсюду разъезжать будем, а тебя, недотыкомку, со двора выставят, за то, что шапку перед боярами не ломал!

- Отлезь, Яшка, - буркнул Никитка. – Я вас не замаю, и вы меня стороной обходите.

- Смотри, Васята, наш телок-то на рожон лезет! Мууу! Мууу! – Милославский сделал рожки и боднул воздух.

- Будет тебе! – хохотнул Плещеев. - Еще расплачется девка наша, мамку начнет кликать!

- Матушка-голубушка, помоги, забижают меня, неумного! – заблажил Яшка. – Сопельки утри, да забери домой титьку сосать!

…А вот этого говорить не следовало. Плошка разбилась о притолоку, заставив противников отшатнуться. Первым ударом Никитка расквасил Милославскому нос, вторым сшиб красную шапку. Этот не страшен - отползет в угол и станет оттуда тявкать. А вот от кулака Васяты Плещеева увернуться не получилось – сытый, крепкий молодец бил наотмашь. От удара в живот перехватило дыхание, горькая желчь подступила ко рту. Привык, щучий хвост, лупцевать младших да дворовым юшку пускать. Ужо не пройдет! Боярский сынок пнул Никитку, мазнул по уху и нацелился повалить, но не тут-то было – изловчившись, отрок ухватил врага за рыжие лохмы, дернул и изо всех сил толкнул на пол, невзирая на ругань.

Растрепанный потный Плещеев неуклюже встал на четвереньки, сплюнул красным на доски – и торопливо поднялся, утирая рукавом харю. Милославский тоже вытянулся у стенки. Никитке и оборачиваться было не надо – он с десяти шагов узнал одышливое дыхание и тяжелую поступь Терентия Тулубьева, начального сокольника Измайловского двора. Видать обходил соколов и шум услышал. Ох и задаст он жару!

Скуластое смуглое лицо Терентия оставалось непроницаемо, тяжелый голос звучал спокойно:

- Вижу, вижу, как вы государеву службу несете. Правды же и суда и милостивой любви и ратного строю никогда же не забываете. Этому вас учили и наставляли. И птицы ваши сыты и обихожены и выучены как должно и сами вы – хоть сейчас в хоромы кремлевские… Почто свару затеяли?

У Плещеева хватило ума промолчать, Яшка выкрикнул:
- Он, безродный, боярского сына толкнул, а потом кулаками махать начал!

- Понятно, - нахмурился Терентий. – Безродный значит Никита Анучин, Романов сын, из тех Анучиных, что с царем Иваном на Казань ходили, с князем Мининым Москву отбивали, за Алексея Михайловича живота не жалели. А вы родовитые, шапки горлатные по вам плачут, в Боярской думе места нагреты… Забыли, что указом государевым пожжены разрядные книги? И не родом древним надлежит чваниться, а делами славными да службой достойной! И не зыркай мне тут, Васята, зубищами не скрипи. У кого птица тощает да летит низко?

- Виновен, батюшка Терентий Федорович, - понурился Плещеев.
- Раз виновен, то ступай дела делать, кречета нателивать. И Яшку с собой возьми, пусть кречатню чистит. И смотри – будете барагозить, в ястребники отправлю, дабы не чванились. А ты, Никитка, останься.
Румянец стыда бросился в лицо – говорили же, упреждали.

- Не сдержался я, батюшка Терентий Федорович, матушку мою они помянули.

- Должен держаться и вести себя подобающе. Не затем тебя, отрок, на царскую службу взяли, чтобы ты свары заводил да зубы показывал. Не затем золотом платят, чтобы долю свою по грязи валял. Толковый ты парень, голова светлая, руки добрые и с птицами ладишь иным в пример. Но усобицы у себя в приказе не потерплю. Понял?

Никитка опустил глаза долу:
- Вник, батюшка Терентий Федорович. Упреждать буду, да молчать.

- Вот и добро. Служи честно и о прочем не беспокойся. Сирин твой как – готов? К Ильину дню отведывать его на добыче будем.

- Дичится пока, но на руку уже идет. Завтра буду его на верви выводить, думаю сладимся. Добрый кречет, разумный, когтит сильно, поношу еще и вежливой птицей станет.

- Добро! Государь Алексей Михайлович его запомнил, спрашивал, как там Сирин. Ты уж не посрами меня, Никитка. И чтоб больше никаких драк! Иди…

Возвращаться к себе не хотелось. Уже отслужили вечерю, дневная жара понемногу сошла на нет, но деревянные стены хоромин еще отдавали тепло – Никитка чувствовал пряный смолистый запах. Зато в молодой березовой роще веяло нежной прохладой. Говорливый скворец вспорхнул с ветки, приветствуя нежданного гостя заливистым ржанием – выучился в конюшне, не иначе. Потехи ради Никитка ответил ему соколиным кликом и расхохотался, глядя как улепетывает пернатый трусишка.

…С птицами ему сызмальства было легко. Покойная матушка говорила, что пересвистываться с заоконными соловьями и комнатными чижами Никитка начал едва ли не раньше, чем говорить. А как перестал падать, занося ногу через порог, так и пошел якшаться с крылатым народом. По младости возился с утятами и цыплятами, подманивал воробьишек и шустрых лазоревок. Как стал постарше - гонял сизарей и часами пропадал на голубятне. А потом подобрал ястреба, вылечил его и выучил сам, так что птица прилетала на зов и по доброй воле сидела на плече у мальчишки. А еще Никитка наловчился делать манки и дудочки, и ловко подражать голосу любой птахи. Он чирикал, щебетал, каркал, выдавал заковыристые коленца. И умел входить в стаю диких гусей или крикливых ворон – на удивление птицы не разлетались и не трогали наглого мальца. На двенадцатом году жизни он стал не только подражать голосам крылатых народов, но и понимать их. Гутарили сенные девки, что такова же была его прабабушка Ефросинья – пересвистывалсь со всеми садовыми птахами, а под окошком светелки, бывалоча, находили соколиные перья.

Жили они в Дроздовке, в малой вотчине под Юрьев-Польским, небогато, зато несуетно. У матушки родилось еще четверо ребятишек, вот только все они померли раньше, чем научились ходить. Батюшка Роман Анучин Панкратов сын, был служилым, человеком мирным и незлобивым. По протекции шурина, дьяка Хлебного приказа, Андрона Зубатова, слан был в Киев за хлебными закупками – дело невеликое, но важное для государства. Все бы хорошо – и зерно приобрел выгодно и от казачьего бунта царево имущество спас да вывез. Уже на подъездах к Калуге подпростыл, занемог, остановился в сельце, попросил затопить баньку – да в ней и угорел насмерть. Матушка от тоски той же зимой преставилась – любила она мужа и жизни без него не мыслила. Остался Никитка не пришей кобыле хвост. Хозяйство вести, людишкми управлять – мал еще, шестнадцатый год пошел. К ратному делу охоты не выказал, книжной премудрости еле азы освоил и пишет, как курица лапой. Одно и знает – птицам хвосты крутить.

Тут-то дядька Андрон и встрепенулся – умный был человек, расчетливый. Поставил над крестьянами своего человека, чтобы братне наследство берег и преумножал, а племянничка ухватил за ушко, да и отвез в Измайлово. Был Никитка взят сперва в помощники, потом в сокольники – молодых кречетов приручал да приучал для царских забав. Похваливал его начальный сокольник Тулубьев, наставлял да карал самолично, и дядька Андрон похваливал, наделял то поясом узорчатым, то сапогами справными, сулил, покручивая усы, большое будущее. Вот только с птицами у Никитки получалось ладить куда лучше, чем с людьми – два года почитай служит, а все не прижился.

Березовый шепоток напомнил о доме, о матушкиных блинах, грушевых взварах и сладких сказках. Долгими летними вечерами она любила сидеть с сынком на крыльце и баять – про Колобка, которого ели-ели все звери, а лисе и крошечки не досталось, про Финиста-сокола и верную Марьюшку, про гусей-лебедей, что летят на Русь прямо из Ирия и приносят весну на крыльях. Видишь ли ты меня нынче, родимая, знаешь ли, что тоскую по тебе?

В ладанном холоде церкви печаль притихла. Помолившись, Никитка поставил свечи у иконы Богородицы Елеусы – нехорошо так думать, но в скорбном лике ему виделось сходство с усталым матушкиным лицом. И со всякой тревогой хотелось прийти сюда, попросить защиты, совета и помощи. Как замириться с боярскими сынками, как унять свару? Врагов у Никитки отродясь не водилось, как и друзей – крестьянские мальчишки сторонились чудаковатого отрока, у дядьки Андрона рожались одни девчонки, а по соседям батюшка раскатывать не любил и охотой не баловался. Помоги, Мати Пречистая, убереги от всякого зла!

Начинало темнеть. На Мостовой башне сменился стрелецкий караул. Немцы-садовники, завершив дневные дела, собрались у Серебряного пруда, под пиликанье скрипки распевали что-то веселое нестройными голосами. Бородатый священник, проходя мимо, погрозил им пастырским посохом – развели, мол, бесовские игрища. Заухала сова, ей откликнулись борзые с псарни. Печей нигде не топили – жара, только с поварни тянулся легкий серый дымок.

Может помочь Плещееву выучить кречета? Станет сокольником, переедет в Коломенское, в новый дворец. И уймется, наконец, оставит в покое? Нет… власть получит и с высоты власти еще больше пакостить станет. Вроде все же у межеумка есть – батюшка сильный боярин, матушка любящая – что ни неделя, то сластей пришлет, то подарочков. Братья тоже не последние люди – один в Гороховец воеводой назначен, другой в жильцах московских, указы возит, третий, хроменький, в Палате родословных дел пером скрипит. Ан нет, мало ему своего счастья, нужно чтобы вокруг умывались слезами… Вот я олух! У Сирина же воды нет – плошку грохнул, а птица сидит жаждой мучится, пока я себя жалею.

Пришлось бежать на поварню, просить какую ни есть мису, ходить к колодцу, подтягивать тяжелое, пахнущее дождем ведро – и умыться и напиться и кречету хватит. Сирин уже дремал в темной клетушке, Никитка не стал его беспокоить. Проверил только сбрую – с пакостников станется и должик подрезать и кольцо разомкнуть на путцах. Должик оказался цел и кольца целы… А вот перстяной перчатки в сундуке не оказалось, и расшитого парадного клобучка и серебряных бубенцов, жалованных государем. Может сам упустил? Слюдяной фонарь оказался на своем месте, Никитка зажег его от коридорной масляной лампы и вернулся осмотреть помещение – пусто. Раньше супостаты мелочились – то вервь порежут, то кучу в углу наложат. Кража это куда серьезней – только поди докажи, кто вор. Еще и хулить станут – напраслину мол возводишь, наветничаешь. Плещеев, собака, умен – у себя в ларцах покражу прятать не станет и Яшку под плети не подведет. Значит глянуть надо – а ну как тати еще не схоронили добычу, а только ищут местечко.

Сапоги ни к чему – босиком ходишь тише, а вот засапожный ножик – в загашник, мало ли пригодится. В кречатных палатах мирно – кто-то храпит, прикорнув на лавке, кто-то шлепает картами и бранится тихонько, чтобы не услышали. Кошачьим шагом по коридорам крадется ключник, прикладывает к дверям уши, нюхает воздух – не притащил ли кто зелена вина или дьявольского табачного зелья, не бренчит ли на богомерзких сурнах – что немцу сором, то русскому грех. Не привел ли непотребную девку, пахнущую скверной и розовым маслом? Когда Никитка только заступил на службу, пару сокольников застали на чердаке с городской блудницей и изгнали, лишив наград и чинов. Ибо не след водить чужаков в цареву вотчину.

Во дворе тоже никого лишнего не шарахалось. Постукивала колотушка сторожа, пробежали искупаться в пруду молодые конюшие – Никитка даже завидовал, до чего дружный народ ходил за лошадями. Скрылся в роще стрелец, уведя за собой сенную девчонку. И здесь бабы!... Правильно говорится в притчах: мысли женские неустойчивы, как храм без крыши. Все-то им хихикать да перемигиваться да смущать доброго человека ланитами розовыми, зубами белыми, персями сахарными… горьче желчи тот сахар будет. И вообще дуры девки!

Что о них думать? Хуже, что татей и здесь не видать. Никто не крадется по парковым лабиринтам, никто не копошится в кустах у прудов, никто не пробирается вдоль стеночки к кречатным палатам. Никто ли? Острый взор Никитки углядел золотой отблеск в окошке заброшенной Кариотовой башни – кирпичная покосившаяся махина стояла поодаль от царевых хором, поговаривали будто там водится нечистая сила, забраться туда ночью не рискнули бы и бесстрашные кухонные мальчишки.

По спине пробежала струйка пота… А вдруг там и правда черти – сидят кружком, хвастают друг перед дружкой, кто что успел натворить, кого с пути сбить и во грех ввести. Или колдун злочинный порчу творит, на государя беду наводит. Или тати укрылись – прячут царев подарок, срезают жемчуга да лалы с клобучка, кромсают перстяную перчатку, чтоб никому не досталась? От я вам покажу Иерусалим во облацех!

Оригинал и комментарии

Пролог

Пахло птицами, прелью и мокрым сеном. Неуемный июльский дождь пробирался сквозь обветшалую крышу Кариотовой башни. Сонные голуби копошились на балках, жались друг к дружке для теплоты. Теням не сиделось на месте – золотое перо, воткнутое в притолоку, колыхалось и мерцало, временами теряя свет… Но разве это так важно? Текст можно воспроизвести по памяти, пробежавшись пальцами по отсырелому рыхлому листу, споро разбирая островерхие латинские буквы:
«...Учёные и осмотрительные люди не могли найти никакой ошибки в моём рассуждении, и лишь хотели увидеть его опытно проверенным на шаре, который бы сам по себе взлетел в воздух, что я бы и сам охотно совершил до обнародования сего моего изобретения, если бы церковный обет бедности, коий я исповедую, не лишал меня возможности выложить сотню дукатов, каковых было бы более чем довольно для испытания столь дивного устройства: по оной причине, я прошу читателей моей книги, кои возлюбопытствуют сделать таковое испытание, дать мне знать об успехе, а если от неудачи или промашки в действиях с первого раза удача им не возблагоприятствует, я, возможно, смогу указать им путь к исправлению таковой ошибки…»

На гравюре – четыре шара из медной фольги, прикрепленных к лодочке, похожей на ореховую скорлупку. Парус, чтобы направлять ветра и выстраивать путь по небу, как по воде. И звезды – наверное, если так высоко подняться, то можно достать рукой до Луны. В одной немецкой книге писали, что там поселился Каин, чтобы укрыться от гнева Господа. А в сказке про хитрого лиса – что Луна сделана из зеленого сыра… Выдумки – разве сыр бывает зеленым? И на Луну мы не полетим – поднимемся под облака и отправимся в Индию, где водятся олифанты с хвостами на мордах и говорящие обезьяны, увидим Рим, где правил великий Цезарь и Царьград тоже увидим. Город императоров, город Палеологов, наследство императорского рода. Поруганная София, в которой молятся басурманы, и царь Салтан кланяется своему Магомету. Вот бы повесить щит на ворота Царьграда и ударить в колокола – славься, Иисус, царь грядет на белом осляти! И вплыть в покоренный город на летучем корабле – пусть у турок попадают шляпы от удивления. И венчаться Мономаховой шапкой на престол базилевсов, и Патриарх даст помазание и некто, видом сходный со священником, шепнет на ухо: Поспеши: воссядь на колесницу ради истины, кротости и правды!

Суетливая мышь пробежалась по полу, выискивая крошки. А нечего было хрустеть пряником, подманивать пискунов. За мышкой-норушкой кошка-орушка, за кошкой Жучка-подружка, за Жучкой сам царь-батюшка, государь и великий князь Алексей Михайлович явятся… Легок на помине!

В затихающий шум дождя вплелся далекий голос охотничьего рожка. Ветер донес переливчатый собачий лай и усталую перекличку сокольников. Не иначе непогода помешала разбить шатры и остановиться на невысоком берегу Пехорки, в известном месте, где полным-полно уток и лебедей… Хоть бы разок бы вскочить на коня, протрубить охоту и помчатся вскачь мимо сосен по перелеску. Да только кто пустит, кто позволит такую блажь? Знай свое место, сиди у печи, жуй калачи, плачь да молчи!

Золотое перо – между листов гравюр, и за пазуху, от посторонних глаз. Сумерки не пугали – чердак был знаком на ощупь. Засаленную от старости шапку-мурмолку тоже заняли мыши – детеныши угнездились в мягкой подкладке и возмутились, когда их бесцеремонно вытрясли в сено. Узкая деревянная лесенка жалобно пискнула под ногами. Видавший виды суконный охабень зацепился за отщеп и порвался с жалобным треском – не важно, главное успеть вернуться раньше батюшки-государя! Вниз по выглаженным шагами каменным гладким ступеням, притворить двери – не было здесь никого и нет. И тихонько, прячась в тенях, пробираться назад – верная Марфушка ждет у окна светлицы.

Облака расступились, медленная галея луны озарила величавые палаты Измайлово. Загомонили стрельцы, поспешили к воротам встречать батюшку государя, застучали копыта по мокрой спине моста. Звезда, возвещающая великие перемены, камнем упала в пруд. И никто ее не заметил.

Оригинал и комментарии

Родом из Пушкина. Родом из Гумилева.

Родом из писка глупых мышей-полевок,

Серого снега на крыше многоэтажки,

Рамки для бабочки, вазочки для ромашки…

Марки, открытки, тетушка с телеграммой,

Девочка, что к выпускному не стала мамой,

Мальчик с клеймом афганца напротив сердца,

Зона скамейки, на которой не отсидеться.

Правда газеты, правда московских кухонь.

Правда лишиться чести, поста и слуха.

Право сидеть за «мимо ристалищ, капищ»,

Право уехать в Будогощь или Галич.

Плачет врачиха в сельской смурной больничке,

Плачет старуха – судно бы у сестрички.

Плачет принцесса цирка над мертвой львицей.

Родина выбора – удавиться ли, удивиться?

Спиться, сбежаться, спеться, греметь глаголом,

В ласковом Черном море купаться голым,

Модно креститься и не ходить на службу.

Хапнуть пластинку «Битлз» и ее не слушать.

Плакать о ветеранах. Гасить протесты.

Новую дронобойку-китайку тестить.

Тесто месить и плакать, читать на память.

«Я вам пишу и меня не переупрямить».

Родом из Маяковского и Майкова,

Родом из Ломоносова – что ж такого?

Выходцы из сословия русской речи -

Эту любовь время никак не лечит.

Оригинал и комментарии

Как будто будет Крым –
Мороженым в креманке,
Вулканом молодым
И серпантином манким.
Недальние дела,
Прибрежные потери,
Сосновая игла
Для траурных материй.
Что было – не собрать,
Не вспомнить, не потрогать -
Сгоревшая тетрадь,
Гора Кошачий коготь.
По струнам - на разрыв.
По сердцу – наудачу.
Томительный мотив
«Смотри, как я не плачу».
Все кончится само,
Светло, легко и просто -
Разлучница-зима
Придет на полуостров.

Оригинал и комментарии

1 октября в любимой Археологии пройдет очередной традиционный Никафест по случаю дня рождения Ники Б. Я полагаю, что с 14 до 17-00 будет поэтическая часть и детская часть и мб какой-нить движ во дворе, если повезет с погодой. В 17-00 мой законный сет и потом музыканты. Десять музыкальных получасовых сетов и десять пятнадцатиминутных поэтических сетов. И мб презентация одного дружественного и дорогого моему сердцу издательства :)

А 28го сентября соответственно - Добрерник с отмечанием моего ДР и трансляцией. Камерно, тепло, уютно, много стихов и немного музыки.

Строим планы, господа, прикидываем, кто хочет приятно провести время. Вход традиционно бесплатный :)

Выступить - буду рассылать приглашения, если будут свободные сеты - напишу отдельно. Погнали!

АПД: вишлист по просьбе общества :)

1. Кэноновский полтинник 1.8, можно подержанный - лишь бы снимал :)
2. Нетбук формата надежная печатная машинка, чтобы хотя бы час-другой держал заряд и не тормозил
3. Кольца и нашейные цацки из серебра, дерева, кости, янтаря, красных, желтых или зеленых полудрагоценных камней.
4. Наг Чампа.
5. Полосатые носки или гольфы, цветные колготки большого размера :)
6. Книги по истории России, Сибири, Мангазеи, Москвы и Измайлово 17 века, по быту, архитектуре, костюму, сборники исторических документов и т.д.
7. Цветы. Предпочтительно темно-красные розы, но подойдут любые кроме лилий и орхидей, можно в горшочке :)
8. Монетки разных стран, камушки с берегов разных морей и дорог разных стран. Честно обожаю :)
9. Песня на мои стихи - их уже много, но всегда мало :)
10. Мой концерт в вашем городе :)

АПДАПД: что не дарить. Бижутерию и серьги (не ношу), алкоголь и книги без запроса (оч легко промахнуться), платки и шали (избыток), посуду (кроме лфзшного костяного фарфора :), мягкие игрушки, косметику.

Оригинал и комментарии

Я неведьма
Поскольку не ведаю, что творю.
Знаю только, что лето катится к январю.
И дорожки парка скручиваются в огам.
Зреют яблоки, чтобы падать к твоим ногам.
Зреют звезды, и, чуя август, горят сильней.
Горностайка в Измайлово прячется у корней
Старой липы и дразнит белок, свистит в дупло.
На пруду побурелом мальчишки сбивают плот
И играют в царевича, упавшего на крыльцо…
Пацанов надо баловать и не слушать смурных отцов,
Покупать вертолеты, конфеты, книжки, сулить Луну…
Пацаны однажды отправятся на войну.
У девчонок хотя бы есть выбор – вязать носки,
Избегать пьяных ангелов и ванечек городских,
Ждать у детской кроватки и дни считать…
Или летать.
Или не ведать. Дергать душицу и зверобой,
Плавать на речке, тихонечко быть собой.
Жить сквозь вокзальный гомон и детский гам.
Чувствовать –
Падают яблоки.
Прямо к твоим ногам.

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии

Оригинал и комментарии