ЖЖ Топ-50 постов сегодня
Недавние тренды рунета
от prilepin
Поразительной силы и мужества человек. Женщина. Которой сейчас жесточайшим образом прилетит от боевых диванных армян (не от армян вообще, среди которых, конечно, много моих товарищей). Которой прилетает от боевых диванных россиян (когда она как-то не так, как им надо, высказывается). Если б вы вполовину сделали для России, от того, что сделала она...
Что до Армении - я там бывал; очень гостеприимно; очень красиво. И - почти вся местная интеллигенция считает Армению «частью Европы», они все либералы и западники, а Россия - это такая мрачная мохнатая образина поблизости. Было забавно. Я так и спросил - у большого и благородного собрания: вы можете считать себя кем угодно, но все-таки, Боже мой, зачем древнему и сильному народу быть такими банальными западниками, как же вам не скучно самим, эта Европа никогда не будет вас считать своей ровней. И в дни мира, и в иные дни, которые всегда возвращаются.
МАРГАРИТА СИМОНЬЯН
Я обращаюсь к армянской власти. Именно к власти, а не к народу, частью которого я являюсь.
Обращаюсь только потому, что ваши интернет-войска унавозили мои соцсети требованиями (в хамской и агрессивной форме) 'выразить свою позицию'.
Просили — выражаю.
Посмотрите на себя со стороны. Посмотрите, что вы творите. Как вы себя ведете. Какие же вы армяне?
Армяне — честный, благородный и благодарный народ. Всегда таким был. А вы ведете себя, как (ЗАПРЕЩЕНО РОСКОМНАДЗОРОМ).
В ответ на многолетнее добро и защиту, которые вы получали от России, вы не признали Крым. Потому что это внутреннее дело Армении.
Исключительно из политической мести вы посадили Роберта Кочаряна — неизменного союзника России. Посадили специально, демонстративно, плюнув прямо в лицо своим 'российским друзьям'. Потому что это внутреннее дело Армении.
Вы наводнили страну антироссийскими НКО, которые на вашей территории обучают молодежь, как свергать власть в России. Вы стали плацдармом антироссийских сил на Кавказе. Потому что это внутреннее дело Армении.
Вы выгнали российских бизнесменов-армян. Вы не хотите у себя ничего, что связано с Россией. Потому что это внутреннее дело Армении.
Ваши медиа и соцсети ежечасно поливают помоями Россию, Путина, всех, кто поддерживает Путина, — особенно русских армян (например, меня). Вы разделили несчастный, и без того исчезающий армянский народ на врагов — русских армян — и 'настоящих' — тех, кто поддерживает вашу сиюминутную власть. Потому что это внутреннее дело Армении.
А теперь, когда на вашей границе война, когда само существование вашего режима под угрозой, когда армяне всего мира уже видят ожившие призраки янычар с кривыми ножами, которыми резали наших предков, вы вспомнили, что Россия снова должна вас спасать.
Разве это не внутреннее дело Армении?
После всего зла и захлебывающегося презрения, которое вы проявляли к России в последние годы, ваши информационные войска и вы сами считаете себя вправе ждать помощи?
На самом деле, после всего, что вы сделали, Россия имеет полное моральное право плюнуть на вас и растереть.
Но она так не поступит. Я уверена. Поможет и в этот раз.
Потому что Россия — такая. Великодушная и благородная, Родина моя, ненаглядная.
А вы — просто горстка вопящих политиканов, предавших интересы великого армянского народа ради минуты власти и мелкой личной мести.
Почитайте на ночь Нарекаци. Может, проснутся у вас остатки знаменитой армянской совестливости и умения ценить добро.
Если нет у вас Нарекаци — так я передам. У меня на тумбочке лежит.
А по поводу войны обеим сторонам я скажу только одно: остановитесь! Хуже войны нет ничего. Я это на своей шкуре знаю. Просто остановитесь, пока не поздно.
Что до Армении - я там бывал; очень гостеприимно; очень красиво. И - почти вся местная интеллигенция считает Армению «частью Европы», они все либералы и западники, а Россия - это такая мрачная мохнатая образина поблизости. Было забавно. Я так и спросил - у большого и благородного собрания: вы можете считать себя кем угодно, но все-таки, Боже мой, зачем древнему и сильному народу быть такими банальными западниками, как же вам не скучно самим, эта Европа никогда не будет вас считать своей ровней. И в дни мира, и в иные дни, которые всегда возвращаются.
МАРГАРИТА СИМОНЬЯН
Я обращаюсь к армянской власти. Именно к власти, а не к народу, частью которого я являюсь.
Обращаюсь только потому, что ваши интернет-войска унавозили мои соцсети требованиями (в хамской и агрессивной форме) 'выразить свою позицию'.
Просили — выражаю.
Посмотрите на себя со стороны. Посмотрите, что вы творите. Как вы себя ведете. Какие же вы армяне?
Армяне — честный, благородный и благодарный народ. Всегда таким был. А вы ведете себя, как (ЗАПРЕЩЕНО РОСКОМНАДЗОРОМ).
В ответ на многолетнее добро и защиту, которые вы получали от России, вы не признали Крым. Потому что это внутреннее дело Армении.
Исключительно из политической мести вы посадили Роберта Кочаряна — неизменного союзника России. Посадили специально, демонстративно, плюнув прямо в лицо своим 'российским друзьям'. Потому что это внутреннее дело Армении.
Вы наводнили страну антироссийскими НКО, которые на вашей территории обучают молодежь, как свергать власть в России. Вы стали плацдармом антироссийских сил на Кавказе. Потому что это внутреннее дело Армении.
Вы выгнали российских бизнесменов-армян. Вы не хотите у себя ничего, что связано с Россией. Потому что это внутреннее дело Армении.
Ваши медиа и соцсети ежечасно поливают помоями Россию, Путина, всех, кто поддерживает Путина, — особенно русских армян (например, меня). Вы разделили несчастный, и без того исчезающий армянский народ на врагов — русских армян — и 'настоящих' — тех, кто поддерживает вашу сиюминутную власть. Потому что это внутреннее дело Армении.
А теперь, когда на вашей границе война, когда само существование вашего режима под угрозой, когда армяне всего мира уже видят ожившие призраки янычар с кривыми ножами, которыми резали наших предков, вы вспомнили, что Россия снова должна вас спасать.
Разве это не внутреннее дело Армении?
После всего зла и захлебывающегося презрения, которое вы проявляли к России в последние годы, ваши информационные войска и вы сами считаете себя вправе ждать помощи?
На самом деле, после всего, что вы сделали, Россия имеет полное моральное право плюнуть на вас и растереть.
Но она так не поступит. Я уверена. Поможет и в этот раз.
Потому что Россия — такая. Великодушная и благородная, Родина моя, ненаглядная.
А вы — просто горстка вопящих политиканов, предавших интересы великого армянского народа ради минуты власти и мелкой личной мести.
Почитайте на ночь Нарекаци. Может, проснутся у вас остатки знаменитой армянской совестливости и умения ценить добро.
Если нет у вас Нарекаци — так я передам. У меня на тумбочке лежит.
А по поводу войны обеим сторонам я скажу только одно: остановитесь! Хуже войны нет ничего. Я это на своей шкуре знаю. Просто остановитесь, пока не поздно.
Оригинал и комментарии
от pesen-net
Лучше бы я родился семитом, думал кот, прощаясь с яйцами. Он страшно породистый, для котов это горе. Ему вырвали когти и выгнали с выставки из-за болезни сердца. Дома его били другие коты. Маша изрыдалась, слушая его историю. Забрала себе. Звонит, счастливая.
- Отец, наша семья увеличилась на три килограмма! У нас теперь малыш! У него оранжевые глаза! Мы купили ему лоток, песок и пёрышко!
Слушая эту короткую новость, я распаковал валокордин, потом запаковал.
Я сказал:
- Знаешь ли Маша, что такое кот? Это 15 лет без права путешествий! Диван и ёлка за окном – вот теперь твоя ойкумена! Тёплые моря только в кино! И кому ты нужна будешь, с котом на руках, если что, в свои девятнадцать! Что же ты молчшишь, Мария?
- Слушаю.
- Где ты сейчас?
- В магазин ходила. За лопаточкой.
И начинает реветь.
Никак не запомню что животные, гости и дача - это радость, радость и радость, - а не пыль, шум и неудобства.
Прости, говорю, Маша. Поздравляю. Кот - это мощный рывок в развитии семьи. Он - воитель мух и пауков. В домашних ссорах он всегда на стороне еды. Кот есть любовь, уют и чувство юмора. И в голодный год эти пара беляшей совсем не лишни. Из него растёт отличная герань, если похоронить под окном.
Маша успокоилась, сменила тему.
- Говорили с подругами о трансцендентном. Я рассказала свой опыт общения с потусторонним - как одна бабка нашипела на меня в церкви.
- За что?
- Неправильно кланялась.
- Что ж. Всюду есть ханжи и злопыхатели. Хорошо что мы не такие.
- Вообще-то, это ты на меня в церкви шипел. Бабку я выдумала для подруг.
Я постоянно шиплю. На котов, на пыль, на мало соли или много, на либералов и если кто-то путает «надеть» и «одеть».
Однажды мы с Машей зашли в церковь. Вдруг Маша преклонила колено и взмахнула рукой в сторону иконы. Я стал шипеть, что так кланяются только Дартаньяны. Здесь нужен другой принцип и т.д.
Нет бы поддержать и похвалить.
Дети думают, я сам растопил льды, набросал в океан кульков и уничтожил дюгоней чтобы было о чём ныть в беседах с ними. Я же теперь велю им восторгаться тем, что сам описываю как ужас. Очень на меня похоже.
Мне понадобился тупой, тяжёлый труд. Только тупое и тяжёлое просветляет разум. Не знаю, почему так. Секс душу не совершенствует, например, даже если в трудной позе. Я специально узнавал.
Лучшие тупые труды придумывает моя жена. Мне бы в голову не пришли настолько нелепые занятия. Легко, как стих, она сочинила мне три дела:
1. стричь газон,
2. собирать шкаф
3. корчевать алычу.
Я выбрал алычу. Её пень сулил тройной геморрой. Само корчевание имело дизайнерский смысл, что равно отсутствию смысла. Всё как я хотел.
В ютубе деревья корчуют за три часа. У нас с пнём за три часа появились только царапины на мне. Копать корни невозможно. Как и рубить невыкопанные. Всё оказалось куда нелепей, чем даже я мечтал.
Топор отскакивал от пня как весёлая батутистка. В природе есть семь видов топоров - столярный, плотницкий, колун, кухонный, боевой, туристический и какудровосеков. Я могу наточить любой из них.
Ещё научился попадать топором куда прицелился плюс-минус метр. Но всё равно прошу людей уйти хотя бы за горизонт ради жизни на земле.
Огромная коллекция моих лопат и пил, как оказалось, не может нанести пню никакого вреда.
Я перестал думать о себе. Всё во мне одеревененло. Я понял что мой корень в центре Земли не закончится, потому что в где-то в Аргентине из него растёт вторая часть алычи.
Раздражительность ушла, пришли загар и одышка. Мускулатура и аппетит отвердели. Я вышел к пню моральным карликом, а стал мужчиной с топорами на все случаи семейных неурядиц.
На седьмой день он сам упал. Я побежал к другим пням, хотел расти дальше. Но жена сказала, другие пни нужны ей для цветочных инсталляций.
- Развивай себя, стригя(жа) газон. - сказала.
Не знаю. Для меня, теперешнего, газон недостаточно туп. Если только это не гордыня.
Вчера звонила Маша. Долго говорили, я хвалил её и во всём поддерживал. Особенно понравилась идея завести ослика. Отличный план, я считаю. Только бы не плакала.
Оригинал и комментарии
причал межпланетных кораблей от clear-text
НЕЖНОСТЬ
Мой приятель рассказывал:
«Строили что-то уж не помню, что – то ли склад, то ли коровник – в Н-ской области. Студенческая бригада типа «стройотряд». Хорошие деньги. Но и вкалывать надо ой-ой-ой. Вот не помню, что именно строили. Кажется, все-таки коровник. Но была там не совсем прямо уж деревня, а вполне себе совхоз. Даже были длинные двухэтажные дома городского типа, из белого силикатного кирпича – с квартирами, как в городе, с водопроводом и отоплением. Молокозавод, гараж, ремонтные мастерские. Котельная. Водонапорная башня. Дом культуры, библиотека в отдельном домике. Скверик, бетонный Ленин. Все, как у людей.
Но снаружи, за городской, так сказать, чертой – деревенская жизнь. Река, луга, стога, коровы пасутся.
В Доме культуры, конечно, танцы.
На танцах познакомился с девушкой. Совсем простая, но зовут Алиса. Хорошо, такая вот у нас страна чудес. Если честно, она меня сама выбрала. Подошла и пригласила, и потом ни с кем танцевать не отпускала. Там вообще девчонки смелые, смелей московских. Девчонок там, кстати говоря, было втрое больше, чем ребят. Потому что, когда приходишь на танцы в каком-нибудь таком поселке, сразу проблема: «местные». Мы, значит, приезжие, а они тут хозяева. Могут и морду набить, если на танцах что-то не так. Но вот тут «местных» почти не было. Уж не знаю, почему, но факт.
Короче, потанцевали, потом пошли гулять.
Луна светит, улица кончается и выходит к полю. Пошли по полю. Там что-то впереди – типа дом с косой крышей, под крышей окна, сквозь них звезды. Луна, поле и такая фигня – как в кино про другую планету. Сеновал, оказалось. Залезли внутрь, там сено разными кипами лежало, мы на небольшую такую забрались, и ну целоваться. Она первая начала, что характерно. Прямо раз – и в губы взасос. Потом легла на спину, руки раскинула, на нее косой такой луч лунного света ложится из верхнего окошка – красиво. Сама она тоже красивая, беленькая такая, шейка тонкая, ключицы хрупкие. Я-то как думал – сейчас трахнемся разок и обратно на танцы пойдем. Но вот я на нее посмотрел, и такая вдруг во мне нежность поднялась, господи, никогда со мной такого не было. Вот именно что нежность. Хотелось ее целовать осторожно и медленно, гладить вот эту русую стрижечку, прикасаться губами к глазам, к вискам, к ушкам и шее.
- Алисонька, – говорю, – какая ты чудесная… Девочка моя сладкая, дай я на тебя налюбуюсь, дай я тебя поглажу тихонечко, дай мне свои плечики, дай мне свои сладкие грудки, дай я их поцелую, милая моя, ласковая моя…
Вдруг она как дернется. Поднялась, села и говорит:
- Ты чего?
- А? – говорю.
- Ты вообще? Совсем уже?
Я даже не понял, что это она вдруг. Обнял ее и дальше шепчу что-то такое ласковое.
А она вырвалась и чуть не крикнула:
- Ну и не надо!
Спрыгнула вниз и убежала.
Да. Интересно любят Н-ские девушки.
Посидел, передохнул, пошел назад. Там всего ходу было минут десять. На танцах ее уже не было. Ладно. Бывает.
Следующее воскресенье опять танцы. Прихожу, верчу головой, ищу свою Алисочку. И тут ко мне подходит другая девушка. Тоже, кстати, ничего себе. Я ее еще в тот раз заметил, она была вроде атаманши. Ходит, на всех слегка покрикивает. Вот она ко мне подходит:
- Эй, москвич, как тебя звать?
- Саша, – говорю.
- А я Валентина. Пойдем покурим, разговор есть.
Вышли с танцев.
Идем по той же дороге. Луна светит, но уже не такая, как неделю назад. Молчим. Минут пять идем, вышли в поле, вот и сеновал виднеется, как ангар межпланетный.
Она вдруг голос подает:
- Я ж сказала – покурим!
Дал ей сигарету. Щелкнул зажигалкой.
Дальше пошли. Она молчит, я молчу. Потом говорит:
- Некогда мне тут раскуриваться. Гаси давай.
Затоптала сигарету и пошла на сеновал. Я тоже сигарету заплевал, выбросил, и за ней. Смотрю, она высоко забралась. Протягивает мне руку:
- Залазь сюда.
Залезли.
- Ну? – говорю.
- Баранки гну! – смеется.
- Постой, Валентина, а какая у нас с тобой, извини за выражение, тема разговора?
- То есть в смысле?
- Ты же сказала: есть разговор. Говори, я слушаю.
- Зачем ты Алиску обидел? – сказала Валентина. – Она сегодня даже на танцы не пошла. Ты чего?
- А чего я? Чего я не так? – у меня голова кругом пошла от этих заявок.
- А чего ты как баба рассюсюкался? Алиска говорит: я в него прямо втюрилась, сразу решила – мой, а он как баба. «Глазки-губки, плечики-грудочки!» – передразнила она. – Алиска прям так и сказала: «Может, он пидарас? Я в него влюбилась, а он как будто пидарас!»
- Ненормальная твоя Алиска! У меня к ней нежность проснулась, ты понимаешь?
- А может, ты правда пидарас? – спросила Валентина.
- Дуры вы обе! – закричал я и чуть не треснул ее по башке, но сдержался. – Вы хоть живого педераста видели? Охренели совсем! – я схватил ее за плечи и сказа – Нежность, понимаешь? Хотелось ее ласково поцеловать, сказать нежное слово! Поняла?
Я отпустил ее плечи и лег на спину.
Она склонилась надо мной.
- Херня это все, твоя нежность. Глупости и вранье. Вот я тебе нравлюсь, например? Чего молчишь? Алисочки стесняешься? Да она к тебе больше за полкилометра не подойдет, нежный какой… Ну, чего молчишь?
- Про что?
- Вопрос не понял? Я тебе нравлюсь?
- Ну, нравишься, – сказал я на всякий случай.
- Не «ну», а точно! – чуть не зарычала она. – Да? Нет?
- Да.
- Тогда давай, – и она ловко стянула с себя платье. – Давай, не задерживай! Стоит? Поехали. Не стоит – сейчас подыму!
Она громко причмокнула губами, как кучер лошадям, и завозилась с пряжкой на моих брезентовых стройотрядовских брюках.
***
Я лежал, то глядя в черный потолок, то косясь на Валентину, и понимал, что счастье, правда и смысл жизни – вот они. Рядом со мной. Что все слова – это вранье, что нежность – это глупость и лицемерие, что есть только сильная женщина, горячее дыхание, колючее сено и звезды в проемах под крышей сеновала.
Я точно знал, что такая не разлюбит, не бросит, не выдаст.
Но я понимал также, что не смогу остаться здесь. Что я здесь буду делать? И увезти ее с собой в Москву, жениться на ней и плюнуть на все – тоже не смогу. Потому что в Москве пятый курс, мама-врач и папа-доцент, в Москве выставки и концерты, в Москве любимая девушка Лиля Лейферт и еще одна, тоже очень хорошая и очень любящая Таня Морозова, и, хотя с этой секунды мне на них наплевать, – все равно. Да и Валентина не захочет. Я для нее забава, момент, быстрая месть болтуну-москвичу за подругу… Не говоря о ее маме-папе, братьях-сестрах, которые у нее, конечно, есть, но которых я не знаю и знать не желаю.
Но на всякий случай спросил:
- Валь, а поедешь со мной в Москву?
- Зачем?
- Жениться! – и тихо добавил: – Ты очень хорошая.
- Опять нежности! – громко и искренне захохотала она.
Я вежливо посмеялся в ответ, сунул руку в карман и нашарил там скрепку, простую канцелярскую скрепку, вчера вечером мы заполняли ведомости по нарядам. Из этой скрепки я согнул такой хомутик, чтобы газовая зажигалка не гасла, когда отпустишь палец. Чтоб этот хомутик, значит, все время давил.
Достал зажигалку, чиркнул, открутил пламя посильнее, надвинул проволоку на клавишу и кинул в самую середину сеновала.
Кажется, Валентина все-таки успела выскочить.
Я – нет».
***
- Погоди! – сказал я. – Ты чего несешь? Ты что, там сгорел?
- Дотла! – усмехнулся он. - А то ты не помнишь! Вы хоронили меня всем курсом. В закрытом гробу. Ты держал под руку Лилю Лейферт. Боже, как она плакала…
Он сжал мне руку выше запястья, встал и вышел.
На руке осталась черная пятерня, след жирной сажи.
Мой приятель рассказывал:
«Строили что-то уж не помню, что – то ли склад, то ли коровник – в Н-ской области. Студенческая бригада типа «стройотряд». Хорошие деньги. Но и вкалывать надо ой-ой-ой. Вот не помню, что именно строили. Кажется, все-таки коровник. Но была там не совсем прямо уж деревня, а вполне себе совхоз. Даже были длинные двухэтажные дома городского типа, из белого силикатного кирпича – с квартирами, как в городе, с водопроводом и отоплением. Молокозавод, гараж, ремонтные мастерские. Котельная. Водонапорная башня. Дом культуры, библиотека в отдельном домике. Скверик, бетонный Ленин. Все, как у людей.
Но снаружи, за городской, так сказать, чертой – деревенская жизнь. Река, луга, стога, коровы пасутся.
В Доме культуры, конечно, танцы.
На танцах познакомился с девушкой. Совсем простая, но зовут Алиса. Хорошо, такая вот у нас страна чудес. Если честно, она меня сама выбрала. Подошла и пригласила, и потом ни с кем танцевать не отпускала. Там вообще девчонки смелые, смелей московских. Девчонок там, кстати говоря, было втрое больше, чем ребят. Потому что, когда приходишь на танцы в каком-нибудь таком поселке, сразу проблема: «местные». Мы, значит, приезжие, а они тут хозяева. Могут и морду набить, если на танцах что-то не так. Но вот тут «местных» почти не было. Уж не знаю, почему, но факт.
Короче, потанцевали, потом пошли гулять.
Луна светит, улица кончается и выходит к полю. Пошли по полю. Там что-то впереди – типа дом с косой крышей, под крышей окна, сквозь них звезды. Луна, поле и такая фигня – как в кино про другую планету. Сеновал, оказалось. Залезли внутрь, там сено разными кипами лежало, мы на небольшую такую забрались, и ну целоваться. Она первая начала, что характерно. Прямо раз – и в губы взасос. Потом легла на спину, руки раскинула, на нее косой такой луч лунного света ложится из верхнего окошка – красиво. Сама она тоже красивая, беленькая такая, шейка тонкая, ключицы хрупкие. Я-то как думал – сейчас трахнемся разок и обратно на танцы пойдем. Но вот я на нее посмотрел, и такая вдруг во мне нежность поднялась, господи, никогда со мной такого не было. Вот именно что нежность. Хотелось ее целовать осторожно и медленно, гладить вот эту русую стрижечку, прикасаться губами к глазам, к вискам, к ушкам и шее.
- Алисонька, – говорю, – какая ты чудесная… Девочка моя сладкая, дай я на тебя налюбуюсь, дай я тебя поглажу тихонечко, дай мне свои плечики, дай мне свои сладкие грудки, дай я их поцелую, милая моя, ласковая моя…
Вдруг она как дернется. Поднялась, села и говорит:
- Ты чего?
- А? – говорю.
- Ты вообще? Совсем уже?
Я даже не понял, что это она вдруг. Обнял ее и дальше шепчу что-то такое ласковое.
А она вырвалась и чуть не крикнула:
- Ну и не надо!
Спрыгнула вниз и убежала.
Да. Интересно любят Н-ские девушки.
Посидел, передохнул, пошел назад. Там всего ходу было минут десять. На танцах ее уже не было. Ладно. Бывает.
Следующее воскресенье опять танцы. Прихожу, верчу головой, ищу свою Алисочку. И тут ко мне подходит другая девушка. Тоже, кстати, ничего себе. Я ее еще в тот раз заметил, она была вроде атаманши. Ходит, на всех слегка покрикивает. Вот она ко мне подходит:
- Эй, москвич, как тебя звать?
- Саша, – говорю.
- А я Валентина. Пойдем покурим, разговор есть.
Вышли с танцев.
Идем по той же дороге. Луна светит, но уже не такая, как неделю назад. Молчим. Минут пять идем, вышли в поле, вот и сеновал виднеется, как ангар межпланетный.
Она вдруг голос подает:
- Я ж сказала – покурим!
Дал ей сигарету. Щелкнул зажигалкой.
Дальше пошли. Она молчит, я молчу. Потом говорит:
- Некогда мне тут раскуриваться. Гаси давай.
Затоптала сигарету и пошла на сеновал. Я тоже сигарету заплевал, выбросил, и за ней. Смотрю, она высоко забралась. Протягивает мне руку:
- Залазь сюда.
Залезли.
- Ну? – говорю.
- Баранки гну! – смеется.
- Постой, Валентина, а какая у нас с тобой, извини за выражение, тема разговора?
- То есть в смысле?
- Ты же сказала: есть разговор. Говори, я слушаю.
- Зачем ты Алиску обидел? – сказала Валентина. – Она сегодня даже на танцы не пошла. Ты чего?
- А чего я? Чего я не так? – у меня голова кругом пошла от этих заявок.
- А чего ты как баба рассюсюкался? Алиска говорит: я в него прямо втюрилась, сразу решила – мой, а он как баба. «Глазки-губки, плечики-грудочки!» – передразнила она. – Алиска прям так и сказала: «Может, он пидарас? Я в него влюбилась, а он как будто пидарас!»
- Ненормальная твоя Алиска! У меня к ней нежность проснулась, ты понимаешь?
- А может, ты правда пидарас? – спросила Валентина.
- Дуры вы обе! – закричал я и чуть не треснул ее по башке, но сдержался. – Вы хоть живого педераста видели? Охренели совсем! – я схватил ее за плечи и сказа – Нежность, понимаешь? Хотелось ее ласково поцеловать, сказать нежное слово! Поняла?
Я отпустил ее плечи и лег на спину.
Она склонилась надо мной.
- Херня это все, твоя нежность. Глупости и вранье. Вот я тебе нравлюсь, например? Чего молчишь? Алисочки стесняешься? Да она к тебе больше за полкилометра не подойдет, нежный какой… Ну, чего молчишь?
- Про что?
- Вопрос не понял? Я тебе нравлюсь?
- Ну, нравишься, – сказал я на всякий случай.
- Не «ну», а точно! – чуть не зарычала она. – Да? Нет?
- Да.
- Тогда давай, – и она ловко стянула с себя платье. – Давай, не задерживай! Стоит? Поехали. Не стоит – сейчас подыму!
Она громко причмокнула губами, как кучер лошадям, и завозилась с пряжкой на моих брезентовых стройотрядовских брюках.
***
Я лежал, то глядя в черный потолок, то косясь на Валентину, и понимал, что счастье, правда и смысл жизни – вот они. Рядом со мной. Что все слова – это вранье, что нежность – это глупость и лицемерие, что есть только сильная женщина, горячее дыхание, колючее сено и звезды в проемах под крышей сеновала.
Я точно знал, что такая не разлюбит, не бросит, не выдаст.
Но я понимал также, что не смогу остаться здесь. Что я здесь буду делать? И увезти ее с собой в Москву, жениться на ней и плюнуть на все – тоже не смогу. Потому что в Москве пятый курс, мама-врач и папа-доцент, в Москве выставки и концерты, в Москве любимая девушка Лиля Лейферт и еще одна, тоже очень хорошая и очень любящая Таня Морозова, и, хотя с этой секунды мне на них наплевать, – все равно. Да и Валентина не захочет. Я для нее забава, момент, быстрая месть болтуну-москвичу за подругу… Не говоря о ее маме-папе, братьях-сестрах, которые у нее, конечно, есть, но которых я не знаю и знать не желаю.
Но на всякий случай спросил:
- Валь, а поедешь со мной в Москву?
- Зачем?
- Жениться! – и тихо добавил: – Ты очень хорошая.
- Опять нежности! – громко и искренне захохотала она.
Я вежливо посмеялся в ответ, сунул руку в карман и нашарил там скрепку, простую канцелярскую скрепку, вчера вечером мы заполняли ведомости по нарядам. Из этой скрепки я согнул такой хомутик, чтобы газовая зажигалка не гасла, когда отпустишь палец. Чтоб этот хомутик, значит, все время давил.
Достал зажигалку, чиркнул, открутил пламя посильнее, надвинул проволоку на клавишу и кинул в самую середину сеновала.
Кажется, Валентина все-таки успела выскочить.
Я – нет».
***
- Погоди! – сказал я. – Ты чего несешь? Ты что, там сгорел?
- Дотла! – усмехнулся он. - А то ты не помнишь! Вы хоронили меня всем курсом. В закрытом гробу. Ты держал под руку Лилю Лейферт. Боже, как она плакала…
Он сжал мне руку выше запястья, встал и вышел.
На руке осталась черная пятерня, след жирной сажи.
Оригинал и комментарии
красивая девушка и завидный парень от clear-text
ВСЕМ – ДОБРА И СВЕТА!
Одна женщина написала, как потеряла планшет, и вдруг ей позвонили и сказали: «Мы нашли ваш планшет» (там была какая-то примета, телефон хозяйки на футляре). Она обрадовалась, сказала: «С меня вознаграждение!» - а эти люди сказали: «Ах, да что вы!» Но она все равно им что-то подарила.
Эта женщина написала об этом в Фейсбуке, и попросила поделиться такими же добрыми и светлыми историями про бескорыстных и добрых людей.
Там было много рассказов, как кому-то вернули кольцо, кошелек, портфель с рукописной рукописью романа, как подвезли на машине из Серпухова в Пущино, хотя не по дороге, и так далее.
Надо бы и мне поделиться чем-то похожим. Я долго думал. Полчаса или даже минут сорок.
И вот, вспомнил!
***
Однажды, совсем молодым парнем, я пошел на танцы с девушкой. Это было не в Москве, в одном небольшом русском городе. Там, где бескорыстие и честность еще ценились (а в Москве кругом уже были совсем прожженные ребята, даром что до перестройки и реформ было еще жить и жить). Так вот, пошел я на танцы с девушкой, там было много народу и громкая музыка – и девушка меня потеряла.
Я озираюсь – нет моей девушки, что делать? Танцы тем временем идут, музыка играет, народ веселится, а я - весь потерянный хожу. Постепенно народу становится все меньше. И тут меня находит какая-то девушка. Очень красивая, рослая, ловкая осанкой и слегка бензином пахнет, я прямо обалдел. Стиль техно! Хотя тогда так не говорили, но все равно. Сама из местных. Спрашивает, почему я один. Я честно отвечаю: меня потеряли. Она говорит, что сейчас мы поедем к ней, а там она уже все устроит. Посадила меня на свой мотоцикл марки «Ява», на заднее сиденье, и повезла куда-то далеко.
Приехали. Я слез. Она загнала мотик во двор, пригласила меня войти. В комнате она меня стала раздевать, и тут из кармана у меня выпал номерок от камеры хранения того пансионата, где я жил со своей девушкой. С той, которая меня потеряла.
Эта вторая девушка все сразу поняла, одела меня, завела свою «Яву», усадила меня сзади, велела держаться крепко - и через полчаса мы уже были в пансионате. Название «Заря».
- Эй! - закричала она и забибикала: - Кто тут парня посеял?
Моя девушка прямо с балкона спрыгнула - это был первый этаж, так что ничего.
- Я! - кричит.
- Твой? - спрашивает мотодевушка у моей девушки.
- Мой!
- Забожись!
- Падла буду! - сказала моя девушка. - Ежа мне куда хошь, если брешу, и вообще век счастья не видать!
- Верю, - сказала мотоциклистка. - Бери!
- Я тебе чего должна? Ну типа вознаграждение за возврат?
- И не думай. Здесь не Москва, здесь девки четкие, своего не отдадут, но и чужого не хапнут.
Но моя девушка все равно подарила ей почти целый флакончик польских духов «Пани Валевска». Которые я ей неделю назад подарил.
Ну и что? Ну и не жалко.
Вот такой бескорыстный, светлый и добрый случай был в моей жизни в 1973 году.
***
Когда я рассказал об этом, одна моя знакомая даже удивилась: как это незнакомая девушка, красивая и на мотоцикле, честно вернула меня моей девушке, которая своего парня (т.е. меня) столь небрежно посеяла.
«Ах, как это она могла отдать такого завидного парня!»
Дело, однако, в том, что тогда, в 1973 году, я вовсе не был завидным парнем. Я был беден, неустроен, худ и космат, усат и прокурен, ну вот и все. Жил при маме. Знаменитый папа уже год как умер. Ну, еще я знал латынь и греческий. Делов-то.
Завидным парнем я стал годам к пятидесяти. Известный политический публицист, главный редактор научного журнала, частый гость радио и ТВ. Ну в крайнем случае к сорока: уже начал достаточно широко печататься, а в театре Моссовета шла детская сказка по моей пьесе.
Всерьез завидным парнем я стал примерно к шестидесяти пяти. Автор полутора десятков книг и все такое.
Но уже на танцы не хожу.
Впрочем, и та чудесная девушка в стиле техно, очень красивая, рослая, ловкая осанкой и слегка пахнущая бензином – тоже, наверное, несколько повзрослела с 1973 года.
Вот так обстоят дела с завидным парнем и красивой девушкой.
Как сказал поэт Гумилев:
«О, как божественно соединенье
Извечно созданного друг для друга!
Но люди, созданные друг для друга,
Соединяются, увы, так редко».
Увы.
А может, к счастью.
Одна женщина написала, как потеряла планшет, и вдруг ей позвонили и сказали: «Мы нашли ваш планшет» (там была какая-то примета, телефон хозяйки на футляре). Она обрадовалась, сказала: «С меня вознаграждение!» - а эти люди сказали: «Ах, да что вы!» Но она все равно им что-то подарила.
Эта женщина написала об этом в Фейсбуке, и попросила поделиться такими же добрыми и светлыми историями про бескорыстных и добрых людей.
Там было много рассказов, как кому-то вернули кольцо, кошелек, портфель с рукописной рукописью романа, как подвезли на машине из Серпухова в Пущино, хотя не по дороге, и так далее.
Надо бы и мне поделиться чем-то похожим. Я долго думал. Полчаса или даже минут сорок.
И вот, вспомнил!
***
Однажды, совсем молодым парнем, я пошел на танцы с девушкой. Это было не в Москве, в одном небольшом русском городе. Там, где бескорыстие и честность еще ценились (а в Москве кругом уже были совсем прожженные ребята, даром что до перестройки и реформ было еще жить и жить). Так вот, пошел я на танцы с девушкой, там было много народу и громкая музыка – и девушка меня потеряла.
Я озираюсь – нет моей девушки, что делать? Танцы тем временем идут, музыка играет, народ веселится, а я - весь потерянный хожу. Постепенно народу становится все меньше. И тут меня находит какая-то девушка. Очень красивая, рослая, ловкая осанкой и слегка бензином пахнет, я прямо обалдел. Стиль техно! Хотя тогда так не говорили, но все равно. Сама из местных. Спрашивает, почему я один. Я честно отвечаю: меня потеряли. Она говорит, что сейчас мы поедем к ней, а там она уже все устроит. Посадила меня на свой мотоцикл марки «Ява», на заднее сиденье, и повезла куда-то далеко.
Приехали. Я слез. Она загнала мотик во двор, пригласила меня войти. В комнате она меня стала раздевать, и тут из кармана у меня выпал номерок от камеры хранения того пансионата, где я жил со своей девушкой. С той, которая меня потеряла.
Эта вторая девушка все сразу поняла, одела меня, завела свою «Яву», усадила меня сзади, велела держаться крепко - и через полчаса мы уже были в пансионате. Название «Заря».
- Эй! - закричала она и забибикала: - Кто тут парня посеял?
Моя девушка прямо с балкона спрыгнула - это был первый этаж, так что ничего.
- Я! - кричит.
- Твой? - спрашивает мотодевушка у моей девушки.
- Мой!
- Забожись!
- Падла буду! - сказала моя девушка. - Ежа мне куда хошь, если брешу, и вообще век счастья не видать!
- Верю, - сказала мотоциклистка. - Бери!
- Я тебе чего должна? Ну типа вознаграждение за возврат?
- И не думай. Здесь не Москва, здесь девки четкие, своего не отдадут, но и чужого не хапнут.
Но моя девушка все равно подарила ей почти целый флакончик польских духов «Пани Валевска». Которые я ей неделю назад подарил.
Ну и что? Ну и не жалко.
Вот такой бескорыстный, светлый и добрый случай был в моей жизни в 1973 году.
***
Когда я рассказал об этом, одна моя знакомая даже удивилась: как это незнакомая девушка, красивая и на мотоцикле, честно вернула меня моей девушке, которая своего парня (т.е. меня) столь небрежно посеяла.
«Ах, как это она могла отдать такого завидного парня!»
Дело, однако, в том, что тогда, в 1973 году, я вовсе не был завидным парнем. Я был беден, неустроен, худ и космат, усат и прокурен, ну вот и все. Жил при маме. Знаменитый папа уже год как умер. Ну, еще я знал латынь и греческий. Делов-то.
Завидным парнем я стал годам к пятидесяти. Известный политический публицист, главный редактор научного журнала, частый гость радио и ТВ. Ну в крайнем случае к сорока: уже начал достаточно широко печататься, а в театре Моссовета шла детская сказка по моей пьесе.
Всерьез завидным парнем я стал примерно к шестидесяти пяти. Автор полутора десятков книг и все такое.
Но уже на танцы не хожу.
Впрочем, и та чудесная девушка в стиле техно, очень красивая, рослая, ловкая осанкой и слегка пахнущая бензином – тоже, наверное, несколько повзрослела с 1973 года.
Вот так обстоят дела с завидным парнем и красивой девушкой.
Как сказал поэт Гумилев:
«О, как божественно соединенье
Извечно созданного друг для друга!
Но люди, созданные друг для друга,
Соединяются, увы, так редко».
Увы.
А может, к счастью.
Оригинал и комментарии
пять остановок на автобусе от clear-text
ОБЫЧНАЯ НОРМАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ
Чудесным летним днем 1960 года молодой человек в светлой рубашке с короткими рукавами, но все же с галстуком – стоял перед калиткой в невысоком каменном заборе. Это была недальняя окраина Москвы; дом из-за забора не был виден. Молодой человек посмотрел на часы и вспомнил наставление мамы: «прийти раньше не значит прийти вовремя». Ему было назначено на семнадцать тридцать.
Секундная стрелка обежала последний круг, и он нажал на кнопку звонка. Прислушался. Ничего не услышал, тем более что по улице как раз проезжала машина. Хотел нажать еще, но решил, что это будет невежливо. Лучше подождать минуту.
Скоро он услышал быстрые легкие шаги.
- Кто здесь? – спросил женский голос.
- К Дмитрию Леонидовичу, – сказал он. – Окунев Станислав, журнал «Наука и знание».
Калитка отворилась, и красивая почти молодая женщина сказала:
- Заходите! – протянула ему руку. – Калерия Павловна. А вас как по отчеству?
- Станислав Игоревич, а можно, а лучше просто…
- Просто Стасик? – подхватила она и неожиданно потрепала его по плечу. – Идемте, Стасик! За мной.
По дорожке, мощеной желтым камнем, он пошел за ней, продолжая чувствовать на своем плече тепло ее сильных пальцев.
Кругом был стриженый газон, тут и там украшенный маленькими клумбами и цветущими кустами. В отдалении, под навесом, стоял автомобиль, большой и черный, похожий на «ЗИС», но на радиаторе было что-то другое, какая-то фигурка… Дорожка обогнула небольшую рощицу – кажется, это были липы – и уже за деревьями был дом – квадратный, двухэтажный, с плоской крышей.
Калерия Павловна, стройная и узкобедрая, молча шагала в двух шагах впереди. На ней было красивое летнее платье и плоские туфли на босу ногу. Поверх платья была накинута тончайшая шерстяная кофточка; на воротничке выскочила и отогнулась наружу этикетка, и глазастый Стасик тут же увидел иностранные буквы. Импортная, значит. И вообще все вокруг – и газон, и кусты, и мощеная дорожка – было какое-то не наше. Странно было, что это маленькое поместье («не меньше, чем полгектара!» - прикинул он) расположилось, можно сказать, прямо в самой Москве, пять остановок на автобусе от конечной станции метро.
Он почувствовал непонятную настороженность, но потом подумал: «А ничего! Так даже интереснее!».
Это было очень лестное редакционное задание – взять интервью у академика Алданова, крупнейшего ученого, Героя Соцтруда, лауреата Ленинской и трех Сталинских премий, который внес важный вклад… ну, сами понимаете, во что!
Стасик вообще-то хотел написать о другом академике, но главный редактор поднес ему кулак к носу и сказал, чтоб он забыл ту фамилию. Но зато намекнул: если интервью с Алдановым получится, можно будет подумать над книгой о нем. Как бы ЖЗЛ. «Но он ведь живой!» - возразил Стасик. «Ну и хорошо. О живых тоже пишут, еще как! А умрет – тем более». «Вас понял!» «Алданов не сильно засекречен, – объяснил главный редактор, – и это большая удача. А так-то на самом деле великий ученый. Лучше иных засекреченных».
***
- Посидим здесь, – Калерия Павловна показала на диван в углу просторной гостиной. – Дмитрий Леонидович сейчас придет, он говорит по телефону с коллегой. – Наташа! – крикнула она куда-то в даль коридора. – К Дмитрию Леонидовичу пришел журналист! Я, кажется, предупреждала!
А сама села на тот же диван, по-молодому натянув платье на колени, и почему-то засмеялась:
- Вам сколько лет, Стасик? Где оканчивали?
- Двадцать шесть. Факультет журналистики.
- Ах, так вы гуманитарий? – засмеялась еще громче. – Как же вы собираетесь беседовать с Алдановым?
- Интервью будет не о предмете его исследований, разумеется, – вежливо, но уверенно объяснил Стасик. – О роли науки в строительстве социализма. Даже шире, о роли ученого в жизни общества. О науке и морали. А также какие-то личные черточки.
- Наука и мораль! – всплеснула руками Калерия Павловна. – С ума сойти!
Вошла девушка в белом фартуке, внесла большой поднос. Там стояла ваза с фруктами, фарфоровая корзиночка с конфетами, тарелки, салфетки, и ножички в специальной стойке.
Фрукты были невиданно прекрасные: апельсины, груши, персики, абрикосы и ананас, нарезанный кусочками, которые были выложены на длинный лоскут его колючей шкурки. От запаха ананаса защекотало под языком.
- Кофе или чай? – спросила горничная.
- Кофе, если можно.
- По-турецки или в кофейнике?
- Все равно.
- Наташе тоже все равно! – строго сказала Калерия Павловна.
- Тогда в кофейнике.
- Молоко, сливки?
- Нет, спасибо.
***
Академик Алданов пришел минут через десять. Он оказался мил, прост, дружелюбен и остроумен. Похож на свою фотографию из книги «Советская наука на службе мира и прогресса». Большие широко расставленные глаза. Пестро-седая шевелюра. Добрая улыбка. Мягкое теплое рукопожатие. Персик ел, как яблоко – кусая сбоку, обливаясь соком, вытирая подбородок льняной салфеткой и чуть-чуть любуясь собой.
Потом пошли к нему в кабинет, на второй этаж. Стасик осматривался, запоминал широкую лестницу, просторный коридор, филенчатые двери, тройное окно, огромный письменный стол, книжный шкаф размером в стену.
Сидели на креслах вокруг журнального столика. Алданов скупо и четко отвечал на вопросы. Говорил, что атомная бомба – это вынужденный ответ СССР на агрессивные планы империализма, и что будущее – за освоением космоса, за АЭС и ЭВМ. «Вот три кита прогресса!» Стасик не удержался и задал стандартный вопрос – а вдруг сверхмощные ЭВМ все пересчитают, и ученым будет нечего делать? Алданов ответил столь же стандартной притчей о том, что знание – это остров в океане неведомого, и чем больше этот остров, тем длиннее его береговая линия. «Вы меня поняли?» Стасик понял, но это было скучно.
Но зато как оживился Алданов, когда Стасик стал расспрашивать его просто о жизни, особенно о школе и студенчестве! Алданов вырос в Нахичевани, но не в Нахичеванской АССР, а в пригороде Ростова-на-Дону с таким названием. Двор, дети, друзья и враги, драки и влюбленности, мама и папа, дед и бабка, голуби и рыбная ловля, школа и гениальный учитель математики. У академика сияли глаза. Казалось, его впервые за много лет расспрашивают о простых вещах, о его детстве и юности, и он счастлив. Вот тут-то Стасик и заикнулся о большом биографическом очерке – и Алданов с радостью согласился.
Стасик понял, что судьба его решена.
***
Они спустились в столовую ужинать.
- Товарищ Окунев Станислав Игоревич, – сказал он Калерии Павловне, – теперь будет моим Эккерманом. – повернулся к Стасику: – Вы знаете, кто такой Эккерман?
- Знаю, – сказал Стасик, но постеснялся прямо сразу брякнуть «друг Гёте», и сказал аккуратнее: – Биограф великого поэта и ученого, Иоганна-Вольфганга…
- Правильно! – хлопнул Алданов ладонью по скатерти. – Рюмочку? Коньяк, водку, или бокал вина?
- Спасибо, нет.
- Тоже правильно! Я тоже не пью. Вообще!
Горничная Наташа подошла слева и положила Стасику большую котлету. Потом стала накладывать гарнир – мелко нарезанную обжаренную картошку, горошек и какие-то зеленые стебли, сваренные в масле.
Было как-то даже слишком вкусно и сытно.
Не дождавшись чая, Алданов вдруг встал и сказал Стасику:
- Начнем работать прямо завтра в девять ноль-ноль. У меня президиум в половине второго, так что успеем что-то набросать. Наташа, спасибо за ужин. Принесёте нам завтрак прямо ко мне в кабинет.
Встал, помахал рукой Калерии Павловне и вышел.
Стасик подумал, что это какое-то невероятное везение, что его журналистская карьера уже сделана – но была крошечная даже не обида, и изумление: как, однако, Дмитрий Леонидович им распорядился, быстро и беспрекословно. А он тут же согласился. Но как тут не согласишься? Идиотом надо быть, и невежей вдобавок. Тем более он ведь сам предложил, это академик согласился диктовать ему свою биографию! Так что нечего дурака валять.
Горничная принесла чай и тарелку пирожных.
Они остались с Калерией Павловной вдвоем.
Была уже половина десятого. Стасик встал и сказал, что ему пора бежать. Ведь завтра с утра надо будет опять приезжать, а это довольно далеко от дома. То есть от квартиры, где он живет у дяди.
- Господи! – всплеснула руками Калерия Павловна. – Ночуйте у нас! Дмитрий Леонидович именно это имел в виду. Ведь Эккерман жил в доме Гёте…
Стасик сказал, что родители в Ленинграде ждут его звонка. Он должен заехать на переговорный пункт на улице Огарева.
- Пойдемте, – она повела его наверх, в кабинет Алданова.
Сняла телефонную трубку, долго набирала какой-то длинный номер, дождалась гудка и сказала:
- Диктуйте ленинградский телефон.
Стасик продиктовал, она набрала и протянула ему трубку:
- Говорите. И не торопитесь.
Потом объяснила, что Дмитрий Леонидович, как и некоторые его коллеги, может звонить в любую точку СССР бесплатно и без «заказа разговора».
***
Стасик лежал и думал, что ему невероятно повезло. Сам Алданов сделал его своим биографом. Он спит в чистейших простынках, только что вымывшись заграничным жидким мылом, вытершись огромным пушистым полотенцем, посидев в кресле в белом махровом халате. Сон! Мечта! Везение! Но – справедливо ли это? В редакции были ребята не глупее. Некоторые писали лучше него. Почему так бывает? В окно светила луна, мешала спать. Он подложил кулаки под затылок. Когда завтра вставать? Где здесь будильник? Или горничная его разбудит? Она симпатичная, кстати. Черт знает, что!
Он тихонько рассмеялся.
Дверь беззвучно открылась, и вошла Калерия Павловна в коротком халате. Ее гладкие ноги блестели в лунном свете.
- Не спится? – она присела к нему на кровать. – Ты мне нравишься, Эккерманчик. Я рада, что ты теперь будешь с нами.
- Вы…
- Не «вы», а «ты». Лера. Просто Лера.
Она нагнулась и поцеловала его.
- А… А как же Дмитрий Леонидович? – испугался Стасик.
- Никак!
- Вы вообще кто? – Стасик на миг понадеялся, что это секретарша или какая-то помощница, так что ничего страшного.
- Я? Жена. Законная супруга. А он сейчас у любовницы. Будет не раньше половины девятого. У нас полно времени. Он не обидится. У нас с ним свободный брак, понимаешь? – она сняла халат, у нее была очень спортивная фигура; и сдернула одеяло со Стасика.
***
- Мне было трудно, - объясняла она потом, лежа рядом и глядя в потолок. – Но я привыкла. Ему, наверное, тоже было нелегко, как ни смешно… Он меня заставлял изменять.
- Странно.
- Он гений. Не просто гений, а любимец родины, партии и правительства. Сначала товарища Сталина, теперь вот товарища Хрущева. Ему можно. Ни товарищеский суд, ни партком, – усмехнулась она, – ему не грозят.
- Странно, – повторил Стасик. – Ты такая красивая, и моложе него. Зачем он от тебя бегает?
- Ничего странного! – она приподнялась на локте. – Вообрази, что тебе всё можно! Всё на свете! Неужели ты не попользуешься? – помолчала и сказала, вставая с постели: – Я к тебе буду приходить сама. Когда и если захочу, понял?
***
Стасик лежал и думал, как он будет жить дальше. Он сдаст интервью. Напишет книгу. Перейдет из «Науки и знания» в «Известия» или даже в «Правду». Алданов его познакомит с другими крупными академиками. Он станет своим в этих кругах: известный научный обозреватель. Напишет еще две, три, пять таких книг: беседы с великими учеными, биографии. В газете станет завотделом. Или даже зам главного. Конечно, ему никогда не будет «всё можно», не тот факультет оканчивал… Но ничего. Посмотрим, как жизнь повернется. В конце концов, даже великому Алданову можно не всё. Выступить против линии партии – нельзя. Переехать в Америку – нельзя. Просто бросить работу – ни в коем случае нельзя. Можно удобно жить, вкусно есть и безнаказанно изменять жене, точка… Но тоже неплохо! – цинически подумал Стасик и заснул, наконец.
***
Наутро он сам удивился, как легко ему было говорить с Алдановым; он боялся, что покраснеет, смутится и во всем признается – но нет. Он пил кофе, ел волшебные бутерброды – нежную розовую ветчину на кусках белого чуть поджаренного хлеба, и внимательно косился на горничную Наташу: у нее, в отличие от спортивной Калерии Павловны, которую он в уме уже звал Лерой, – была очень женственная фигурка. Талия, бедра и все такое прочее. «Если тут всем всё можно, то что ж…», – ласково думал Стасик.
Алданов меж тем объяснял, как они будут работать. Вот магнитофон. Прекрасный «Грундиг». Они будут беседовать, потом секретари перепечатают, потом отдадут секретчикам. «А после их визы машинопись поступит товарищу Эккерману! – радовался Алданов. – Для окончательной обработки! Ну, нажимаю кнопку!».
У Алданова была отличная память на детали, на тонкие подробности предметов, событий и чувств. Полузакрыв глаза, он описывал дорогу в школу, узелок с сушеными абрикосами, щербатую парту, первый упоительный восторг перед доказательством теоремы, сравнимый лишь с тем восторгом, когда в восьмом классе впервые обнимаешь соседскую девочку, в которую влюблен уже полгода…
- Вы, я знаю, великий ученый, хотя я не могу это в полной мере оценить, – сказал Стасик, когда пленка кончилась, и Алданов жадно ставил следующую бобину. – Образование не позволяет! Но могу сказать точно, в вас погиб великий художник слова.
- Ну ладно вам, ладно! – отмахнулся Алданов и вдруг захохотал: – Почему же сразу «погиб»? Может быть, еще не родился? Рано хороните!
Видно было, что ему эти слова понравились.
***
Назавтра Лера – то есть Калерия Павловна – отвезла Стасика на дачу. Была пятница. Так распорядился Дмитрий Леонидович. Она, конечно, сказала «попросил», но таким тоном, что ясно было – это не просьба и даже не приказ. Как бы констатация факта. Мы едем на дачу, и всё.
Оказывается, в дополнение к этому особняку на зеленом участке прямо в Москве, у них была еще и дача. Большая, кирпичная, а кусок земли – совсем огромный. Полтора гектара, огороженные высоким дощатым забором.
Стасик с Алдановым проработали половину субботы и все воскресенье. Еще три-четыре таких больших диктовки – и каркас книги практически готов.
В понедельник Стасик – ну совсем как журналист из американского фильма – продиктовал интервью по телефону. Он сидел, положив ноги на низкий столик и любуясь импортными летними туфлями и легкими серыми брюками: подарки Калерии Павловны – от имени мужа, разумеется. Еще ему был подарен новый бритвенный прибор и французский одеколон.
Ночью опять пришла Лера, потому что Дмитрий Леонидович уехал в Москву.
***
Было очень хорошо, гладко, свежо и ловко.
Но потом, по древней поговорке, Стасик вдруг опечалился и стал вспоминать о той жизни, которая за забором.
Маму и папу вспомнил, их комнату в коммунальной квартире, утреннюю очередь жильцов в сортир и ванную; мамино единственное шерстяное синее платье, которое она обвешивала пакетиками с нафталином, чтоб не поела моль, а перед походом в гости проветривала у открытого окна, но все равно пахло. Вспомнил свое жилье, дядину комнату на Садово-Черногрязской, где каждый вечер надо расставлять раскладушку, и дядю, инвалида войны без ноги и руки. Вспомнил милых девушек в застиранных кофточках и штопаных нитяных чулочках, редакционных умников в потных ковбоечках и ботинках со сбитыми носами, вспомнил бедные окраинные продмаги и пирамиды банок с икрой и крабами в «Елисеевском» по немыслимым ценам.
Вспомнил все наше скудное, застиранное, линялое и голодноватое житье-бытье, и вздохнул:
- Какая у вас тут необыкновенная жизнь.
- Отчего же? – весело возразила Лера. – Объясняй!
- Ну сама гляди! – он повел рукой вокруг. – Какой дом. Какая еда. Какое кругом удобство. Какой простор. Какие у тебя платья, какие духи, – уткнулся носом в ее шею за ухом.
- Чего же тут необыкновенного? – спросила она даже с некоторым азартом.
- Ты что, – почти разозлился Стасик, – за забор не выходишь? Не знаешь, как люди живут? На самом деле? В Москве, и вообще в СССР?
- Что ты! – она улыбнулась, и в полутьме ее белозубая улыбка показалась Стасику даже опасной. – Я знаю, как живут люди. Не с луны свалилась. Но я знаю и другое. Это они, все остальные, живут ненормально. Необычно тяжело и плохо. Вот тебе маленький секрет. После войны товарищ Сталин сказал – уж не помню, кому, то ли Курчатову, то ли Берия: «Найдите хороших ученых, а мы обеспечим условия. Стране тяжело, но для пяти тысяч человек мы можем обеспечить нормальную жизнь. Не хуже, чем в Америке». Понял? У нас здесь нормальная обычная жизнь. Вот так и должны жить люди.
- А как же все остальные? – он ее обнял и прижался к ней от страха и удивления.
Калерия Павловна чуть отстранилась от него и сказала:
- Эккерманчик мой хороший. Лев Толстой однажды сказал, даже написал: «Я богат и знатен. Я понимаю, что это великое счастье. Но от того, что это счастье принадлежит не всем, я не вижу причин от него отказываться». Понял?
- Что? – не понял Стасик.
- Поцелуй меня. Ты ведь не откажешься от меня потому, что ни у кого нет такой женщины? Красивой, умной, гладкой, модно одетой, которая чудесно все умеет, да еще жена великого ученого? Иди ко мне, ну же…
***
На другой день после обеда Стасик гулял по дачному участку – на задах, там, где кусты старой смородины, где сыро и забор уже начал подгнивать, и зеленая краска слезала с него влажной чешуей.
Услышал, что с той стороны забора кто-то копошится и тихонько ругается.
Стал вышатывать самую хлипкую доску. Гвозди были совсем гнилые. Сделалась широкая щель. Он высунул голову, огляделся. Там мальчик лет восьми пас козу. Тащил ее за веревку, чтобы привязать к колышку.
- Эй! – позвал Стасик.
- Чего? – шарахнулся мальчик.
- Не бойся, – Стасик вытащил из нагрудного кармана конфету «Мишка». – Держи.
Мальчик развернул конфету, понюхал ее, откусил уголок и завернул снова.
- Ты что? Ешь, не стесняйся!
- Мамке снесу, – сказал мальчик.
- Ты вот что, – сказал Стасик. – Ты меня здесь обожди.
Сбегал в дом, схватил жменю конфет из вазочки, хотел было подняться на второй этаж за блокнотом, но вспомнил, что интервью он уже продиктовал, а книжка – да черт с ней, с книжкой.
Прибежал к забору. Вылез наружу. Мальчик показал ему, как выйти на дорогу. Там он дошел до станции и зайцем доехал на электричке до Ленинградского вокзала. А тут уже пешком недалеко.
***
Калерию Павловну он иногда вспоминал по ночам. Иногда думал, что она или сам академик будут его искать. Но нет. Не искали.
А Дмитрий Леонидович Алданов в конце февраля 1961 года выходил из машины с левой стороны, и его сбил грузовик. Он больше месяца пробыл без сознания, кремлевские врачи боролись за его жизнь, но увы – он скончался 11 апреля 1961 года, не дожив до полета Гагарина буквально одного дня. Некрологов в центральных газетах не было, и похороны были скромные – чтобы не портить народу праздник.
Чудесным летним днем 1960 года молодой человек в светлой рубашке с короткими рукавами, но все же с галстуком – стоял перед калиткой в невысоком каменном заборе. Это была недальняя окраина Москвы; дом из-за забора не был виден. Молодой человек посмотрел на часы и вспомнил наставление мамы: «прийти раньше не значит прийти вовремя». Ему было назначено на семнадцать тридцать.
Секундная стрелка обежала последний круг, и он нажал на кнопку звонка. Прислушался. Ничего не услышал, тем более что по улице как раз проезжала машина. Хотел нажать еще, но решил, что это будет невежливо. Лучше подождать минуту.
Скоро он услышал быстрые легкие шаги.
- Кто здесь? – спросил женский голос.
- К Дмитрию Леонидовичу, – сказал он. – Окунев Станислав, журнал «Наука и знание».
Калитка отворилась, и красивая почти молодая женщина сказала:
- Заходите! – протянула ему руку. – Калерия Павловна. А вас как по отчеству?
- Станислав Игоревич, а можно, а лучше просто…
- Просто Стасик? – подхватила она и неожиданно потрепала его по плечу. – Идемте, Стасик! За мной.
По дорожке, мощеной желтым камнем, он пошел за ней, продолжая чувствовать на своем плече тепло ее сильных пальцев.
Кругом был стриженый газон, тут и там украшенный маленькими клумбами и цветущими кустами. В отдалении, под навесом, стоял автомобиль, большой и черный, похожий на «ЗИС», но на радиаторе было что-то другое, какая-то фигурка… Дорожка обогнула небольшую рощицу – кажется, это были липы – и уже за деревьями был дом – квадратный, двухэтажный, с плоской крышей.
Калерия Павловна, стройная и узкобедрая, молча шагала в двух шагах впереди. На ней было красивое летнее платье и плоские туфли на босу ногу. Поверх платья была накинута тончайшая шерстяная кофточка; на воротничке выскочила и отогнулась наружу этикетка, и глазастый Стасик тут же увидел иностранные буквы. Импортная, значит. И вообще все вокруг – и газон, и кусты, и мощеная дорожка – было какое-то не наше. Странно было, что это маленькое поместье («не меньше, чем полгектара!» - прикинул он) расположилось, можно сказать, прямо в самой Москве, пять остановок на автобусе от конечной станции метро.
Он почувствовал непонятную настороженность, но потом подумал: «А ничего! Так даже интереснее!».
Это было очень лестное редакционное задание – взять интервью у академика Алданова, крупнейшего ученого, Героя Соцтруда, лауреата Ленинской и трех Сталинских премий, который внес важный вклад… ну, сами понимаете, во что!
Стасик вообще-то хотел написать о другом академике, но главный редактор поднес ему кулак к носу и сказал, чтоб он забыл ту фамилию. Но зато намекнул: если интервью с Алдановым получится, можно будет подумать над книгой о нем. Как бы ЖЗЛ. «Но он ведь живой!» - возразил Стасик. «Ну и хорошо. О живых тоже пишут, еще как! А умрет – тем более». «Вас понял!» «Алданов не сильно засекречен, – объяснил главный редактор, – и это большая удача. А так-то на самом деле великий ученый. Лучше иных засекреченных».
***
- Посидим здесь, – Калерия Павловна показала на диван в углу просторной гостиной. – Дмитрий Леонидович сейчас придет, он говорит по телефону с коллегой. – Наташа! – крикнула она куда-то в даль коридора. – К Дмитрию Леонидовичу пришел журналист! Я, кажется, предупреждала!
А сама села на тот же диван, по-молодому натянув платье на колени, и почему-то засмеялась:
- Вам сколько лет, Стасик? Где оканчивали?
- Двадцать шесть. Факультет журналистики.
- Ах, так вы гуманитарий? – засмеялась еще громче. – Как же вы собираетесь беседовать с Алдановым?
- Интервью будет не о предмете его исследований, разумеется, – вежливо, но уверенно объяснил Стасик. – О роли науки в строительстве социализма. Даже шире, о роли ученого в жизни общества. О науке и морали. А также какие-то личные черточки.
- Наука и мораль! – всплеснула руками Калерия Павловна. – С ума сойти!
Вошла девушка в белом фартуке, внесла большой поднос. Там стояла ваза с фруктами, фарфоровая корзиночка с конфетами, тарелки, салфетки, и ножички в специальной стойке.
Фрукты были невиданно прекрасные: апельсины, груши, персики, абрикосы и ананас, нарезанный кусочками, которые были выложены на длинный лоскут его колючей шкурки. От запаха ананаса защекотало под языком.
- Кофе или чай? – спросила горничная.
- Кофе, если можно.
- По-турецки или в кофейнике?
- Все равно.
- Наташе тоже все равно! – строго сказала Калерия Павловна.
- Тогда в кофейнике.
- Молоко, сливки?
- Нет, спасибо.
***
Академик Алданов пришел минут через десять. Он оказался мил, прост, дружелюбен и остроумен. Похож на свою фотографию из книги «Советская наука на службе мира и прогресса». Большие широко расставленные глаза. Пестро-седая шевелюра. Добрая улыбка. Мягкое теплое рукопожатие. Персик ел, как яблоко – кусая сбоку, обливаясь соком, вытирая подбородок льняной салфеткой и чуть-чуть любуясь собой.
Потом пошли к нему в кабинет, на второй этаж. Стасик осматривался, запоминал широкую лестницу, просторный коридор, филенчатые двери, тройное окно, огромный письменный стол, книжный шкаф размером в стену.
Сидели на креслах вокруг журнального столика. Алданов скупо и четко отвечал на вопросы. Говорил, что атомная бомба – это вынужденный ответ СССР на агрессивные планы империализма, и что будущее – за освоением космоса, за АЭС и ЭВМ. «Вот три кита прогресса!» Стасик не удержался и задал стандартный вопрос – а вдруг сверхмощные ЭВМ все пересчитают, и ученым будет нечего делать? Алданов ответил столь же стандартной притчей о том, что знание – это остров в океане неведомого, и чем больше этот остров, тем длиннее его береговая линия. «Вы меня поняли?» Стасик понял, но это было скучно.
Но зато как оживился Алданов, когда Стасик стал расспрашивать его просто о жизни, особенно о школе и студенчестве! Алданов вырос в Нахичевани, но не в Нахичеванской АССР, а в пригороде Ростова-на-Дону с таким названием. Двор, дети, друзья и враги, драки и влюбленности, мама и папа, дед и бабка, голуби и рыбная ловля, школа и гениальный учитель математики. У академика сияли глаза. Казалось, его впервые за много лет расспрашивают о простых вещах, о его детстве и юности, и он счастлив. Вот тут-то Стасик и заикнулся о большом биографическом очерке – и Алданов с радостью согласился.
Стасик понял, что судьба его решена.
***
Они спустились в столовую ужинать.
- Товарищ Окунев Станислав Игоревич, – сказал он Калерии Павловне, – теперь будет моим Эккерманом. – повернулся к Стасику: – Вы знаете, кто такой Эккерман?
- Знаю, – сказал Стасик, но постеснялся прямо сразу брякнуть «друг Гёте», и сказал аккуратнее: – Биограф великого поэта и ученого, Иоганна-Вольфганга…
- Правильно! – хлопнул Алданов ладонью по скатерти. – Рюмочку? Коньяк, водку, или бокал вина?
- Спасибо, нет.
- Тоже правильно! Я тоже не пью. Вообще!
Горничная Наташа подошла слева и положила Стасику большую котлету. Потом стала накладывать гарнир – мелко нарезанную обжаренную картошку, горошек и какие-то зеленые стебли, сваренные в масле.
Было как-то даже слишком вкусно и сытно.
Не дождавшись чая, Алданов вдруг встал и сказал Стасику:
- Начнем работать прямо завтра в девять ноль-ноль. У меня президиум в половине второго, так что успеем что-то набросать. Наташа, спасибо за ужин. Принесёте нам завтрак прямо ко мне в кабинет.
Встал, помахал рукой Калерии Павловне и вышел.
Стасик подумал, что это какое-то невероятное везение, что его журналистская карьера уже сделана – но была крошечная даже не обида, и изумление: как, однако, Дмитрий Леонидович им распорядился, быстро и беспрекословно. А он тут же согласился. Но как тут не согласишься? Идиотом надо быть, и невежей вдобавок. Тем более он ведь сам предложил, это академик согласился диктовать ему свою биографию! Так что нечего дурака валять.
Горничная принесла чай и тарелку пирожных.
Они остались с Калерией Павловной вдвоем.
Была уже половина десятого. Стасик встал и сказал, что ему пора бежать. Ведь завтра с утра надо будет опять приезжать, а это довольно далеко от дома. То есть от квартиры, где он живет у дяди.
- Господи! – всплеснула руками Калерия Павловна. – Ночуйте у нас! Дмитрий Леонидович именно это имел в виду. Ведь Эккерман жил в доме Гёте…
Стасик сказал, что родители в Ленинграде ждут его звонка. Он должен заехать на переговорный пункт на улице Огарева.
- Пойдемте, – она повела его наверх, в кабинет Алданова.
Сняла телефонную трубку, долго набирала какой-то длинный номер, дождалась гудка и сказала:
- Диктуйте ленинградский телефон.
Стасик продиктовал, она набрала и протянула ему трубку:
- Говорите. И не торопитесь.
Потом объяснила, что Дмитрий Леонидович, как и некоторые его коллеги, может звонить в любую точку СССР бесплатно и без «заказа разговора».
***
Стасик лежал и думал, что ему невероятно повезло. Сам Алданов сделал его своим биографом. Он спит в чистейших простынках, только что вымывшись заграничным жидким мылом, вытершись огромным пушистым полотенцем, посидев в кресле в белом махровом халате. Сон! Мечта! Везение! Но – справедливо ли это? В редакции были ребята не глупее. Некоторые писали лучше него. Почему так бывает? В окно светила луна, мешала спать. Он подложил кулаки под затылок. Когда завтра вставать? Где здесь будильник? Или горничная его разбудит? Она симпатичная, кстати. Черт знает, что!
Он тихонько рассмеялся.
Дверь беззвучно открылась, и вошла Калерия Павловна в коротком халате. Ее гладкие ноги блестели в лунном свете.
- Не спится? – она присела к нему на кровать. – Ты мне нравишься, Эккерманчик. Я рада, что ты теперь будешь с нами.
- Вы…
- Не «вы», а «ты». Лера. Просто Лера.
Она нагнулась и поцеловала его.
- А… А как же Дмитрий Леонидович? – испугался Стасик.
- Никак!
- Вы вообще кто? – Стасик на миг понадеялся, что это секретарша или какая-то помощница, так что ничего страшного.
- Я? Жена. Законная супруга. А он сейчас у любовницы. Будет не раньше половины девятого. У нас полно времени. Он не обидится. У нас с ним свободный брак, понимаешь? – она сняла халат, у нее была очень спортивная фигура; и сдернула одеяло со Стасика.
***
- Мне было трудно, - объясняла она потом, лежа рядом и глядя в потолок. – Но я привыкла. Ему, наверное, тоже было нелегко, как ни смешно… Он меня заставлял изменять.
- Странно.
- Он гений. Не просто гений, а любимец родины, партии и правительства. Сначала товарища Сталина, теперь вот товарища Хрущева. Ему можно. Ни товарищеский суд, ни партком, – усмехнулась она, – ему не грозят.
- Странно, – повторил Стасик. – Ты такая красивая, и моложе него. Зачем он от тебя бегает?
- Ничего странного! – она приподнялась на локте. – Вообрази, что тебе всё можно! Всё на свете! Неужели ты не попользуешься? – помолчала и сказала, вставая с постели: – Я к тебе буду приходить сама. Когда и если захочу, понял?
***
Стасик лежал и думал, как он будет жить дальше. Он сдаст интервью. Напишет книгу. Перейдет из «Науки и знания» в «Известия» или даже в «Правду». Алданов его познакомит с другими крупными академиками. Он станет своим в этих кругах: известный научный обозреватель. Напишет еще две, три, пять таких книг: беседы с великими учеными, биографии. В газете станет завотделом. Или даже зам главного. Конечно, ему никогда не будет «всё можно», не тот факультет оканчивал… Но ничего. Посмотрим, как жизнь повернется. В конце концов, даже великому Алданову можно не всё. Выступить против линии партии – нельзя. Переехать в Америку – нельзя. Просто бросить работу – ни в коем случае нельзя. Можно удобно жить, вкусно есть и безнаказанно изменять жене, точка… Но тоже неплохо! – цинически подумал Стасик и заснул, наконец.
***
Наутро он сам удивился, как легко ему было говорить с Алдановым; он боялся, что покраснеет, смутится и во всем признается – но нет. Он пил кофе, ел волшебные бутерброды – нежную розовую ветчину на кусках белого чуть поджаренного хлеба, и внимательно косился на горничную Наташу: у нее, в отличие от спортивной Калерии Павловны, которую он в уме уже звал Лерой, – была очень женственная фигурка. Талия, бедра и все такое прочее. «Если тут всем всё можно, то что ж…», – ласково думал Стасик.
Алданов меж тем объяснял, как они будут работать. Вот магнитофон. Прекрасный «Грундиг». Они будут беседовать, потом секретари перепечатают, потом отдадут секретчикам. «А после их визы машинопись поступит товарищу Эккерману! – радовался Алданов. – Для окончательной обработки! Ну, нажимаю кнопку!».
У Алданова была отличная память на детали, на тонкие подробности предметов, событий и чувств. Полузакрыв глаза, он описывал дорогу в школу, узелок с сушеными абрикосами, щербатую парту, первый упоительный восторг перед доказательством теоремы, сравнимый лишь с тем восторгом, когда в восьмом классе впервые обнимаешь соседскую девочку, в которую влюблен уже полгода…
- Вы, я знаю, великий ученый, хотя я не могу это в полной мере оценить, – сказал Стасик, когда пленка кончилась, и Алданов жадно ставил следующую бобину. – Образование не позволяет! Но могу сказать точно, в вас погиб великий художник слова.
- Ну ладно вам, ладно! – отмахнулся Алданов и вдруг захохотал: – Почему же сразу «погиб»? Может быть, еще не родился? Рано хороните!
Видно было, что ему эти слова понравились.
***
Назавтра Лера – то есть Калерия Павловна – отвезла Стасика на дачу. Была пятница. Так распорядился Дмитрий Леонидович. Она, конечно, сказала «попросил», но таким тоном, что ясно было – это не просьба и даже не приказ. Как бы констатация факта. Мы едем на дачу, и всё.
Оказывается, в дополнение к этому особняку на зеленом участке прямо в Москве, у них была еще и дача. Большая, кирпичная, а кусок земли – совсем огромный. Полтора гектара, огороженные высоким дощатым забором.
Стасик с Алдановым проработали половину субботы и все воскресенье. Еще три-четыре таких больших диктовки – и каркас книги практически готов.
В понедельник Стасик – ну совсем как журналист из американского фильма – продиктовал интервью по телефону. Он сидел, положив ноги на низкий столик и любуясь импортными летними туфлями и легкими серыми брюками: подарки Калерии Павловны – от имени мужа, разумеется. Еще ему был подарен новый бритвенный прибор и французский одеколон.
Ночью опять пришла Лера, потому что Дмитрий Леонидович уехал в Москву.
***
Было очень хорошо, гладко, свежо и ловко.
Но потом, по древней поговорке, Стасик вдруг опечалился и стал вспоминать о той жизни, которая за забором.
Маму и папу вспомнил, их комнату в коммунальной квартире, утреннюю очередь жильцов в сортир и ванную; мамино единственное шерстяное синее платье, которое она обвешивала пакетиками с нафталином, чтоб не поела моль, а перед походом в гости проветривала у открытого окна, но все равно пахло. Вспомнил свое жилье, дядину комнату на Садово-Черногрязской, где каждый вечер надо расставлять раскладушку, и дядю, инвалида войны без ноги и руки. Вспомнил милых девушек в застиранных кофточках и штопаных нитяных чулочках, редакционных умников в потных ковбоечках и ботинках со сбитыми носами, вспомнил бедные окраинные продмаги и пирамиды банок с икрой и крабами в «Елисеевском» по немыслимым ценам.
Вспомнил все наше скудное, застиранное, линялое и голодноватое житье-бытье, и вздохнул:
- Какая у вас тут необыкновенная жизнь.
- Отчего же? – весело возразила Лера. – Объясняй!
- Ну сама гляди! – он повел рукой вокруг. – Какой дом. Какая еда. Какое кругом удобство. Какой простор. Какие у тебя платья, какие духи, – уткнулся носом в ее шею за ухом.
- Чего же тут необыкновенного? – спросила она даже с некоторым азартом.
- Ты что, – почти разозлился Стасик, – за забор не выходишь? Не знаешь, как люди живут? На самом деле? В Москве, и вообще в СССР?
- Что ты! – она улыбнулась, и в полутьме ее белозубая улыбка показалась Стасику даже опасной. – Я знаю, как живут люди. Не с луны свалилась. Но я знаю и другое. Это они, все остальные, живут ненормально. Необычно тяжело и плохо. Вот тебе маленький секрет. После войны товарищ Сталин сказал – уж не помню, кому, то ли Курчатову, то ли Берия: «Найдите хороших ученых, а мы обеспечим условия. Стране тяжело, но для пяти тысяч человек мы можем обеспечить нормальную жизнь. Не хуже, чем в Америке». Понял? У нас здесь нормальная обычная жизнь. Вот так и должны жить люди.
- А как же все остальные? – он ее обнял и прижался к ней от страха и удивления.
Калерия Павловна чуть отстранилась от него и сказала:
- Эккерманчик мой хороший. Лев Толстой однажды сказал, даже написал: «Я богат и знатен. Я понимаю, что это великое счастье. Но от того, что это счастье принадлежит не всем, я не вижу причин от него отказываться». Понял?
- Что? – не понял Стасик.
- Поцелуй меня. Ты ведь не откажешься от меня потому, что ни у кого нет такой женщины? Красивой, умной, гладкой, модно одетой, которая чудесно все умеет, да еще жена великого ученого? Иди ко мне, ну же…
***
На другой день после обеда Стасик гулял по дачному участку – на задах, там, где кусты старой смородины, где сыро и забор уже начал подгнивать, и зеленая краска слезала с него влажной чешуей.
Услышал, что с той стороны забора кто-то копошится и тихонько ругается.
Стал вышатывать самую хлипкую доску. Гвозди были совсем гнилые. Сделалась широкая щель. Он высунул голову, огляделся. Там мальчик лет восьми пас козу. Тащил ее за веревку, чтобы привязать к колышку.
- Эй! – позвал Стасик.
- Чего? – шарахнулся мальчик.
- Не бойся, – Стасик вытащил из нагрудного кармана конфету «Мишка». – Держи.
Мальчик развернул конфету, понюхал ее, откусил уголок и завернул снова.
- Ты что? Ешь, не стесняйся!
- Мамке снесу, – сказал мальчик.
- Ты вот что, – сказал Стасик. – Ты меня здесь обожди.
Сбегал в дом, схватил жменю конфет из вазочки, хотел было подняться на второй этаж за блокнотом, но вспомнил, что интервью он уже продиктовал, а книжка – да черт с ней, с книжкой.
Прибежал к забору. Вылез наружу. Мальчик показал ему, как выйти на дорогу. Там он дошел до станции и зайцем доехал на электричке до Ленинградского вокзала. А тут уже пешком недалеко.
***
Калерию Павловну он иногда вспоминал по ночам. Иногда думал, что она или сам академик будут его искать. Но нет. Не искали.
А Дмитрий Леонидович Алданов в конце февраля 1961 года выходил из машины с левой стороны, и его сбил грузовик. Он больше месяца пробыл без сознания, кремлевские врачи боролись за его жизнь, но увы – он скончался 11 апреля 1961 года, не дожив до полета Гагарина буквально одного дня. Некрологов в центральных газетах не было, и похороны были скромные – чтобы не портить народу праздник.
Оригинал и комментарии
и не введи нас во искушение от clear-text
СОБЛАЗН
«Более простой случай: дело было летним вечером тоже в парке,
было чересчур прохладно. Мужчина великодушно накинул на плечи
девушки пиджак. Через некоторое время она отошла в кустики,
попросив спутника отвернуться. В пиджаке были документы и деньги,
как зовут и где живет – он не знал».
(1iveter)
Вечером сидели в ресторане, отмечая важную сделку между двумя фирмами. Одна фирма продала другой фирме свое предприятие в городе Т.
- Я никогда там не был, кстати говоря, – сказал юрист Власов.
- Ну как же? – удивился финдиректор Федосеев. – Ты же за этот месяц семь раз туда ездил!
- Я имею в виду, раньше не был, – объяснил Власов. – Вообще странно, чудесный город, два часа от Москвы, а я не был… Мы вообще плохо знаем Россию, даже смешно.
- Американцы тоже, – подал голос инвестор Беленко. – Я был, правда, довольно давно, в Вашингтоне на стажировке, решил съездить в Нью-Йорк, а секретарша, американка, говорит: «А зачем?» «Как зачем? Нью-Йорк же все-таки!» А она отвечает, такая дамочка лет сорока: «А я в Нью-Йорке не была и вообще не собираюсь. Зачем?» Всего три часа ехать, между прочим.
- Ну-ну! – иронически хмыкнул вице-президент Лялин. – Америкосы, они тупые, известное дело.
- Кстати! – вдруг сказал Власов. – Кстати, друзья! А я на самом-то деле в этом славном Т очень даже был! Был, был, году этак примерно в девяносто шестом. Или седьмом? Нет, все-таки в шестом. Но сразу же забыл. Потому что приключилась там со мною одна малоприятная история.
- Вытеснил по Фрейду! – инвестор Беленко поднял палец. – Что за история?
***
История глупая, пошлая и обидная, – стал рассказывать юрист Власов. – Приехал я в Т в командировку – и было это, значит, в девяносто шестом. То есть было мне ровнехонько двадцать шесть лет. И там я совершенно случайно знакомлюсь с очень милой девушкой. Буквально, что называется, разговорились у газетного киоска. Приятная, тихая, скромная. Такая, как бы сказать, провинциальная в лучшем смысле слова. Слово за слово, уж не помню, о чем мы говорили, но как-то вот само собой пошли гулять в парк – недалеко было от гостиницы. Идем по старому безлюдному парку, вечереет, прохлада спускается… или наоборот, поднимается от воды – парк над рекой… Конец августа. Она в легком платье с короткими рукавами. Зябнет. Я, конечно, снимаю пиджак, набрасываю ей на плечи, она улыбается так нежно и ласково, идем дальше, и вдруг минут через десять она говорит: «Ой, простите, мне нужно отойти». Отойти? Куда, зачем? Она на меня поднимает глаза и говорит наивно: «В кустики…» И краснеет. Я улыбаюсь в ответ, и меня все это как-то даже умиляет. Она идет через газон к такой, что ли, купе густых кустов, на полдороге оборачивается и говорит: «Вы только не смотрите, не смотрите!»
Я, как джентльмен, разумеется, отвернулся.
Отвернулся и стою пять минут. Десять. Пятнадцать.
Ну, вы всё поняли.
Ушла моя провинциалочка вместе с моим пиджаком. В пиджаке ключи от гостиницы и от московской квартиры, и бумажник, в бумажнике деньги и документы.
Я так взбеленился – на себя в первую очередь – что даже забыл, как ее зовут. Напрочь! Навсегда. Вытеснение по Фрейду, как вы точно заметили, – он кивнул инвестору Беленко. – Впрочем, в милиции сказали, что имя ничего не даст.
Однако утром позвонили. Пиджак с ключами нашелся в каких-то других кустиках, а мои документы, а именно паспорт, права и пропуск, лежали в урне рядом со входом в парк. Нарочно сверху мусора, чтоб сразу заметно было.
- Насчет ключей повезло! – сказал финдиректор Федосеев. – Неопытная попалась. Дурочка-одиночка.
- А что? – не понял Власов.
- Ну ведь два часа езды! Ключи и твой паспорт со штампом о прописке. Если бы это банда была, они бы в ту же ночь к тебе домой наведались.
- Да какая банда! – махнул рукой Власов. – Глупая девочка. Я во всем виноват сам.
- Вот как? – спросили все чуть ли не хором.
- Так, так, – вздохнул тот. – Я ее соблазнил. Нет, не то, что вы! Мы с ней даже под руку не прошлись, не успели. Я ее соблазнил пиджаком, в котором она нащупала толстый бумажник. Вот не накинул бы я ей пиджак на плечи, а повел бы в кафе, проводил бы до дому на такси. Взял бы ее телефон… Позвонил бы из Москвы. Ну или не позвонил бы, какая разница. Она не виновата.
- И это говорит юрист про воровку! – засмеялся инвестор Беленко.
- Да никакая она не воровка, в сущности… Это не от хорошей жизни. Такая, что ли, мелкая нищенская ловкость. Я тут читал какой-то роман, там про каких-то бедных детей в прошлом веке. Которые все время старались ухватить кусочек съестного. Хватали объедки со столов в трактире. Упавшее с телеги яблоко, даже если оно упало в грязь, они вытирали его о штаны и тут же сжирали. Они не виноваты. Они всегда были голодны. Они все время искали пропитание. Они были как маленькие животные.
- Ну прямо уж, животные! – возмутился вице-президент Лялин. Его передернуло от неожиданного гнева. – Это люди! Ваши… то есть наши с вами соотечественники!
- Этот роман про заграницу, и это не я говорю, а автор говорит, – пожал плечами Власов, но потом решил, что спорить не о чем, и ссориться не надо. – Но вы правы, да, конечно. Нельзя так о людях. Вот я и говорю – я сам виноват. Соблазнил бедную девушку на кражу. А самое обидное, – продолжал он, – самое обидное и досадное вот что. У меня в Москве была своя девушка. Постоянная. Как бы даже почти невеста. И она подарила мне обручальное колечко своей покойной мамы. Я его носил, у меня тонкие пальцы, и мне оно пришлось впору. Я любил эту девушку. Мы потом поженились и прожили девять лет… Но я не о том. Но я, хоть и любил ее, при этом был обыкновенный кобель и жеребец. Поэтому, когда я приехал в командировку, я на всякий случай снял это кольцо и положил в бумажник, там был кармашек под молнией. Ну и все, тю-тю мое колечко. Пришлось в Москве срочно бежать в ювелирный, и потом обтирать его об кирпич на крыльце, чтоб стало старенькое, как было…
Вот и я думаю, что это меня Бог наказал, – закончил свой рассказ Власов. – За то, что я колечко снял с руки и спрятал, в надежде на приключения в городе Т.
- Как же ее все-таки звали? – спросил Лялин.
- Убейте, не помню! – Власов комически прижал руки к груди. – Вытеснение по Фрейду, вот господин Беленко подтвердит! Давайте выпьем…
- Давайте, давайте…
***
Лялин ехал домой, смотрел в затылок шофера и злился, что Власов не вспомнил имени этой девицы, которая сперла у него пиджак с ключами и бумажником.
Потому что в девяносто седьмом году он тоже был по каким-то делам в городе Т, он тоже был молод и игрив, и тоже познакомился с чудесной, милой, скромной девушкой, и они тоже пошли гулять в парк, и начало вечереть и холодать, туман поднимался от реки, и девушка зябко потирала себе голые руки выше локтей – но он не стал накидывать пиджак ей на плечи. Он на такси повез ее в ресторан, они поужинали, потом он отвез ее домой, проводил до подъезда, всё очень скромно и строго, записал ее телефон, потом стал звонить ей из Москвы, потом приезжал к ней, и вот они женаты уже двадцать два года. Еще три года – и сильвер, извините, веддинг. Трое детей. Старшему двадцать, среднему шестнадцать, младшей девочке тринадцать.
Когда они познакомились, у нее было обручальное колечко: она что-то туманное объяснила, вроде от покойной бабушки, а носит она его, потому что к женщине с кольцом другое отношение. Даже в магазине от продавщиц.
***
Умывшись, переодевшись в пижаму, он зашел в спальню и спросил жену, которая лежала в постели с книгой:
- Марина, прости, помнишь, когда мы с тобой познакомились, у тебя было кольцо?
- Не помню, – сказала она, продолжая читать.
- Ну как же? Такое совсем тоненькое, как будто обручальное…
- Да, кажется.
- Где оно?
- Куда-то делось, когда мы переезжали. Не помню. Может быть и скорее всего, вообще потерялось.
- Ага, – сказал он. – Понятно, бывает… Марина, а откуда оно у тебя было?
Она положила в книгу красивую кожаную закладку, захлопнула ее и положила рядом с лампой. Потянулась, подняв руки кверху и показав выбритые подмышки. Уронила руки на одеяло.
- Тебе это обязательно знать? – но, встретившись с его темным взглядом, сказала: – Хорошо, пожалуйста. У меня был, извини за выражение, парень. Он ушел в армию. Просил меня ждать. Я обещала. Он дал мне это колечко. Надел на палец.
- И ты не дождалась…
- Нет, что ты! – усмехнулась она. – Я дождалась. Цинкового гроба.
- Прости меня, – сказал он.
- Ничего, ладно, – вздохнула она. – Иди ложись наконец.
- Прости меня, но ты говорила, что это кольцо покойной бабушки…
- Я соврала. Я боялась тебя расстроить.
- Ясно, ясно, ясно, – вздохнул Лялин и забрался под одеяло.
Она погасила лампу и пристроила голову к нему на плечо.
***
Лялин поцеловал ее макушку и подумал:
«Вот если бы я набросил пиджак ей на плечи – она бы попросилась отойти в кустики, спиздила бы мой бумажник, и мы бы больше никогда не увиделись. Я бы женился на Асе Ройтер, или на Наташе Звонаревой, или вообще бы ни на ком не женился, и не было бы у меня троих детей, и старший не намекал бы на студию в квартале «Шувалов», а младшие бы не клянчили что ни полгода – макбуки и айфоны самых распоследних моделей».
Нет, конечно, они хорошие ребята, и денег у него было хоть жопой жри, но бесила наглость.
«Более простой случай: дело было летним вечером тоже в парке,
было чересчур прохладно. Мужчина великодушно накинул на плечи
девушки пиджак. Через некоторое время она отошла в кустики,
попросив спутника отвернуться. В пиджаке были документы и деньги,
как зовут и где живет – он не знал».
(1iveter)
Вечером сидели в ресторане, отмечая важную сделку между двумя фирмами. Одна фирма продала другой фирме свое предприятие в городе Т.
- Я никогда там не был, кстати говоря, – сказал юрист Власов.
- Ну как же? – удивился финдиректор Федосеев. – Ты же за этот месяц семь раз туда ездил!
- Я имею в виду, раньше не был, – объяснил Власов. – Вообще странно, чудесный город, два часа от Москвы, а я не был… Мы вообще плохо знаем Россию, даже смешно.
- Американцы тоже, – подал голос инвестор Беленко. – Я был, правда, довольно давно, в Вашингтоне на стажировке, решил съездить в Нью-Йорк, а секретарша, американка, говорит: «А зачем?» «Как зачем? Нью-Йорк же все-таки!» А она отвечает, такая дамочка лет сорока: «А я в Нью-Йорке не была и вообще не собираюсь. Зачем?» Всего три часа ехать, между прочим.
- Ну-ну! – иронически хмыкнул вице-президент Лялин. – Америкосы, они тупые, известное дело.
- Кстати! – вдруг сказал Власов. – Кстати, друзья! А я на самом-то деле в этом славном Т очень даже был! Был, был, году этак примерно в девяносто шестом. Или седьмом? Нет, все-таки в шестом. Но сразу же забыл. Потому что приключилась там со мною одна малоприятная история.
- Вытеснил по Фрейду! – инвестор Беленко поднял палец. – Что за история?
***
История глупая, пошлая и обидная, – стал рассказывать юрист Власов. – Приехал я в Т в командировку – и было это, значит, в девяносто шестом. То есть было мне ровнехонько двадцать шесть лет. И там я совершенно случайно знакомлюсь с очень милой девушкой. Буквально, что называется, разговорились у газетного киоска. Приятная, тихая, скромная. Такая, как бы сказать, провинциальная в лучшем смысле слова. Слово за слово, уж не помню, о чем мы говорили, но как-то вот само собой пошли гулять в парк – недалеко было от гостиницы. Идем по старому безлюдному парку, вечереет, прохлада спускается… или наоборот, поднимается от воды – парк над рекой… Конец августа. Она в легком платье с короткими рукавами. Зябнет. Я, конечно, снимаю пиджак, набрасываю ей на плечи, она улыбается так нежно и ласково, идем дальше, и вдруг минут через десять она говорит: «Ой, простите, мне нужно отойти». Отойти? Куда, зачем? Она на меня поднимает глаза и говорит наивно: «В кустики…» И краснеет. Я улыбаюсь в ответ, и меня все это как-то даже умиляет. Она идет через газон к такой, что ли, купе густых кустов, на полдороге оборачивается и говорит: «Вы только не смотрите, не смотрите!»
Я, как джентльмен, разумеется, отвернулся.
Отвернулся и стою пять минут. Десять. Пятнадцать.
Ну, вы всё поняли.
Ушла моя провинциалочка вместе с моим пиджаком. В пиджаке ключи от гостиницы и от московской квартиры, и бумажник, в бумажнике деньги и документы.
Я так взбеленился – на себя в первую очередь – что даже забыл, как ее зовут. Напрочь! Навсегда. Вытеснение по Фрейду, как вы точно заметили, – он кивнул инвестору Беленко. – Впрочем, в милиции сказали, что имя ничего не даст.
Однако утром позвонили. Пиджак с ключами нашелся в каких-то других кустиках, а мои документы, а именно паспорт, права и пропуск, лежали в урне рядом со входом в парк. Нарочно сверху мусора, чтоб сразу заметно было.
- Насчет ключей повезло! – сказал финдиректор Федосеев. – Неопытная попалась. Дурочка-одиночка.
- А что? – не понял Власов.
- Ну ведь два часа езды! Ключи и твой паспорт со штампом о прописке. Если бы это банда была, они бы в ту же ночь к тебе домой наведались.
- Да какая банда! – махнул рукой Власов. – Глупая девочка. Я во всем виноват сам.
- Вот как? – спросили все чуть ли не хором.
- Так, так, – вздохнул тот. – Я ее соблазнил. Нет, не то, что вы! Мы с ней даже под руку не прошлись, не успели. Я ее соблазнил пиджаком, в котором она нащупала толстый бумажник. Вот не накинул бы я ей пиджак на плечи, а повел бы в кафе, проводил бы до дому на такси. Взял бы ее телефон… Позвонил бы из Москвы. Ну или не позвонил бы, какая разница. Она не виновата.
- И это говорит юрист про воровку! – засмеялся инвестор Беленко.
- Да никакая она не воровка, в сущности… Это не от хорошей жизни. Такая, что ли, мелкая нищенская ловкость. Я тут читал какой-то роман, там про каких-то бедных детей в прошлом веке. Которые все время старались ухватить кусочек съестного. Хватали объедки со столов в трактире. Упавшее с телеги яблоко, даже если оно упало в грязь, они вытирали его о штаны и тут же сжирали. Они не виноваты. Они всегда были голодны. Они все время искали пропитание. Они были как маленькие животные.
- Ну прямо уж, животные! – возмутился вице-президент Лялин. Его передернуло от неожиданного гнева. – Это люди! Ваши… то есть наши с вами соотечественники!
- Этот роман про заграницу, и это не я говорю, а автор говорит, – пожал плечами Власов, но потом решил, что спорить не о чем, и ссориться не надо. – Но вы правы, да, конечно. Нельзя так о людях. Вот я и говорю – я сам виноват. Соблазнил бедную девушку на кражу. А самое обидное, – продолжал он, – самое обидное и досадное вот что. У меня в Москве была своя девушка. Постоянная. Как бы даже почти невеста. И она подарила мне обручальное колечко своей покойной мамы. Я его носил, у меня тонкие пальцы, и мне оно пришлось впору. Я любил эту девушку. Мы потом поженились и прожили девять лет… Но я не о том. Но я, хоть и любил ее, при этом был обыкновенный кобель и жеребец. Поэтому, когда я приехал в командировку, я на всякий случай снял это кольцо и положил в бумажник, там был кармашек под молнией. Ну и все, тю-тю мое колечко. Пришлось в Москве срочно бежать в ювелирный, и потом обтирать его об кирпич на крыльце, чтоб стало старенькое, как было…
Вот и я думаю, что это меня Бог наказал, – закончил свой рассказ Власов. – За то, что я колечко снял с руки и спрятал, в надежде на приключения в городе Т.
- Как же ее все-таки звали? – спросил Лялин.
- Убейте, не помню! – Власов комически прижал руки к груди. – Вытеснение по Фрейду, вот господин Беленко подтвердит! Давайте выпьем…
- Давайте, давайте…
***
Лялин ехал домой, смотрел в затылок шофера и злился, что Власов не вспомнил имени этой девицы, которая сперла у него пиджак с ключами и бумажником.
Потому что в девяносто седьмом году он тоже был по каким-то делам в городе Т, он тоже был молод и игрив, и тоже познакомился с чудесной, милой, скромной девушкой, и они тоже пошли гулять в парк, и начало вечереть и холодать, туман поднимался от реки, и девушка зябко потирала себе голые руки выше локтей – но он не стал накидывать пиджак ей на плечи. Он на такси повез ее в ресторан, они поужинали, потом он отвез ее домой, проводил до подъезда, всё очень скромно и строго, записал ее телефон, потом стал звонить ей из Москвы, потом приезжал к ней, и вот они женаты уже двадцать два года. Еще три года – и сильвер, извините, веддинг. Трое детей. Старшему двадцать, среднему шестнадцать, младшей девочке тринадцать.
Когда они познакомились, у нее было обручальное колечко: она что-то туманное объяснила, вроде от покойной бабушки, а носит она его, потому что к женщине с кольцом другое отношение. Даже в магазине от продавщиц.
***
Умывшись, переодевшись в пижаму, он зашел в спальню и спросил жену, которая лежала в постели с книгой:
- Марина, прости, помнишь, когда мы с тобой познакомились, у тебя было кольцо?
- Не помню, – сказала она, продолжая читать.
- Ну как же? Такое совсем тоненькое, как будто обручальное…
- Да, кажется.
- Где оно?
- Куда-то делось, когда мы переезжали. Не помню. Может быть и скорее всего, вообще потерялось.
- Ага, – сказал он. – Понятно, бывает… Марина, а откуда оно у тебя было?
Она положила в книгу красивую кожаную закладку, захлопнула ее и положила рядом с лампой. Потянулась, подняв руки кверху и показав выбритые подмышки. Уронила руки на одеяло.
- Тебе это обязательно знать? – но, встретившись с его темным взглядом, сказала: – Хорошо, пожалуйста. У меня был, извини за выражение, парень. Он ушел в армию. Просил меня ждать. Я обещала. Он дал мне это колечко. Надел на палец.
- И ты не дождалась…
- Нет, что ты! – усмехнулась она. – Я дождалась. Цинкового гроба.
- Прости меня, – сказал он.
- Ничего, ладно, – вздохнула она. – Иди ложись наконец.
- Прости меня, но ты говорила, что это кольцо покойной бабушки…
- Я соврала. Я боялась тебя расстроить.
- Ясно, ясно, ясно, – вздохнул Лялин и забрался под одеяло.
Она погасила лампу и пристроила голову к нему на плечо.
***
Лялин поцеловал ее макушку и подумал:
«Вот если бы я набросил пиджак ей на плечи – она бы попросилась отойти в кустики, спиздила бы мой бумажник, и мы бы больше никогда не увиделись. Я бы женился на Асе Ройтер, или на Наташе Звонаревой, или вообще бы ни на ком не женился, и не было бы у меня троих детей, и старший не намекал бы на студию в квартале «Шувалов», а младшие бы не клянчили что ни полгода – макбуки и айфоны самых распоследних моделей».
Нет, конечно, они хорошие ребята, и денег у него было хоть жопой жри, но бесила наглость.
Оригинал и комментарии
от prilepin
Эти люди получают свои деньги только по одной причине: россияне их любят и россияне им платят. Никаких других причин в сущности нет. Это наши герои. Они в своём праве. Они молодцы.
20 самых богатых звезд российского шоу-бизнеса по версии Forbes
1. Сергей Шнуров - 8,8 миллиона $
2. Егор Крид - 6,9 миллиона $
3. Дима Билан - 6,8 миллиона $
4. Баста - 6,6 миллиона $
5. Филипп Киркоров - 6,6 миллиона $
6. Полина Гагарина - 6,4 миллиона $
7. Би-2 - 6 миллионов $
8. Григорий Лепс - 5,3 миллиона $
9. Тимати - 5,1 миллиона $
10. Иван Ургант - 5,1 миллиона $
11. Сергей Жуков - 5 миллионов $
12. Николай Басков - 4,5 миллиона $
13. Сергей Лазарев - 4,4 миллиона $
14. Александр Ревва - 4,4 миллиона $
15. Ксения Собчак - 4,4 миллиона $
16. Дмитрий Нагиев - 4,3 миллиона $
17. Стас Михайлов - 3,6 миллиона $
18. Максим Галкин - 3,4 миллиона $
20 самых богатых звезд российского шоу-бизнеса по версии Forbes
1. Сергей Шнуров - 8,8 миллиона $
2. Егор Крид - 6,9 миллиона $
3. Дима Билан - 6,8 миллиона $
4. Баста - 6,6 миллиона $
5. Филипп Киркоров - 6,6 миллиона $
6. Полина Гагарина - 6,4 миллиона $
7. Би-2 - 6 миллионов $
8. Григорий Лепс - 5,3 миллиона $
9. Тимати - 5,1 миллиона $
10. Иван Ургант - 5,1 миллиона $
11. Сергей Жуков - 5 миллионов $
12. Николай Басков - 4,5 миллиона $
13. Сергей Лазарев - 4,4 миллиона $
14. Александр Ревва - 4,4 миллиона $
15. Ксения Собчак - 4,4 миллиона $
16. Дмитрий Нагиев - 4,3 миллиона $
17. Стас Михайлов - 3,6 миллиона $
18. Максим Галкин - 3,4 миллиона $
Оригинал и комментарии
оптика, такая оптика от clear-text
НОЗИТ - НЕ НОЗИТ
На днях я здесь в ЖЖ вывесил рассказ "Восемь двадцать восемь" - как молодой человек (в 1975 году дело было) произвел впечатление на девушку в студенческом лагере, пригласив ее в бар и сделав шикарный (по тем временам, разумеется!) заказ: коктейли, мороженое, кофе, пирожные, ликер, и все на сумму аж целых восемь рублей двадцать восемь копеек. Как девушка была этим очарована, и как друзья молодого человека обсуждали это и завидовали его щедрости и умению ухаживать: эк он сумел обаять прекрасную незнакомку!
Среди комментов я обратил внимание на один.
Некая читательница сказала, что в этом рассказе ее что-то сильно "нозит". Что именно? То, что речь идет о женщине как о вещи, которую можно купить за деньги. В общем, объективация и дегуманизация. А что такое "нозит"? Как то есть что? "Нозит" от слова "заноза". Ранит, то есть. Больно царапает.
Ну, мы ее, конечно, изо всех сил разубеждали. Потому что это ей явно показалось. Ухаживание она приняла за "покупку", а обсуждение галантного и щедрого ухаживания - за констатацию факта "покупки".
Это у нее сработала какая-то особая оптика.
Но дело не в этом.
Дело в том, что следующие вывешенные в ЖЖ рассказы были как раз наоборот. Об объективации мужчины, о циничном отношении к мужчине.
О том, как любовника действительно почти что продают, как вещь (рассказ "Ампир").
О том, как девушка отвозит парня к другой девушке, опять-таки распоряжаясь им, как бессловесной тварью (рассказ "Всем добра и света").
Еще один - о самоуверенной "альфа-самке", которая абьюзит и харассит троих мужчин-спутников, да и всех, кто ей попадается; поэтому ее прошлая жертва, прошлый слуга и паж - прячется от нее (рассказ "Рудольф").
Собственно, и в последнем рассказе "Обычная нормальная жизнь" Калерия Павловна со страшной силой объективирует и дегуманизирует Стасика.
Все это я тоже вывесил в ЖЖ, повторяю.
Но это никого не "нозило". Не кололо и не ранило.
Оптика, страшное дело.
На днях я здесь в ЖЖ вывесил рассказ "Восемь двадцать восемь" - как молодой человек (в 1975 году дело было) произвел впечатление на девушку в студенческом лагере, пригласив ее в бар и сделав шикарный (по тем временам, разумеется!) заказ: коктейли, мороженое, кофе, пирожные, ликер, и все на сумму аж целых восемь рублей двадцать восемь копеек. Как девушка была этим очарована, и как друзья молодого человека обсуждали это и завидовали его щедрости и умению ухаживать: эк он сумел обаять прекрасную незнакомку!
Среди комментов я обратил внимание на один.
Некая читательница сказала, что в этом рассказе ее что-то сильно "нозит". Что именно? То, что речь идет о женщине как о вещи, которую можно купить за деньги. В общем, объективация и дегуманизация. А что такое "нозит"? Как то есть что? "Нозит" от слова "заноза". Ранит, то есть. Больно царапает.
Ну, мы ее, конечно, изо всех сил разубеждали. Потому что это ей явно показалось. Ухаживание она приняла за "покупку", а обсуждение галантного и щедрого ухаживания - за констатацию факта "покупки".
Это у нее сработала какая-то особая оптика.
Но дело не в этом.
Дело в том, что следующие вывешенные в ЖЖ рассказы были как раз наоборот. Об объективации мужчины, о циничном отношении к мужчине.
О том, как любовника действительно почти что продают, как вещь (рассказ "Ампир").
О том, как девушка отвозит парня к другой девушке, опять-таки распоряжаясь им, как бессловесной тварью (рассказ "Всем добра и света").
Еще один - о самоуверенной "альфа-самке", которая абьюзит и харассит троих мужчин-спутников, да и всех, кто ей попадается; поэтому ее прошлая жертва, прошлый слуга и паж - прячется от нее (рассказ "Рудольф").
Собственно, и в последнем рассказе "Обычная нормальная жизнь" Калерия Павловна со страшной силой объективирует и дегуманизирует Стасика.
Все это я тоже вывесил в ЖЖ, повторяю.
Но это никого не "нозило". Не кололо и не ранило.
Оптика, страшное дело.
Оригинал и комментарии
двадцать часов лёту от clear-text
A BIT OF WARMTH
- Сашенька приехал, – сказала Анна Алексеевна, входя в кухню.
- Ага, – сказал Николай Сергеевич, глядя в сторону.
- Только что звонил, – Анна Алексеевна показала мужу мобильник, на котором еще не погас экран.
- Ага, - повторил тот.
- Он зайдет, - сказала Анна Алексеевна. – Вот прямо через полчасика, сказал, зайдет.
- Странное какое слово. «Зайдет». Заходят в гости! Нюша, вот ты представляешь себе, я звоню, например, с работы… – (Николай Сергеевич, несмотря на свои шестьдесят пять, на пенсию не собирался). – Звоню я, значит, с работы, и говорю: «Нюша, я через полчасика зайду». А?
- Что ты цепляешься?
- Заходят в гости! – разозлился Николай Сергеевич. – А это его дом!
- Ну что ты в самом деле! – на глазах у Анны Алексеевны показались слезы. – И так тошно, а ты еще цепляешься. Он же уж полтора года как не был. Вот, заехать хочет, а ты не рад?
- А вообще-то мы с тобой как раз через полчаса собирались выйти погулять, так ведь?
- Не хочешь, чтоб он приходил, так и скажи! Я ему сейчас перезвоню и скажу: «Не приходи!» Так хочешь?
- Да делайте, что хотите.
- Только ты не цепляйся к нему, ладно? – сказала Анна Алексеевна. – Чтоб мы просто спокойно посидели, поговорили…
- О чем?! – Николай Сергеевич выпрямился, даже привстал со стула, но потом вдруг ссутулился, сел и стал допивать чай.
- Обещаешь не цепляться? Давай вообще об этом не говорить. Обещаешь?
- Ладно, ладно. Обещаю.
***
Пришел Сашенька, красивый, тридцатипятилетний, высокий. Обнялись.
- Привет, как дела? – спросил он, целуя маму и папу.
- Спасибо, хорошо, – сказали оба, сначала папа, потом мама.
- Есть будешь?
- А что у вас есть? – Сашенька залез в холодильник, долго шарил по полкам. – Слушайте, а что-нибудь овощное у вас есть?
- Фасоль мороженая, - сказала Анна Алексеевна. – Брокколи тоже мороженые. Огурцы доели. А хочешь, я спущусь куплю чего хочешь, магазин же в доме! Ты же знаешь! Что купить?
- Не-не-не, я сам сбегаю, что ты, мам!
И с какой-то даже радостью бросился в прихожую.
Через полчаса вернулся с небольшим пакетом. Ловко нарубил салат из помидоров, огурцов, редиса и обильной зелени: укроп, киндза, петрушка, зеленый лук. Получилась целая миска. Поставил на круглый стол в кухне, сказал:
- Будете?
- Нет, нет, кушай, - сказала Анна Алексеевна. – Сметаны дать?
- Спасибо, не надо. А ты, пап? – пододвинул миску к отцу.
- Нет, спасибо, - сказал Николай Сергеевич.
Сашенька молча медленно жевал, глядя в окно и вспоминал вчерашний разговор с психологом, который и посоветовал ему непременно навестить маму с папой.
Эти визиты были тяжелы и ему, и родителям. Родители не могли понять, зачем он уехал так далеко и практически навсегда. Всякий раз, когда он вдруг оказывался в Москве, они укоряли его – вернее, задавали обидные вопросы. Обидные потому, что он сам на них не мог ответить.
Поэтому он и пошел к психологу: надо быть современным человеком, надо по трудным поводам обращаться к специалистам. Он так и родителям говорил, в ответ на их нытье «мы старые, а ты нас бросил». Во-первых, не бросил, а просто уехал в другую страну. Сейчас не тогда! А во-вторых, если вдруг возникает какая-то необходимость или трудность, то в наше время уже надо не сыну звонить, как полвека назад. Есть специалисты от и до: покупка, доставка, уборка, врачи и все такое прочее. Но он сам чувствовал, что здесь есть что-то не до конца ясное.
***
- А в самом деле? – спросил психолог. – Конечно, вы имеете право, глобализация и все такое, но почему именно в Австралию?
- А почему нет?
- А почему да? – настаивал тот. – У вас там какие-то особо хорошие условия? В смысле заработка?
- Нет. Как везде.
- А почему тогда не Берлин, к примеру? Не Рим, не Лондон?
- Вот и они так говорят! – вздохнул Саша. – «Из Берлина до нас три часа! Мы бы знали, что ты рядом!»
- А ведь и в самом деле, – сказал психолог. – Сколько прекрасных европейских стран! Зачем в такую даль? Может быть, они правы?
- Знаете анекдот? – возмутился Саша. – Ты за меня или за медведя?
- Знаю, – кивнул психолог. – Конечно, я за вас. Но если бы я вам говорил «ай-ай-ай, мой бедный Александр, ах, как вас достали эти ужасные родители!», то ко мне не стоило бы приходить. Так вот. Они, разумеется, правы. Со своей, разумеется, стороны. А в чем правы вы? Зачем Австралия? Вы от них хотите скрыться? Убежать? Заслониться двадцатичасовым перелетом? И разницей во времени в двенадцать часов, когда у вас день, у них ночь, ах, как удобно чтобы не звонить? Так?
- Не так! – вспыхнул Саша.
- Нет, так! – твердо сказал психолог. – Признайтесь: вы удрали от мамы с папой, спрятались. Как будто вам пятнадцать лет, и вы поехали к девочке в гости, и нарочно не оставили телефон, чтоб хоть полдня оттянуться, так? Так, так! Но вам не пятнадцать, вам тридцать пять. И не на полдня, а на годы. Зачем? Вернее, почему?
Саша молчал, наливаясь краской.
Потом взялся за подлокотники кресла, приподнялся.
- Хотите прервать разговор? – сказал психолог. – С вас все равно пять тысяч.
Саша уселся в кресло поглубже и мрачно замолчал.
- Может быть, они на самом деле какие-то ужасные? – вдруг спросил психолог. – Вы же мне про них ничего так и не сказали. Они были к вам жестоки? Во всем отказывали? Наказывали? Требовали?
- Нет! – крикнул Саша. – Наоборот! Они были… То есть они и есть прекрасные родители. Самоотверженные. Все для меня делали. Отказывались от отдыха, от новой машины, от забора на даче, от дорогих зубов даже! Я случайно подслушал. Я очень ценю. Я очень благодарен. Но я не хочу!
- Что?
- Быть обязан.
- Почему?
- Потому что я хочу жить своей жизнью, а не расплачиваться.
- А не расплачивайтесь. Просто живите. Но не очень далеко.
- Не могу! Я пробовал. В Варшаве, в Праге, даже в Барселоне. Все время хочется к ним. Австралия спасает. Иногда хочется из Австралии перебраться в Новую Зеландию. Это на глобусе кажется близко, а так – четыре часа лёту. Еще четыре часа. И еще хочу с ними как следует поссориться.
- Я вас понимаю, – вдруг сказал психолог. – Но ссориться все-таки не надо. Мало ли как жизнь повернется. Вдруг Австралию закроют. Что тогда?
- Как? – Саша с испугом взглянул на психолога.
- Да очень просто! – засмеялся тот. – Как в семнадцатом веке открыли, так и закроют. Для иностранцев. Шучу. Но кто знает, – он посерьезнел и сказал: – Не ссорьтесь. Старайтесь общаться легко. Собственно, что нужно вашим родителям, да и вам тоже? Немного тепла. Только и всего.
***
Саша доел салат, посмотрел на часы.
- Торопишься? – спросил Николай Сергеевич.
- Да нет… - Саша пожал плечами. – Расскажите, как вы?
- Нормально. Ты лучше сам расскажи, как ты?
- Тоже нормально.
Николай Сергеевич знал, о чем запрещено говорить: где Саша живет в Австралии, то есть какая у него квартира, и сколько он за нее платит. Где и кем он работает и сколько получает. Есть ли у него постоянная подруга или невеста. С кем дружит и общается. Зачем он приехал в Москву, какие у него здесь дела и как это связано с работой и заработками – это была вообще самая запретная тема.
То есть получалось, что говорить можно только о кино. В смысле, о сериалах. Но Николай Сергеевич не любил сериалы, а Анна Алексеевна смотрела какие-то другие, так что и о сериалах разговора тоже не получалось.
- Может, приляжешь после обеда? – спросила Анна Алексеевна.
- Да разве это обед! – засмеялся Саша.
- Конечно! Травки пожевал, и всё. Давай я тебе борща согрею. Котлеты есть, хочешь?
- Не-не-не! Только не это.
- Веган, что ли? – спросил Николай Сергеевич, очень нейтрально спросил, стараясь не хмуриться и не улыбаться, то есть чтобы ни в коем случае не обидеть.
- Просто разгрузка, – Саша похлопал себя по животу. – Стараюсь следить за пузом!
Снова посмотрел на часы. Прошел из кухни в комнату. Достал с полки книгу. Сел на диван, полистал ее, почитал недолго.
- А то возьми с собой! – сказала Анна Алексеевна.
- Да нет, спасибо, – он встал, поставил книгу на место.
Подошел к родителям, обнял их:
- Ну, мне пора.
- Пока, пока!
Поцеловались.
***
Выйдя из подъезда, Саша поднял голову. Мама и папа стояли на балконе. Он помахал им рукой и двинулся к арке, ведущей из двора на улицу.
В арке остановился, и достал из правого внутреннего кармана тоненькую, страничек на тридцать, записную книжку. Туда он заносил самые важные вещи.
Открыл ее. Вверху странички было написано:
16.07.2019. Mom & Dad. A bit of warmth.
Достал авторучку. Хотел вычеркнуть. Но потом просто поставил галочку.
- Сашенька приехал, – сказала Анна Алексеевна, входя в кухню.
- Ага, – сказал Николай Сергеевич, глядя в сторону.
- Только что звонил, – Анна Алексеевна показала мужу мобильник, на котором еще не погас экран.
- Ага, - повторил тот.
- Он зайдет, - сказала Анна Алексеевна. – Вот прямо через полчасика, сказал, зайдет.
- Странное какое слово. «Зайдет». Заходят в гости! Нюша, вот ты представляешь себе, я звоню, например, с работы… – (Николай Сергеевич, несмотря на свои шестьдесят пять, на пенсию не собирался). – Звоню я, значит, с работы, и говорю: «Нюша, я через полчасика зайду». А?
- Что ты цепляешься?
- Заходят в гости! – разозлился Николай Сергеевич. – А это его дом!
- Ну что ты в самом деле! – на глазах у Анны Алексеевны показались слезы. – И так тошно, а ты еще цепляешься. Он же уж полтора года как не был. Вот, заехать хочет, а ты не рад?
- А вообще-то мы с тобой как раз через полчаса собирались выйти погулять, так ведь?
- Не хочешь, чтоб он приходил, так и скажи! Я ему сейчас перезвоню и скажу: «Не приходи!» Так хочешь?
- Да делайте, что хотите.
- Только ты не цепляйся к нему, ладно? – сказала Анна Алексеевна. – Чтоб мы просто спокойно посидели, поговорили…
- О чем?! – Николай Сергеевич выпрямился, даже привстал со стула, но потом вдруг ссутулился, сел и стал допивать чай.
- Обещаешь не цепляться? Давай вообще об этом не говорить. Обещаешь?
- Ладно, ладно. Обещаю.
***
Пришел Сашенька, красивый, тридцатипятилетний, высокий. Обнялись.
- Привет, как дела? – спросил он, целуя маму и папу.
- Спасибо, хорошо, – сказали оба, сначала папа, потом мама.
- Есть будешь?
- А что у вас есть? – Сашенька залез в холодильник, долго шарил по полкам. – Слушайте, а что-нибудь овощное у вас есть?
- Фасоль мороженая, - сказала Анна Алексеевна. – Брокколи тоже мороженые. Огурцы доели. А хочешь, я спущусь куплю чего хочешь, магазин же в доме! Ты же знаешь! Что купить?
- Не-не-не, я сам сбегаю, что ты, мам!
И с какой-то даже радостью бросился в прихожую.
Через полчаса вернулся с небольшим пакетом. Ловко нарубил салат из помидоров, огурцов, редиса и обильной зелени: укроп, киндза, петрушка, зеленый лук. Получилась целая миска. Поставил на круглый стол в кухне, сказал:
- Будете?
- Нет, нет, кушай, - сказала Анна Алексеевна. – Сметаны дать?
- Спасибо, не надо. А ты, пап? – пододвинул миску к отцу.
- Нет, спасибо, - сказал Николай Сергеевич.
Сашенька молча медленно жевал, глядя в окно и вспоминал вчерашний разговор с психологом, который и посоветовал ему непременно навестить маму с папой.
Эти визиты были тяжелы и ему, и родителям. Родители не могли понять, зачем он уехал так далеко и практически навсегда. Всякий раз, когда он вдруг оказывался в Москве, они укоряли его – вернее, задавали обидные вопросы. Обидные потому, что он сам на них не мог ответить.
Поэтому он и пошел к психологу: надо быть современным человеком, надо по трудным поводам обращаться к специалистам. Он так и родителям говорил, в ответ на их нытье «мы старые, а ты нас бросил». Во-первых, не бросил, а просто уехал в другую страну. Сейчас не тогда! А во-вторых, если вдруг возникает какая-то необходимость или трудность, то в наше время уже надо не сыну звонить, как полвека назад. Есть специалисты от и до: покупка, доставка, уборка, врачи и все такое прочее. Но он сам чувствовал, что здесь есть что-то не до конца ясное.
***
- А в самом деле? – спросил психолог. – Конечно, вы имеете право, глобализация и все такое, но почему именно в Австралию?
- А почему нет?
- А почему да? – настаивал тот. – У вас там какие-то особо хорошие условия? В смысле заработка?
- Нет. Как везде.
- А почему тогда не Берлин, к примеру? Не Рим, не Лондон?
- Вот и они так говорят! – вздохнул Саша. – «Из Берлина до нас три часа! Мы бы знали, что ты рядом!»
- А ведь и в самом деле, – сказал психолог. – Сколько прекрасных европейских стран! Зачем в такую даль? Может быть, они правы?
- Знаете анекдот? – возмутился Саша. – Ты за меня или за медведя?
- Знаю, – кивнул психолог. – Конечно, я за вас. Но если бы я вам говорил «ай-ай-ай, мой бедный Александр, ах, как вас достали эти ужасные родители!», то ко мне не стоило бы приходить. Так вот. Они, разумеется, правы. Со своей, разумеется, стороны. А в чем правы вы? Зачем Австралия? Вы от них хотите скрыться? Убежать? Заслониться двадцатичасовым перелетом? И разницей во времени в двенадцать часов, когда у вас день, у них ночь, ах, как удобно чтобы не звонить? Так?
- Не так! – вспыхнул Саша.
- Нет, так! – твердо сказал психолог. – Признайтесь: вы удрали от мамы с папой, спрятались. Как будто вам пятнадцать лет, и вы поехали к девочке в гости, и нарочно не оставили телефон, чтоб хоть полдня оттянуться, так? Так, так! Но вам не пятнадцать, вам тридцать пять. И не на полдня, а на годы. Зачем? Вернее, почему?
Саша молчал, наливаясь краской.
Потом взялся за подлокотники кресла, приподнялся.
- Хотите прервать разговор? – сказал психолог. – С вас все равно пять тысяч.
Саша уселся в кресло поглубже и мрачно замолчал.
- Может быть, они на самом деле какие-то ужасные? – вдруг спросил психолог. – Вы же мне про них ничего так и не сказали. Они были к вам жестоки? Во всем отказывали? Наказывали? Требовали?
- Нет! – крикнул Саша. – Наоборот! Они были… То есть они и есть прекрасные родители. Самоотверженные. Все для меня делали. Отказывались от отдыха, от новой машины, от забора на даче, от дорогих зубов даже! Я случайно подслушал. Я очень ценю. Я очень благодарен. Но я не хочу!
- Что?
- Быть обязан.
- Почему?
- Потому что я хочу жить своей жизнью, а не расплачиваться.
- А не расплачивайтесь. Просто живите. Но не очень далеко.
- Не могу! Я пробовал. В Варшаве, в Праге, даже в Барселоне. Все время хочется к ним. Австралия спасает. Иногда хочется из Австралии перебраться в Новую Зеландию. Это на глобусе кажется близко, а так – четыре часа лёту. Еще четыре часа. И еще хочу с ними как следует поссориться.
- Я вас понимаю, – вдруг сказал психолог. – Но ссориться все-таки не надо. Мало ли как жизнь повернется. Вдруг Австралию закроют. Что тогда?
- Как? – Саша с испугом взглянул на психолога.
- Да очень просто! – засмеялся тот. – Как в семнадцатом веке открыли, так и закроют. Для иностранцев. Шучу. Но кто знает, – он посерьезнел и сказал: – Не ссорьтесь. Старайтесь общаться легко. Собственно, что нужно вашим родителям, да и вам тоже? Немного тепла. Только и всего.
***
Саша доел салат, посмотрел на часы.
- Торопишься? – спросил Николай Сергеевич.
- Да нет… - Саша пожал плечами. – Расскажите, как вы?
- Нормально. Ты лучше сам расскажи, как ты?
- Тоже нормально.
Николай Сергеевич знал, о чем запрещено говорить: где Саша живет в Австралии, то есть какая у него квартира, и сколько он за нее платит. Где и кем он работает и сколько получает. Есть ли у него постоянная подруга или невеста. С кем дружит и общается. Зачем он приехал в Москву, какие у него здесь дела и как это связано с работой и заработками – это была вообще самая запретная тема.
То есть получалось, что говорить можно только о кино. В смысле, о сериалах. Но Николай Сергеевич не любил сериалы, а Анна Алексеевна смотрела какие-то другие, так что и о сериалах разговора тоже не получалось.
- Может, приляжешь после обеда? – спросила Анна Алексеевна.
- Да разве это обед! – засмеялся Саша.
- Конечно! Травки пожевал, и всё. Давай я тебе борща согрею. Котлеты есть, хочешь?
- Не-не-не! Только не это.
- Веган, что ли? – спросил Николай Сергеевич, очень нейтрально спросил, стараясь не хмуриться и не улыбаться, то есть чтобы ни в коем случае не обидеть.
- Просто разгрузка, – Саша похлопал себя по животу. – Стараюсь следить за пузом!
Снова посмотрел на часы. Прошел из кухни в комнату. Достал с полки книгу. Сел на диван, полистал ее, почитал недолго.
- А то возьми с собой! – сказала Анна Алексеевна.
- Да нет, спасибо, – он встал, поставил книгу на место.
Подошел к родителям, обнял их:
- Ну, мне пора.
- Пока, пока!
Поцеловались.
***
Выйдя из подъезда, Саша поднял голову. Мама и папа стояли на балконе. Он помахал им рукой и двинулся к арке, ведущей из двора на улицу.
В арке остановился, и достал из правого внутреннего кармана тоненькую, страничек на тридцать, записную книжку. Туда он заносил самые важные вещи.
Открыл ее. Вверху странички было написано:
16.07.2019. Mom & Dad. A bit of warmth.
Достал авторучку. Хотел вычеркнуть. Но потом просто поставил галочку.
Оригинал и комментарии
никто не хочет быть простым исполнителем от clear-text
ДОЧЬ ВОЕННОГО ПЕНСИОНЕРА
- Папа, мне не очень приятно это говорить, но, раз ты не понимаешь сам, придется уж словами, - сказала отставному подполковнику НН его дочь, красивая и ухоженная дама лет сорока пяти.
Она была преуспевающей сценаристкой сериалов.
А он, ее папаша, был обыкновенным военным пенсионером.
- Да, да, доченька, говори, – простодушно сказал он.
- Папа, – сказала она. – Ты считаешь, что я капризничаю, или, как ты выражаешься, корчу из себя хозяйку. Но папа! Давай смотреть правде в глаза. Ты живешь на моей даче. Поэтому я имею полное право…
Подполковник засмеялся.
- Эк! – сказал он и даже хлопнул себя по коленям.
Дело в том, что подполковник овдовел, когда его единственной дочери было всего четырнадцать лет, и он, как говорится, «ради ребенка» не стал жениться, и – как тоже принято выражаться – «посвятил себя дочери». Но теперь, за семьдесят лет, он вдруг завел себе какую-то симпатию и даже несколько раз привозил ее на дачу – и дочке это не понравилось.
Может быть, она просто ревновала.
Потому что она так и не вышла замуж, и жила сначала дочкой при заботливом папе, а потом – состоятельной дамой с… с кем? Как то есть с кем? С пожилым отцом, который продолжает о ней заботиться и вообще безраздельно ей принадлежит.
И вдруг – какие-то старческие фокусы. Поэтому она сначала пожимала плечами, потом фыркала, намекала, и вот решилась на неприятный, но необходимый разговор.
- Я не корчу из себя хозяйку, – терпеливо говорила она, улыбаясь и время от времени прикасаясь пальцами к рукаву его свитера. – Я на самом деле здесь полная хозяйка. И сам дом, и всё, что здесь есть, куплено на мои деньги.
Она говорила это, зная, что отцу деваться некуда: небольшую квартиру, в которой они раньше жили, он теперь сдает, чтоб иметь свободные деньги; от нее принимать деньги он решительно отказался. Живет на ее даче, у него две комнаты с отдельной ванной и собственной верандой. Но вот чтобы он сюда водил баб, и тем более ночевать оставлял – она против. Почему? А нипочему. Против, и всё. Потому что хозяйка.
Так что если папа обидится, то ничего. Во всяком случае, никаких хлопаний дверью и убеганий в ночь – не будет. Некуда убегать. Квартира-то сдана. Нет, можно удрать в гостиницу, выплатить жильцам неустойку, перевезти отсюда вещи… Но не в семьдесят два года! А потом остаться со скудной пенсией. Ничего. Он все поймет.
- Ты понимаешь? – спросила она с самой доброй улыбкой.
- Да! – сказал он. – Но, раз пошла такая беседа, дай-ка я тебе расскажу одну историю. Не бойся, недолго. Минут десять-пятнадцать.
***
- Когда у нас снова ввели смертную казнь, – начал подполковник НН, – то вспомнили старое время. Советское. Спросили знающих людей. Оказалось, тогда расстреливали по-разному. Гуманно или сурово. Гуманно – это когда человека приводили как будто еще на одну комиссию. Бумагу какую-то заполнить. Вроде как дополнительную просьбу о помиловании. А потом контролеры его выводят, и тут сзади-сбоку выходит исполнитель – и ему в затылок.
- А сурово? – спросила дочь?
- А сурово – проще и грубее. К нему в одиночную камеру заходит начальник учреждения, врач, те же контролеры на всякий случай, и исполнитель. Начальник сообщает: «Прошение о помиловании отклонено». И командует: «Приказываю приговор привести в исполнение!» Исполнитель поднимает пистолет, и в лоб ему.
- И что, никогда не было, чтоб он стал драться, пистолет отнимать?
- Нет. Ни разу. Сидит на койке, глазами хлопает, и всё.
- А чтоб на колени бросился, сапоги обнимать? – спросила она. – Умолять, рыдать, Христом-Богом просить? Еще хоть пять минуточек! Еще водички попить, еще покурить!
- Ах ты сценаристка ты моя! – засмеялся он. – Нет. Честно скажу, такого тоже не видал. Но контролеры все-таки тут. На всякий случай.
Он замолчал ненадолго.
- Ну и? – спросила она.
- Да! Так вот. Я был тогда, как ты уже поняла, начальником учреждения. И приговоры по Москве и вообще по России до Волги – включая Самару, но исключая Казань – исполнялись у нас. Исполнитель у нас был один, лейтенант… Ну, неважно, как его фамилия. Тем более что его уже на свете нет. Короче, один раз он захворал. Причем серьезно, надолго, желудок, операция. Потом от этого и помер. Ну вот. А вместо него никто не хочет. Такие нежные, страшное дело. Я, знаешь ли, уже сам собрался было, но мне один старичок сказал: нельзя. Начальник не может расстреливать.
- Почему? – удивилась дочь.
- Не знаю! – подполковник пожал плечами. – Заключенные не будут уважать, и вообще плохая примета. Но давай дальше. А у нас сидел приговоренный один маньяк, насильник и вообще зверь. И вот где-то в гостях зашел разговор об этом деле. Ну и конечно, споры о смертной казни, ее как раз недавно восстановили. Доводы «за» и «против» известные, что тут повторять. Вдруг один мужик говорит: «Я, конечно, против. Решительно против! Вообще это была ошибка, снова вводить смертную казнь. Но вот этого нелюдя я бы сам лично расстрелял! Вот своей рукой!»
Вышли мы потом на улицу, а я ему тихонько говорю: «Слушай, добрый человек, а может, ты его и расстреляешь? Лично? Своей рукой? А то у нас исполнитель заболел, а остальные какие-то нежные… А?» В общем, взял я его на слабó.
Ничего так сработал. В камере. В лоб.
А потом вдруг он мне звонит и говорит, что есть разговор, надо повидаться. Ну, так и есть. «Не надо ли еще?» Глазки сверкают. Скулы дрожат. Понравилось! Я говорю: «Посмотрим, подумаем».
Короче, я решил так. Никто из наших в исполнители не хочет. То ли в Бога веруют, то ли нежные такие, не знаю. Да и какая мне разница, почему? Дело добровольное. Но у меня очередь уже в восемь человек, и еще, я знаю, идут суды, и не сегодня-завтра еще пришлют. Ну, не сразу. Сначала апелляция, потом прошение… но все равно они мои. Никуда я от них не денусь.
Выход, выход, где же выход? Выход один: аутсорсинг!
- Чего? – дочь даже присвистнула.
- А чего? – усмехнулся подполковник. – Электриков можно на аутсорсинг? Уборщиков? Сантехников? Поваров, наконец? А почему нельзя исполнителя? Все оформили, как положено.
- Ну и сколько же вы платили исполнителю? – спросила дочь.
- По ведомости – сущие копейки. Пять тысяч до налогов.
- И что? – поморщилась она. – Я понимаю, тот первый, который хотел «своими руками», он был какой-то шиз. Или у него маньяк ребенка убил.
- Никто никого у него не убил, – сказал подполковник. – Это у него чистые эмоции взыграли. А насчет шизов... Кто не шизы? Все кругом шизы!
- Погоди! – она не отставала. – Так что, находились люди, которые согласны были за пять тысяч убить человека?
Подполковник вытащил из кармана большой свежий носовой платок, промокнул глаза. Отвернулся к окну.
- Папа, ты что?
- Доченька моя! – сказал он, спрятал платок в карман, взял дочкины руки и поцеловал их, сначала одну, потом другую. – Доченька моя милая, какая же ты добрая и хорошая… По ведомости пять тысяч. А так-то они сами платили! – он сверкнул глазами. – Мне! В смысле фирме. Миллионы, если в рублях! За несравненное удовольствие безнаказанно загнать человеку пулю в лоб! Поняла? У нас там даже аукцион сам собой образовался. Кто больше! Тук-тук-тук – продано! Самая большая цена была, кажется, сто сорок три лимона. Примерно два миллиона долларов. А смертные приговоры всё выносились, всё выносились… Ты знаешь, мне в какой-то момент показалось, что кто-то даже, как бы тебе сказать, не то, чтобы платит судьям, фу, это невозможно, нет! Но как-то их стимулирует, что ли… Чтобы побольше, так сказать, мишеней… Когда я об этом подумал, у меня прямо мороз по коже!
Потом это кончилось очень смешно. То есть печально. Веду я по коридору очередного такого «аутсорсера» – можно так сказать? А?
- Можно, – сказала дочь. – И что?
- Веду я такого, значит, исполнителя-аутсорсера, он, как положено, в форме – и вдруг в коридоре учреждения ему навстречу наш замминистра! Инспекция какая-то. Идет группа, а во главе наш замминистра. И он вдруг: «Матвей Максимыч? Это ты? Что ты тут у нас делаешь? Ты что, младший лейтенант? Что за хрень?»
А этот Матвей Максимыч – довольно крупная фигура в бизнесе. Плюс его жена, известная благотворительница – крестная мама дочери этого замминистра. Страшное дело! Скандал! Кошмар! Бедняга Матвей Максимыч так перепугался, что со страху всадил две пули замминистру в грудь. Но его тут же охранники застрелили. Тут мы быстренько фирму закрыли. Меня сначала на бумажную работу в аппарат, а потом на пенсию. Судебный процесс никому не нужен был: такие фигуры! Страшное дело!
***
- Готовый сценарий, – сказала дочь.
- Выброси из головы, – махнул рукой подполковник. – Никто его не снимет.
- Это еще почему?
- По двум причинам. Первое – цензура. Я, конечно, за свободу творчества, но я бы на месте начальства запретил: надо же край знать! Зачем людям смотреть такие мерзости? Ужас! Надо что-то доброе, светлое, нежное. Утешительное. Например, про любовь двух пожилых людей. Которые приехали на дачу, а дочка старика недовольна. Лирическая комедия.
- Перестань! – отмахнулась она и спросила: – А вторая причина?
- Вторая причина грустнее, – сказал подполковник. – У меня деньги почти кончились. Все эти сотни лимонов – увы! Иссякли.
- При чем тут? – она не поняла.
- Доченька, – покаянно сказал он. – Я отмывал деньги через тебя. Все твои грандиозные гонорары оплачены мной в полтора раза. Если тебе за какой-то потрясающий сериал продюсер платил двадцать миллионов – то только лишь потому, что я ему заносил тридцать. Арифметика ясна? Ну и вообще. Извини, но какой ты сценарист, если честно? Ни ВГИКа, ни Высших курсов. Ходила на какие-то левые семинары. За тебя всё дописывали, опять же за мои деньги.
- Зачем? – закричала она.
- Затем, чтоб у моей дочери был высокий легальный доход. Чтоб она построила хорошую дачу в хорошем месте, и чтоб там жил ее старенький папа-пенсионер.
- Врешь! – сказала она.
- Пойди сама проверь. Напиши сценарий, отнеси куда хочешь, и жди ответа.
Она замолчала.
- И еще, – сухо сказал он. – Надеюсь, ты поняла, что твои слова «всё здесь куплено на мои деньги» – это некоторая бестактность. Разве нет?
- Ну и что же мне теперь делать? – спросила она неожиданно осипшим голосом.
Подполковник встал, вышел из комнаты и скоро вернулся, держа в руках пистолет. Положил на диван рядом с нею.
- Зачем? – покосилась она.
- Либо застрелить меня, либо застрелиться самой. Не бойся. Смертную казнь в прошлом году снова отменили, а церковь недавно разрешила отпевать самоубийц. Так что решай.
- Я подумаю минут пять.
- Хорошо – он встал, достал из кармана пачку сигарет. – А я пока пойду покурю на террасе.
- Кури здесь, – сказала она.
- Папа, мне не очень приятно это говорить, но, раз ты не понимаешь сам, придется уж словами, - сказала отставному подполковнику НН его дочь, красивая и ухоженная дама лет сорока пяти.
Она была преуспевающей сценаристкой сериалов.
А он, ее папаша, был обыкновенным военным пенсионером.
- Да, да, доченька, говори, – простодушно сказал он.
- Папа, – сказала она. – Ты считаешь, что я капризничаю, или, как ты выражаешься, корчу из себя хозяйку. Но папа! Давай смотреть правде в глаза. Ты живешь на моей даче. Поэтому я имею полное право…
Подполковник засмеялся.
- Эк! – сказал он и даже хлопнул себя по коленям.
Дело в том, что подполковник овдовел, когда его единственной дочери было всего четырнадцать лет, и он, как говорится, «ради ребенка» не стал жениться, и – как тоже принято выражаться – «посвятил себя дочери». Но теперь, за семьдесят лет, он вдруг завел себе какую-то симпатию и даже несколько раз привозил ее на дачу – и дочке это не понравилось.
Может быть, она просто ревновала.
Потому что она так и не вышла замуж, и жила сначала дочкой при заботливом папе, а потом – состоятельной дамой с… с кем? Как то есть с кем? С пожилым отцом, который продолжает о ней заботиться и вообще безраздельно ей принадлежит.
И вдруг – какие-то старческие фокусы. Поэтому она сначала пожимала плечами, потом фыркала, намекала, и вот решилась на неприятный, но необходимый разговор.
- Я не корчу из себя хозяйку, – терпеливо говорила она, улыбаясь и время от времени прикасаясь пальцами к рукаву его свитера. – Я на самом деле здесь полная хозяйка. И сам дом, и всё, что здесь есть, куплено на мои деньги.
Она говорила это, зная, что отцу деваться некуда: небольшую квартиру, в которой они раньше жили, он теперь сдает, чтоб иметь свободные деньги; от нее принимать деньги он решительно отказался. Живет на ее даче, у него две комнаты с отдельной ванной и собственной верандой. Но вот чтобы он сюда водил баб, и тем более ночевать оставлял – она против. Почему? А нипочему. Против, и всё. Потому что хозяйка.
Так что если папа обидится, то ничего. Во всяком случае, никаких хлопаний дверью и убеганий в ночь – не будет. Некуда убегать. Квартира-то сдана. Нет, можно удрать в гостиницу, выплатить жильцам неустойку, перевезти отсюда вещи… Но не в семьдесят два года! А потом остаться со скудной пенсией. Ничего. Он все поймет.
- Ты понимаешь? – спросила она с самой доброй улыбкой.
- Да! – сказал он. – Но, раз пошла такая беседа, дай-ка я тебе расскажу одну историю. Не бойся, недолго. Минут десять-пятнадцать.
***
- Когда у нас снова ввели смертную казнь, – начал подполковник НН, – то вспомнили старое время. Советское. Спросили знающих людей. Оказалось, тогда расстреливали по-разному. Гуманно или сурово. Гуманно – это когда человека приводили как будто еще на одну комиссию. Бумагу какую-то заполнить. Вроде как дополнительную просьбу о помиловании. А потом контролеры его выводят, и тут сзади-сбоку выходит исполнитель – и ему в затылок.
- А сурово? – спросила дочь?
- А сурово – проще и грубее. К нему в одиночную камеру заходит начальник учреждения, врач, те же контролеры на всякий случай, и исполнитель. Начальник сообщает: «Прошение о помиловании отклонено». И командует: «Приказываю приговор привести в исполнение!» Исполнитель поднимает пистолет, и в лоб ему.
- И что, никогда не было, чтоб он стал драться, пистолет отнимать?
- Нет. Ни разу. Сидит на койке, глазами хлопает, и всё.
- А чтоб на колени бросился, сапоги обнимать? – спросила она. – Умолять, рыдать, Христом-Богом просить? Еще хоть пять минуточек! Еще водички попить, еще покурить!
- Ах ты сценаристка ты моя! – засмеялся он. – Нет. Честно скажу, такого тоже не видал. Но контролеры все-таки тут. На всякий случай.
Он замолчал ненадолго.
- Ну и? – спросила она.
- Да! Так вот. Я был тогда, как ты уже поняла, начальником учреждения. И приговоры по Москве и вообще по России до Волги – включая Самару, но исключая Казань – исполнялись у нас. Исполнитель у нас был один, лейтенант… Ну, неважно, как его фамилия. Тем более что его уже на свете нет. Короче, один раз он захворал. Причем серьезно, надолго, желудок, операция. Потом от этого и помер. Ну вот. А вместо него никто не хочет. Такие нежные, страшное дело. Я, знаешь ли, уже сам собрался было, но мне один старичок сказал: нельзя. Начальник не может расстреливать.
- Почему? – удивилась дочь.
- Не знаю! – подполковник пожал плечами. – Заключенные не будут уважать, и вообще плохая примета. Но давай дальше. А у нас сидел приговоренный один маньяк, насильник и вообще зверь. И вот где-то в гостях зашел разговор об этом деле. Ну и конечно, споры о смертной казни, ее как раз недавно восстановили. Доводы «за» и «против» известные, что тут повторять. Вдруг один мужик говорит: «Я, конечно, против. Решительно против! Вообще это была ошибка, снова вводить смертную казнь. Но вот этого нелюдя я бы сам лично расстрелял! Вот своей рукой!»
Вышли мы потом на улицу, а я ему тихонько говорю: «Слушай, добрый человек, а может, ты его и расстреляешь? Лично? Своей рукой? А то у нас исполнитель заболел, а остальные какие-то нежные… А?» В общем, взял я его на слабó.
Ничего так сработал. В камере. В лоб.
А потом вдруг он мне звонит и говорит, что есть разговор, надо повидаться. Ну, так и есть. «Не надо ли еще?» Глазки сверкают. Скулы дрожат. Понравилось! Я говорю: «Посмотрим, подумаем».
Короче, я решил так. Никто из наших в исполнители не хочет. То ли в Бога веруют, то ли нежные такие, не знаю. Да и какая мне разница, почему? Дело добровольное. Но у меня очередь уже в восемь человек, и еще, я знаю, идут суды, и не сегодня-завтра еще пришлют. Ну, не сразу. Сначала апелляция, потом прошение… но все равно они мои. Никуда я от них не денусь.
Выход, выход, где же выход? Выход один: аутсорсинг!
- Чего? – дочь даже присвистнула.
- А чего? – усмехнулся подполковник. – Электриков можно на аутсорсинг? Уборщиков? Сантехников? Поваров, наконец? А почему нельзя исполнителя? Все оформили, как положено.
- Ну и сколько же вы платили исполнителю? – спросила дочь.
- По ведомости – сущие копейки. Пять тысяч до налогов.
- И что? – поморщилась она. – Я понимаю, тот первый, который хотел «своими руками», он был какой-то шиз. Или у него маньяк ребенка убил.
- Никто никого у него не убил, – сказал подполковник. – Это у него чистые эмоции взыграли. А насчет шизов... Кто не шизы? Все кругом шизы!
- Погоди! – она не отставала. – Так что, находились люди, которые согласны были за пять тысяч убить человека?
Подполковник вытащил из кармана большой свежий носовой платок, промокнул глаза. Отвернулся к окну.
- Папа, ты что?
- Доченька моя! – сказал он, спрятал платок в карман, взял дочкины руки и поцеловал их, сначала одну, потом другую. – Доченька моя милая, какая же ты добрая и хорошая… По ведомости пять тысяч. А так-то они сами платили! – он сверкнул глазами. – Мне! В смысле фирме. Миллионы, если в рублях! За несравненное удовольствие безнаказанно загнать человеку пулю в лоб! Поняла? У нас там даже аукцион сам собой образовался. Кто больше! Тук-тук-тук – продано! Самая большая цена была, кажется, сто сорок три лимона. Примерно два миллиона долларов. А смертные приговоры всё выносились, всё выносились… Ты знаешь, мне в какой-то момент показалось, что кто-то даже, как бы тебе сказать, не то, чтобы платит судьям, фу, это невозможно, нет! Но как-то их стимулирует, что ли… Чтобы побольше, так сказать, мишеней… Когда я об этом подумал, у меня прямо мороз по коже!
Потом это кончилось очень смешно. То есть печально. Веду я по коридору очередного такого «аутсорсера» – можно так сказать? А?
- Можно, – сказала дочь. – И что?
- Веду я такого, значит, исполнителя-аутсорсера, он, как положено, в форме – и вдруг в коридоре учреждения ему навстречу наш замминистра! Инспекция какая-то. Идет группа, а во главе наш замминистра. И он вдруг: «Матвей Максимыч? Это ты? Что ты тут у нас делаешь? Ты что, младший лейтенант? Что за хрень?»
А этот Матвей Максимыч – довольно крупная фигура в бизнесе. Плюс его жена, известная благотворительница – крестная мама дочери этого замминистра. Страшное дело! Скандал! Кошмар! Бедняга Матвей Максимыч так перепугался, что со страху всадил две пули замминистру в грудь. Но его тут же охранники застрелили. Тут мы быстренько фирму закрыли. Меня сначала на бумажную работу в аппарат, а потом на пенсию. Судебный процесс никому не нужен был: такие фигуры! Страшное дело!
***
- Готовый сценарий, – сказала дочь.
- Выброси из головы, – махнул рукой подполковник. – Никто его не снимет.
- Это еще почему?
- По двум причинам. Первое – цензура. Я, конечно, за свободу творчества, но я бы на месте начальства запретил: надо же край знать! Зачем людям смотреть такие мерзости? Ужас! Надо что-то доброе, светлое, нежное. Утешительное. Например, про любовь двух пожилых людей. Которые приехали на дачу, а дочка старика недовольна. Лирическая комедия.
- Перестань! – отмахнулась она и спросила: – А вторая причина?
- Вторая причина грустнее, – сказал подполковник. – У меня деньги почти кончились. Все эти сотни лимонов – увы! Иссякли.
- При чем тут? – она не поняла.
- Доченька, – покаянно сказал он. – Я отмывал деньги через тебя. Все твои грандиозные гонорары оплачены мной в полтора раза. Если тебе за какой-то потрясающий сериал продюсер платил двадцать миллионов – то только лишь потому, что я ему заносил тридцать. Арифметика ясна? Ну и вообще. Извини, но какой ты сценарист, если честно? Ни ВГИКа, ни Высших курсов. Ходила на какие-то левые семинары. За тебя всё дописывали, опять же за мои деньги.
- Зачем? – закричала она.
- Затем, чтоб у моей дочери был высокий легальный доход. Чтоб она построила хорошую дачу в хорошем месте, и чтоб там жил ее старенький папа-пенсионер.
- Врешь! – сказала она.
- Пойди сама проверь. Напиши сценарий, отнеси куда хочешь, и жди ответа.
Она замолчала.
- И еще, – сухо сказал он. – Надеюсь, ты поняла, что твои слова «всё здесь куплено на мои деньги» – это некоторая бестактность. Разве нет?
- Ну и что же мне теперь делать? – спросила она неожиданно осипшим голосом.
Подполковник встал, вышел из комнаты и скоро вернулся, держа в руках пистолет. Положил на диван рядом с нею.
- Зачем? – покосилась она.
- Либо застрелить меня, либо застрелиться самой. Не бойся. Смертную казнь в прошлом году снова отменили, а церковь недавно разрешила отпевать самоубийц. Так что решай.
- Я подумаю минут пять.
- Хорошо – он встал, достал из кармана пачку сигарет. – А я пока пойду покурю на террасе.
- Кури здесь, – сказала она.
Оригинал и комментарии
дорогая моя граница от clear-text
ЖЕНЯ, ЖЕНЯ И МОСКВА
Женя Колодкин получил разрешение на въезд и жительство в Москве. Второй степени. Степень разрешения считалась снизу: первой степени – это только для тебя одного; второй степени – для двоих, то есть можешь взять жену или любого кровного родственника. Третья степень – ты и еще двое, то есть трое общим числом. Четвертой степени не было, вместо нее была карта «И», то есть «исключительный случай», если ты какой-то обалденный спортсмен или там, не знаю, математик. На карту «И» можно было вывезти до четверых человек.
Женя подавал на третью степень, потому что хотел взять с собой маму и любимую девушку, на которой предстояло жениться.
Но не вышло. Где-то споткнулся. Сам не понял, где именно, а в ответе этого не было. Объяснений не полагалась. «Вам выдано разрешение второй степени», и точка. Хотя это грандиозное везение, конечно.
***
Проверок было много. Биомедицинская, первым делом. Потом генеалогическая. В Москву брали только чистокровных. Не обязательно русских. Никакого шовинизма. Татарин, калмык, еврей, бурят, мордвин – пожалуйста. Хоть грек. Но чтобы на четыре поколения чистокровный, со справками. Понятно, зачем – еще один барьер, только и всего. Дальше – тесты. Интеллект, психореактивность, общая культурность. Математика, язык, государство и право.
Особое испытание – спортивное. «Курьерское десятиборье». Сначала поднятие тяжестей. Дальше – быстро, но не нарушая правил, ехать по городу на машине. Потом на мотоцикле. Дальше велосипед. Плаванье. Карабкаться через стены, вроде скалолазания. Бокс или карате, дзюдо – на выбор. Бег. Ориентирование по навигатору и по приметам. Скоростной подъем по лестнице на пятнадцатый этаж – и наконец вручить адресату пакет с яблочным пирогом.
Потому что в Москве для приезжих никакой другой работы не было. Только курьером. Но – только на первые три года. А там уж новые тесты, новые успехи, новые вершины.
Итак, вторая степень. Соискатель плюс один человек.
***
Женя все-таки решил взять с собой маму.
Трудный был выбор. Мама была против. Она говорила, что скоро умрет. У нее был стафулоз в тяжелой стадии, какая-то новая зараза. Мама говорила: «Езжайте с Женечкой. Распишитесь – и езжайте. А я тут как-нибудь».
Девушку Жени Колодкина звали тоже Женя.
Он сначала обрадовался такому маминому решению, тем более что и его Женя очень хотела с ним в Москву, но не говорила ни слова, потому что знала, какое ему предстоит трудное решение. В общем, Женя уже совсем было собрался пойти со своей Женей в МФЦ и подать заявку на брак, но вдруг подумал: «Господи Боже, что ж я делаю! Это же мама! Мать! Она меня родила, растила-кормила, после папиной смерти образование дала, а я ее бросаю! Древние греки, кажется, говорили – жён-мужей и детей может быть сколько хочешь, а матери новой не будет! Что ж это я за подлец такой? Нет!».
В общем, он сказал матери, что берет ее с собою. И что в Москве обязательно найдется лечение от стафулоза: либо больница, либо просто лекарство, которого здесь нет, а в Москве, наверное, в каждой аптеке навалом.
Брать с собой много вещей не разрешалось – по чемодану пятьдесят пять на сорок на двадцать пять, и бумажник с документами.
***
Когда перешли наружную границу, там был двухдневный карантин. Им с мамой дали отдельную комнатку. На другой день зашел врач, посмотрел обоих, сказал маме: «Прилягте, гражданка, я сейчас вернусь». Но не вернулся. Вечером мама позвала Женю присесть рядом и сказала:
- Зря ты Женечку вместо меня не взял.
- Да ладно! – засмеялся он.
- Так в Москве и не побывала, – сказала мама и заснула.
«А и правда – подумал Женя. – Это только наружный периметр. Карантинная граница. А настоящая Москва там, в конце коридора, где второй контроль».
Утром мама была уже холодная.
Врач и полицейский не велели Жене брать мамин чемодан. «Заразно!».
Женя проводил взглядом каталку, на которой лежала мама, а в ногах у нее, клонясь и чуть не падая, стоял серый чемодан с ремешками крестом, вспомнил про крест, перекрестился и пошел, подхватив свой чемоданчик, в конец коридора.
Там он выложил свои документы на прилавок и напористо изложил ситуацию. Типа что его мать, указанная в документе как законный спутник по разрешению второй степени, ранним утром скончалась от стафулоза, вот справка.
- Ну и? – спросил пограничник, старик в толстых очках.
- Ну и я имею право въехать со спутником. Имею право вернуться и привезти спутника. В смысле спутницу. Разрешение действует год с момента выдачи. Прошло меньше месяца.
- Знаете, что? – вдруг засмеялся пограничник, снял и протер очки. – Вы знаете, нас учили никогда не говорить гражданину: «Вы правы!». Надо всегда говорить: «Вы ошибаетесь, есть параграф такой-то пункта такого-то!». Гражданин не может быть прав перед официальным лицом. Но вот тут, – и он надел очки на свой толстый пористый нос, блестящий от жира, – но вот тут все-таки нет! Вы всё-таки правы! Такой редчайший случай, можно сказать…
Он вбил какие-то цифры в компьютер, а потом переписал их в конторскую книгу. Долго писал, пыхтя и склоняя голову.
- Ишь! – вздохнул Женя.
- Сервера горят, – ответно вздохнул старик. – Или жгут их, черт знает. Может, диверсанты? Саботёры? Как думаете?
- Без понятия, – честно сказал Женя.
- Я тоже, – сказал пограничник. У него от старости немножко тряслась голова. – Вот ваш паспорт и разрешение. Езжайте за подружкой! – он подмигнул.
***
Когда Женя вернулся в родной город, он первым делом, прямо с поезда, пошел на кладбище. Заказал в конторе, чтоб на могиле папы подтюкали мамино имя-отчество-фамилию: Колодкина-Семендеева Фаина Макаровна.
Потом сразу побежал к любимой девушке Жене, чтоб она его утешила в несчастье, это раз. И чтоб они быстро сбегали в МФЦ оставить заявление на брак, это два. И чтоб она тоже начала собирать чемоданчик ехать с ним в Москву, это три.
Когда он подошел к домику, где она жила с родителями посреди яблочного сада и двух курятников, он увидел, что там пристроены еще две комнаты, примерно шесть на шесть.
Женя сидела в саду на скамеечке, резала яблоки на варенье, а вокруг бегал ребеночек года в полтора. Еще немтырь, но веселый: Женя ему говорила: «Мишенька, Мишенька», а мальчик гукал в ответ и кричал вроде «Да! Да!» и ручонки тянул к тазу с резаными яблоками.
Он полюбовался этой милотой, но сказал:
- Жень, когда успела?
- Привет! – сказала она. – Да вон сколько времени прошло, как ты меня тут оставил ради мамки своей.
- Она померла.
- Царствие небесное. Хорошая была женщина Фаина Макаровна, а ты мамочкин сынок. Тьфу. Все профукал.
- Женя! – вскричал он. – Так ведь меня всего четыре дня не было! Ты что?
- У нас тут время быстрее идет. Не знал? В сто раз примерно. Или даже еще. Вон ты какой молодой, а у меня уже морщины пошли.
- Да какие морщины! – он потянулся было к ней, но она сказала:
- Ступай откуда пришел!
Ребеночек закричал. Собака залаяла, загремела цепью.
***
Ну и ладно! Значит, одному в Москву.
А в Москве тот же самый пограничник сказал и показал, что в разрешении написано: «однократное пересечение границы». А он, значит, ее уже пересек и обратно уехал. Вот штампики. Так что пардоннэ муа.
- Нет уж это вы пардоннэ! – твердо возразил Женя. – Я пересек только наружную границу. Карантинную! А за внутреннюю не заходил. Границу Москвы в собственном смысле слова я не пересекал. Там должен быть второй, главный штампик. Вы его не поставили! Пропустите меня!
- Экие вы все умные стали, – бормотал пограничник, глядя в бумаги то сквозь очки, то поверх очков. – «В собственном смысле!», – передразнил он. – Вы опять-таки правы. С точки зрения здравого, так сказать, смысла. Но в разрешении не сказано про две границы. Написано: «однократное пересечение границы»! А какой – карантинной или административной – не записано. Знаете, что?
- Что? – сказал Женя, холодея и надеясь одновременно.
- Оставьте ваши координаты, с вами свяжутся.
- Какие еще координаты? – выдохнул Женя. – Вы сканировали мой паспорт!
- Сервера горят, – закивал головой старик-пограничник. – Что ни день горят. Саботёры, пароль д-онёр! Давайте я лучше в книжечку запишу.
Он достал конторскую книгу, растрепанную и замусоленную, поплевал на карандаш, склонил голову набок:
- Диктуйте!
***
Вернувшись домой, Женя вспомнил, что так и не увидел живую Москву, хотя бы из окна поезда. Когда подъезжал к пропускному пункту, и когда отъезжал – тоже. Там были сплошные мосты и стены, стены и мосты, а домов совсем не видать.
Тем более что туман.
«А может, Москвы и вовсе нет, кроме как в телевизоре?» – подумал он и стал доставать из чемодана брюки, майки и прочее свое небогатое добришко.
Женя Колодкин получил разрешение на въезд и жительство в Москве. Второй степени. Степень разрешения считалась снизу: первой степени – это только для тебя одного; второй степени – для двоих, то есть можешь взять жену или любого кровного родственника. Третья степень – ты и еще двое, то есть трое общим числом. Четвертой степени не было, вместо нее была карта «И», то есть «исключительный случай», если ты какой-то обалденный спортсмен или там, не знаю, математик. На карту «И» можно было вывезти до четверых человек.
Женя подавал на третью степень, потому что хотел взять с собой маму и любимую девушку, на которой предстояло жениться.
Но не вышло. Где-то споткнулся. Сам не понял, где именно, а в ответе этого не было. Объяснений не полагалась. «Вам выдано разрешение второй степени», и точка. Хотя это грандиозное везение, конечно.
***
Проверок было много. Биомедицинская, первым делом. Потом генеалогическая. В Москву брали только чистокровных. Не обязательно русских. Никакого шовинизма. Татарин, калмык, еврей, бурят, мордвин – пожалуйста. Хоть грек. Но чтобы на четыре поколения чистокровный, со справками. Понятно, зачем – еще один барьер, только и всего. Дальше – тесты. Интеллект, психореактивность, общая культурность. Математика, язык, государство и право.
Особое испытание – спортивное. «Курьерское десятиборье». Сначала поднятие тяжестей. Дальше – быстро, но не нарушая правил, ехать по городу на машине. Потом на мотоцикле. Дальше велосипед. Плаванье. Карабкаться через стены, вроде скалолазания. Бокс или карате, дзюдо – на выбор. Бег. Ориентирование по навигатору и по приметам. Скоростной подъем по лестнице на пятнадцатый этаж – и наконец вручить адресату пакет с яблочным пирогом.
Потому что в Москве для приезжих никакой другой работы не было. Только курьером. Но – только на первые три года. А там уж новые тесты, новые успехи, новые вершины.
Итак, вторая степень. Соискатель плюс один человек.
***
Женя все-таки решил взять с собой маму.
Трудный был выбор. Мама была против. Она говорила, что скоро умрет. У нее был стафулоз в тяжелой стадии, какая-то новая зараза. Мама говорила: «Езжайте с Женечкой. Распишитесь – и езжайте. А я тут как-нибудь».
Девушку Жени Колодкина звали тоже Женя.
Он сначала обрадовался такому маминому решению, тем более что и его Женя очень хотела с ним в Москву, но не говорила ни слова, потому что знала, какое ему предстоит трудное решение. В общем, Женя уже совсем было собрался пойти со своей Женей в МФЦ и подать заявку на брак, но вдруг подумал: «Господи Боже, что ж я делаю! Это же мама! Мать! Она меня родила, растила-кормила, после папиной смерти образование дала, а я ее бросаю! Древние греки, кажется, говорили – жён-мужей и детей может быть сколько хочешь, а матери новой не будет! Что ж это я за подлец такой? Нет!».
В общем, он сказал матери, что берет ее с собою. И что в Москве обязательно найдется лечение от стафулоза: либо больница, либо просто лекарство, которого здесь нет, а в Москве, наверное, в каждой аптеке навалом.
Брать с собой много вещей не разрешалось – по чемодану пятьдесят пять на сорок на двадцать пять, и бумажник с документами.
***
Когда перешли наружную границу, там был двухдневный карантин. Им с мамой дали отдельную комнатку. На другой день зашел врач, посмотрел обоих, сказал маме: «Прилягте, гражданка, я сейчас вернусь». Но не вернулся. Вечером мама позвала Женю присесть рядом и сказала:
- Зря ты Женечку вместо меня не взял.
- Да ладно! – засмеялся он.
- Так в Москве и не побывала, – сказала мама и заснула.
«А и правда – подумал Женя. – Это только наружный периметр. Карантинная граница. А настоящая Москва там, в конце коридора, где второй контроль».
Утром мама была уже холодная.
Врач и полицейский не велели Жене брать мамин чемодан. «Заразно!».
Женя проводил взглядом каталку, на которой лежала мама, а в ногах у нее, клонясь и чуть не падая, стоял серый чемодан с ремешками крестом, вспомнил про крест, перекрестился и пошел, подхватив свой чемоданчик, в конец коридора.
Там он выложил свои документы на прилавок и напористо изложил ситуацию. Типа что его мать, указанная в документе как законный спутник по разрешению второй степени, ранним утром скончалась от стафулоза, вот справка.
- Ну и? – спросил пограничник, старик в толстых очках.
- Ну и я имею право въехать со спутником. Имею право вернуться и привезти спутника. В смысле спутницу. Разрешение действует год с момента выдачи. Прошло меньше месяца.
- Знаете, что? – вдруг засмеялся пограничник, снял и протер очки. – Вы знаете, нас учили никогда не говорить гражданину: «Вы правы!». Надо всегда говорить: «Вы ошибаетесь, есть параграф такой-то пункта такого-то!». Гражданин не может быть прав перед официальным лицом. Но вот тут, – и он надел очки на свой толстый пористый нос, блестящий от жира, – но вот тут все-таки нет! Вы всё-таки правы! Такой редчайший случай, можно сказать…
Он вбил какие-то цифры в компьютер, а потом переписал их в конторскую книгу. Долго писал, пыхтя и склоняя голову.
- Ишь! – вздохнул Женя.
- Сервера горят, – ответно вздохнул старик. – Или жгут их, черт знает. Может, диверсанты? Саботёры? Как думаете?
- Без понятия, – честно сказал Женя.
- Я тоже, – сказал пограничник. У него от старости немножко тряслась голова. – Вот ваш паспорт и разрешение. Езжайте за подружкой! – он подмигнул.
***
Когда Женя вернулся в родной город, он первым делом, прямо с поезда, пошел на кладбище. Заказал в конторе, чтоб на могиле папы подтюкали мамино имя-отчество-фамилию: Колодкина-Семендеева Фаина Макаровна.
Потом сразу побежал к любимой девушке Жене, чтоб она его утешила в несчастье, это раз. И чтоб они быстро сбегали в МФЦ оставить заявление на брак, это два. И чтоб она тоже начала собирать чемоданчик ехать с ним в Москву, это три.
Когда он подошел к домику, где она жила с родителями посреди яблочного сада и двух курятников, он увидел, что там пристроены еще две комнаты, примерно шесть на шесть.
Женя сидела в саду на скамеечке, резала яблоки на варенье, а вокруг бегал ребеночек года в полтора. Еще немтырь, но веселый: Женя ему говорила: «Мишенька, Мишенька», а мальчик гукал в ответ и кричал вроде «Да! Да!» и ручонки тянул к тазу с резаными яблоками.
Он полюбовался этой милотой, но сказал:
- Жень, когда успела?
- Привет! – сказала она. – Да вон сколько времени прошло, как ты меня тут оставил ради мамки своей.
- Она померла.
- Царствие небесное. Хорошая была женщина Фаина Макаровна, а ты мамочкин сынок. Тьфу. Все профукал.
- Женя! – вскричал он. – Так ведь меня всего четыре дня не было! Ты что?
- У нас тут время быстрее идет. Не знал? В сто раз примерно. Или даже еще. Вон ты какой молодой, а у меня уже морщины пошли.
- Да какие морщины! – он потянулся было к ней, но она сказала:
- Ступай откуда пришел!
Ребеночек закричал. Собака залаяла, загремела цепью.
***
Ну и ладно! Значит, одному в Москву.
А в Москве тот же самый пограничник сказал и показал, что в разрешении написано: «однократное пересечение границы». А он, значит, ее уже пересек и обратно уехал. Вот штампики. Так что пардоннэ муа.
- Нет уж это вы пардоннэ! – твердо возразил Женя. – Я пересек только наружную границу. Карантинную! А за внутреннюю не заходил. Границу Москвы в собственном смысле слова я не пересекал. Там должен быть второй, главный штампик. Вы его не поставили! Пропустите меня!
- Экие вы все умные стали, – бормотал пограничник, глядя в бумаги то сквозь очки, то поверх очков. – «В собственном смысле!», – передразнил он. – Вы опять-таки правы. С точки зрения здравого, так сказать, смысла. Но в разрешении не сказано про две границы. Написано: «однократное пересечение границы»! А какой – карантинной или административной – не записано. Знаете, что?
- Что? – сказал Женя, холодея и надеясь одновременно.
- Оставьте ваши координаты, с вами свяжутся.
- Какие еще координаты? – выдохнул Женя. – Вы сканировали мой паспорт!
- Сервера горят, – закивал головой старик-пограничник. – Что ни день горят. Саботёры, пароль д-онёр! Давайте я лучше в книжечку запишу.
Он достал конторскую книгу, растрепанную и замусоленную, поплевал на карандаш, склонил голову набок:
- Диктуйте!
***
Вернувшись домой, Женя вспомнил, что так и не увидел живую Москву, хотя бы из окна поезда. Когда подъезжал к пропускному пункту, и когда отъезжал – тоже. Там были сплошные мосты и стены, стены и мосты, а домов совсем не видать.
Тем более что туман.
«А может, Москвы и вовсе нет, кроме как в телевизоре?» – подумал он и стал доставать из чемодана брюки, майки и прочее свое небогатое добришко.
Оригинал и комментарии
литературная учёба от clear-text
РАССКАЗ И ТЕКСТ
Когда-то, несколько лет назад, я вел курс по прозе. Точнее говоря, по новелле. По мастерству рассказа. Честно скажу, что мои семинары успеха не имели. Как-то не ломился ко мне народ. Хотя я был опытным новеллистом: 10 сборников рассказов с 2009 года. Хотя я мог научить очень важным и полезным, и очень конкретным вещам. И, в конечном счете, мог научить написать рассказ (или новеллу, там есть разница, но это не так важно) - рассказ, который могли бы напечатать в журнале или книге - и который могли бы прочитать не менее тысячи человек, а повезет - три, пять, десять тысяч совершенно незнакомых людей.
Читателей, а не приятелей.
Но, повторяю, народ как-то не ломился.
В чем дело? Я долго думал, и вдруг понял.
***
Я учил писать рассказы/новеллы. А ломятся туда, где учат писать "тексты".
Какая разница?
Огромная.
Просто по капитану Врунгелю: "каждый рассказ - текст; но не каждый текст - рассказ". То есть к рассказу/новелле предъявляются куда более строгие требования, чем к "тексту вообще".
"Текст" стал жанром камерной любительской прозы. Вот вам рассказ или новелла, вот повесть, вот роман, вот эссе - а вот "текст".
Жанровые особенности текста - в отказе от жанровых и иных прочих особенностей, требований, критериев и т.п.
Поэтому "текстам" так легко учить и так приятно учиться.
А когда учишься рассказу/новелле - надо быть готовым к неприятным разборам, и главное - к долгим и трудным упражнениям. Отчасти похожим на упражнения для музыкантов, художников, режиссеров. Гармония и контрапункт. Гипсы, натурщики, пленэр. Постановочные этюды.
Но кому охота мучиться?
Тем более что есть старый предрассудок о легкости писательского труда. Потому что писателю не нужно ни фортепьяно с оркестром, ни холстов и красок, ни сцены с актерами. Открывай файл и пиши "текст".
В конечном счете речь идет о комфорте для участников семинара. Им должно быть удобно, уютно. Их не надо учить такой лабуде, как сюжет и месседж, социальная достоверность и характер, язык, стиль и т.п. Их надо учить прислушиваться к своему внутреннему пульсу, к ручейкам смыслов, ранкам травм, ритмам желаний... "Сделайте нам приятно!"
В результате получаются "тексты для приятелей". Для людей, которые тебя уже давно знают как умного, тонкого, незаурядного, и вдобавок слегка надломленного человека.
***
Тоска.
Но это моя личная тоска. Как старый либеральный консерватор, я готов отстаивать право "текстоменторов" учить "текстоделов".
Но вот читать "тексты" не готов.
Когда-то, несколько лет назад, я вел курс по прозе. Точнее говоря, по новелле. По мастерству рассказа. Честно скажу, что мои семинары успеха не имели. Как-то не ломился ко мне народ. Хотя я был опытным новеллистом: 10 сборников рассказов с 2009 года. Хотя я мог научить очень важным и полезным, и очень конкретным вещам. И, в конечном счете, мог научить написать рассказ (или новеллу, там есть разница, но это не так важно) - рассказ, который могли бы напечатать в журнале или книге - и который могли бы прочитать не менее тысячи человек, а повезет - три, пять, десять тысяч совершенно незнакомых людей.
Читателей, а не приятелей.
Но, повторяю, народ как-то не ломился.
В чем дело? Я долго думал, и вдруг понял.
***
Я учил писать рассказы/новеллы. А ломятся туда, где учат писать "тексты".
Какая разница?
Огромная.
Просто по капитану Врунгелю: "каждый рассказ - текст; но не каждый текст - рассказ". То есть к рассказу/новелле предъявляются куда более строгие требования, чем к "тексту вообще".
"Текст" стал жанром камерной любительской прозы. Вот вам рассказ или новелла, вот повесть, вот роман, вот эссе - а вот "текст".
Жанровые особенности текста - в отказе от жанровых и иных прочих особенностей, требований, критериев и т.п.
Поэтому "текстам" так легко учить и так приятно учиться.
А когда учишься рассказу/новелле - надо быть готовым к неприятным разборам, и главное - к долгим и трудным упражнениям. Отчасти похожим на упражнения для музыкантов, художников, режиссеров. Гармония и контрапункт. Гипсы, натурщики, пленэр. Постановочные этюды.
Но кому охота мучиться?
Тем более что есть старый предрассудок о легкости писательского труда. Потому что писателю не нужно ни фортепьяно с оркестром, ни холстов и красок, ни сцены с актерами. Открывай файл и пиши "текст".
В конечном счете речь идет о комфорте для участников семинара. Им должно быть удобно, уютно. Их не надо учить такой лабуде, как сюжет и месседж, социальная достоверность и характер, язык, стиль и т.п. Их надо учить прислушиваться к своему внутреннему пульсу, к ручейкам смыслов, ранкам травм, ритмам желаний... "Сделайте нам приятно!"
В результате получаются "тексты для приятелей". Для людей, которые тебя уже давно знают как умного, тонкого, незаурядного, и вдобавок слегка надломленного человека.
***
Тоска.
Но это моя личная тоска. Как старый либеральный консерватор, я готов отстаивать право "текстоменторов" учить "текстоделов".
Но вот читать "тексты" не готов.
Оригинал и комментарии
от prilepin
Очень хорошо. Надо заколебать всех поскорее. И так справляетесь, но с гимном побыстрее пойдёт.
Оригинал и комментарии
литературная учёба от clear-text
ПОЭЗИЯ И ПРАВДА
Моя знакомая в ФБ опубликовала чудесный отрывок:
Однажды Леон Бакст влюбился в очаровательную молодую француженку. И позвал ее в Версаль, надеясь, что в романтической атмосфере королевских садов она скорее отзовется на его уговоры. Пока они сидели, мечтательно созерцая оформление в стиле Ватто, он взял ее за руку, а когда придвинулся к ней, она задумчиво взглянула на него и заметила:
- Какое потрясающее место для самоубийства.
***
А вот как всё было на самом деле:
«Я позвал ее погулять в Версаль. Романтика, королевские сады, воспоминания о дамах и кавалерах Ватто. Антураж, думал я, поможет мне. Взял ее за руку, подвинулся к ней, а она тихо прошептала:
- Пятьсот франков, мсье.
- С ума сошла? – изумился я.
Она задумчиво взглянула на меня и заметила:
- Взять меньше пятисот для меня равносильно самоубийству!
- Но почему? – воскликнул я.
- Об этом все узнают, поймут, что я демпингую, и сутенеры меня зарежут.
- Но Аннет! – возразил я, крепко держась за карман с бумажником; там было ровно пятьсот франков. – Я никому не скажу! Это будет нашей тайной! Может быть, все-таки четыреста? Ну хорошо, пускай четыреста пятьдесят!
Она помолчала, и вдруг порывисто обняла меня, сильно и нежно прижалась ко мне, и я на миг ощутил ее юную упругую грудь… Но потом она по-сестрински ласково поцеловала меня в лоб, встала, еще раз отрицательно покачала головой, повернулась и пошла по аллее, созданной гением Ленотра и Лебрена.
Я сидел, окаменев, и глядел ей вслед с тоской неизбытой мужской страсти; это чувство причудливо смешалось в моем сердце с печалью бедного студента, которого отвергла дочь богатого человека. В этой печали было много личного, друг мой.
Она скрылась за стрижеными деревцами.
Я встал, одернул пиджак и почувствовал, что бумажника нет».
(из письма Леона Бакста Сержу Дягилеву)
Моя знакомая в ФБ опубликовала чудесный отрывок:
Однажды Леон Бакст влюбился в очаровательную молодую француженку. И позвал ее в Версаль, надеясь, что в романтической атмосфере королевских садов она скорее отзовется на его уговоры. Пока они сидели, мечтательно созерцая оформление в стиле Ватто, он взял ее за руку, а когда придвинулся к ней, она задумчиво взглянула на него и заметила:
- Какое потрясающее место для самоубийства.
***
А вот как всё было на самом деле:
«Я позвал ее погулять в Версаль. Романтика, королевские сады, воспоминания о дамах и кавалерах Ватто. Антураж, думал я, поможет мне. Взял ее за руку, подвинулся к ней, а она тихо прошептала:
- Пятьсот франков, мсье.
- С ума сошла? – изумился я.
Она задумчиво взглянула на меня и заметила:
- Взять меньше пятисот для меня равносильно самоубийству!
- Но почему? – воскликнул я.
- Об этом все узнают, поймут, что я демпингую, и сутенеры меня зарежут.
- Но Аннет! – возразил я, крепко держась за карман с бумажником; там было ровно пятьсот франков. – Я никому не скажу! Это будет нашей тайной! Может быть, все-таки четыреста? Ну хорошо, пускай четыреста пятьдесят!
Она помолчала, и вдруг порывисто обняла меня, сильно и нежно прижалась ко мне, и я на миг ощутил ее юную упругую грудь… Но потом она по-сестрински ласково поцеловала меня в лоб, встала, еще раз отрицательно покачала головой, повернулась и пошла по аллее, созданной гением Ленотра и Лебрена.
Я сидел, окаменев, и глядел ей вслед с тоской неизбытой мужской страсти; это чувство причудливо смешалось в моем сердце с печалью бедного студента, которого отвергла дочь богатого человека. В этой печали было много личного, друг мой.
Она скрылась за стрижеными деревцами.
Я встал, одернул пиджак и почувствовал, что бумажника нет».
(из письма Леона Бакста Сержу Дягилеву)
Оригинал и комментарии
искусство дистанции от clear-text
В ЗЕРКАЛАХ
Одна молодая женщина, замужняя, мать двоих детей, все у нее очень хорошо было – вдруг полюбила какого-то совсем несуразного парня. Он снимал комнату в коммуналке, не имел образования и работал не пойми кем – когда охранником, а когда таксистом. Они познакомились как раз, когда он ее вез на такси: она выпила в гостях и не стала садиться за руль. Вызвала машину, и вот. В общем, она стала к нему, как говорят в народе, бегать от мужа.
Наверное, потому, что он был весь из себя такой крепкий, сильный, красивый, по хмурому виду и хриплому голосу даже несколько грубоватый, и ей это нравилось. Настоящий мужчина. Муж у нее как раз был в этом смысле так себе. Но интересное дело – он, этот ее любовник, относился к ней без всякой грубости, наоборот – очень нежно, заботливо, даже трепетно, сказал бы я. Встречал ее салатом из огурцов и бутербродами с колбасой, свежим горячим чаем, не из пакетика, а в чайнике заваривал. Улыбался, в глаза заглядывал. Называл нежными именами. Ну а всё то, ради чего она к нему бегала – вообще супер.
Она, конечно, сразу поняла, в чем дело. Он ведь был никто и звать никак, а она – ой-ой-ой. Дочка генерала и внучка еще советского замминистра обороны. Квартира на Бронной, в доме с мемориальными досками. Мама – известный врач, профессор. Муж – тоже из хорошей семьи, но не в муже дело, она и без мужа была ой-ой-ой, квартиру ей папа устраивал, и работу тоже.
То есть она понимала, что для этого простого парня она была подарком, внезапным и ярким сюрпризом судьбы, этакой райской птицей, влетевшей в форточку его узкой и темноватой коммуналочной комнаты, и он, наверное, пытается эту птичку приручить, задержать, а там, глядишь… Небось, мечтает о чем-то.
Но она ему ничего о себе не рассказывала, разумеется. Да и вообще у них времени не было разговоры разговаривать: она отвозила сына в бассейн и сразу к нему – буквально полчаса им было на всё про всё, включая салат из огурцов и чай с бутербродом. Машину оставляла далеко, а ему врала, что ей некогда, потому что обеденный перерыв кончается. А где, что – не говорила.
Один раз она позвонила ему, сказала, что будет через полчаса примерно, а он вдруг попросил ее взять колбаски докторской. Она сказала:
- Ну… Ну, постараюсь.
Он ответил:
- А чего стараться-то? Возьми у себя.
- У себя? – она не поняла.
- Ну у себя в магазине!
«Хуясе!» - вот так прямо в уме сказала она. Он что? Подумал, что она продавщица? Да! Они же познакомились, когда он ее вез в такси! А пока она три минуты ждала такси, вдруг пошел дождь, и она зашла в двери магазина. В тамбур! И он, значит, увидел, как она оттуда выходит.
- У меня в магазине? – повторила она, чтобы убедиться.
- Ну да, в «Магнолии». Ты ж там работаешь?
- Неважно, – сказала она и нажала отбой.
Потому что разлюбила его напрочь, в ту же самую секунду.
Просто как отрезало.
***
А один мой приятель, довольно известный художник, однажды на выставке познакомился с девушкой, и девушка в него сразу влюбилась – вот почти как та генеральская дочь в таксиста – сразу в кафе стала целоваться, и они поехали к ней. Он ей потом стал рассказывать о себе, про свои каталоги, выставки и продажи, а она обняла его и засмеялась:
- Да какая разница!
Она ведь хорошее сказать хотела: дескать, я просто так в тебя влюбилась, как в человека и мужчину – а он, дурак, обиделся и ушел.
Одна молодая женщина, замужняя, мать двоих детей, все у нее очень хорошо было – вдруг полюбила какого-то совсем несуразного парня. Он снимал комнату в коммуналке, не имел образования и работал не пойми кем – когда охранником, а когда таксистом. Они познакомились как раз, когда он ее вез на такси: она выпила в гостях и не стала садиться за руль. Вызвала машину, и вот. В общем, она стала к нему, как говорят в народе, бегать от мужа.
Наверное, потому, что он был весь из себя такой крепкий, сильный, красивый, по хмурому виду и хриплому голосу даже несколько грубоватый, и ей это нравилось. Настоящий мужчина. Муж у нее как раз был в этом смысле так себе. Но интересное дело – он, этот ее любовник, относился к ней без всякой грубости, наоборот – очень нежно, заботливо, даже трепетно, сказал бы я. Встречал ее салатом из огурцов и бутербродами с колбасой, свежим горячим чаем, не из пакетика, а в чайнике заваривал. Улыбался, в глаза заглядывал. Называл нежными именами. Ну а всё то, ради чего она к нему бегала – вообще супер.
Она, конечно, сразу поняла, в чем дело. Он ведь был никто и звать никак, а она – ой-ой-ой. Дочка генерала и внучка еще советского замминистра обороны. Квартира на Бронной, в доме с мемориальными досками. Мама – известный врач, профессор. Муж – тоже из хорошей семьи, но не в муже дело, она и без мужа была ой-ой-ой, квартиру ей папа устраивал, и работу тоже.
То есть она понимала, что для этого простого парня она была подарком, внезапным и ярким сюрпризом судьбы, этакой райской птицей, влетевшей в форточку его узкой и темноватой коммуналочной комнаты, и он, наверное, пытается эту птичку приручить, задержать, а там, глядишь… Небось, мечтает о чем-то.
Но она ему ничего о себе не рассказывала, разумеется. Да и вообще у них времени не было разговоры разговаривать: она отвозила сына в бассейн и сразу к нему – буквально полчаса им было на всё про всё, включая салат из огурцов и чай с бутербродом. Машину оставляла далеко, а ему врала, что ей некогда, потому что обеденный перерыв кончается. А где, что – не говорила.
Один раз она позвонила ему, сказала, что будет через полчаса примерно, а он вдруг попросил ее взять колбаски докторской. Она сказала:
- Ну… Ну, постараюсь.
Он ответил:
- А чего стараться-то? Возьми у себя.
- У себя? – она не поняла.
- Ну у себя в магазине!
«Хуясе!» - вот так прямо в уме сказала она. Он что? Подумал, что она продавщица? Да! Они же познакомились, когда он ее вез в такси! А пока она три минуты ждала такси, вдруг пошел дождь, и она зашла в двери магазина. В тамбур! И он, значит, увидел, как она оттуда выходит.
- У меня в магазине? – повторила она, чтобы убедиться.
- Ну да, в «Магнолии». Ты ж там работаешь?
- Неважно, – сказала она и нажала отбой.
Потому что разлюбила его напрочь, в ту же самую секунду.
Просто как отрезало.
***
А один мой приятель, довольно известный художник, однажды на выставке познакомился с девушкой, и девушка в него сразу влюбилась – вот почти как та генеральская дочь в таксиста – сразу в кафе стала целоваться, и они поехали к ней. Он ей потом стал рассказывать о себе, про свои каталоги, выставки и продажи, а она обняла его и засмеялась:
- Да какая разница!
Она ведь хорошее сказать хотела: дескать, я просто так в тебя влюбилась, как в человека и мужчину – а он, дурак, обиделся и ушел.
Оригинал и комментарии
истинное происшествие в дополнение к предыдущему от clear-text
АМПИР
Мой товарищ, художник Сева Шатурин, рассказывал:
«Была у меня в семьдесят девятом году девушка одна, Аглая ее звали – кажется, на самом деле Аня или Ася, ну, неважно, я ей в паспорт не заглядывал, но жили мы хорошо. Недолго, правда. У нее жили, я как раз тогда с Маринкой развелся. Почему недолго? О, тут своя история!
Эта, значит, Аглая, она была искусствовед, и еще фарцевала по антиквариату. Весь дом набит разными Булями-Жакобами, плюс к тому часы каминные, часы каретные, и реставраторы приходят, тут же ковыряются, и все эти слова типа «взяла монашку в дровах, но с родными замками», и вся эта петрушка то туда, то сюда. Но была одна комната любимая, где были вещи для себя. Ампир она любила. Кровать с лебедями, кресла со сфинксами и всё такое. Там мы, значит, и гнездовались.
Вот. Однажды приходим к одной ее подруге. Гостей человек десять или пятнадцать. Ну, выпили, потом танцы, а потом я слегка отвалился, сижу на диване, и слышу, моя Глаша с хозяйкой говорит – «Миленькие какие!». А там на низеньком комоде, на мраморной доске – пара роскошных ампирных подсвечников. Как положено, черные с золотом. Всё в стиле. Черные такие амурчики с крыльями, и каждый держит золоченый шандальчик на три свечки. Моя и прицепилась: «Продай!» А хозяйка не хочет. Ну, поговорили, ушли, потом опять к столу, еще выпили, потом я опять отвалился на диванчик, потом снова танцы, и тут я смотрю, мы с хозяйкой почти вдвоем танцуем – ну, там в углу еще одна парочка воркует, и кругом полумрак.
Думаю: «А где моя Глаша?». А хозяйка – убей не помню, как ее звали – довольно нагло прижимается и целует прямо по-серьезному.
Я говорю: «А Глаша где?» А она: «Да не знаю! Вроде убежала». - «Как?» - «Да так. Давай выпьем еще!» - и обнимается. Конечно, я, как взрослый человек, должен был отодраться от нее и поехать Глашу догонять, но я же тогда был совсем еще не взрослый, мне еще тридцати не было, пьяный, веселый, а тут такая девка ко мне клеится…
Короче, просыпаюсь утром. Рядом эта девушка. То есть, когда я рассмотрел, уже вполне тетенька. Улыбается. Я говорю:
- Доброе утро.
Она говорит:
- Ты чаю хочешь или кофе? Или стопочку?
- Погоди, - говорю. – Дай оглядеться.
Оглядываюсь, соображаю – как все это могло выйти? Что я Глаше скажу, как с ней буду мириться, какими словами прощения просить, потому что это же кошмар и свинство, вот так, на глазах у своей женщины! Жуткая тоска меня взяла. Прямо в груди давит. Прямо хоть в окно и на фиг. Вот если бы только не насмерть. «Чому я не сокiл, чому не лiтаю?». Вот как этот амурчик на ампирном подсвечнике. Гляжу – а амурчика нет. И второго тоже. Комод стоит, как стоял. Дверцы черные. Доска мраморная. А подсвечников – нету.
Я говорю:
- Прости, я, наверное, вчера нажрался просто в опилки. Тут были подсвечники. Типа маленькие канделябры. Или мне показалось?
- Были, были, - смеется хозяйка. – Аглаечка взяла.
- Да, да, - сказал я. – Отвернись, я встану. Мне пора, извини. И вообще извини за всё. Прости. Напился пьян. Я больше не буду. Мне стыдно.
- Будешь, будешь! – смеется еще громче. – И никто не накажет. Аглаечка тебя обменяла. На эти подсвечники. Они чудесные. Париж, тыща восемьсот девятый год. Бронза, чернение, камень, позолота. Музейное качество. Она просто упала. «Для себя беру, - говорит, - не на продажу, себе в дом, придешь проверишь, ну, любые деньги!». Я ей так для смеха: «Давай своего мужика». А она: «На сколько?» Я говорю: «На вовсе!» «Ну, по рукам». Вот как дорого ты мне обошелся. Шучу, шучу. Я знаю, что ты художник, а как зовут, забыла, я тоже пьяная была, ты меня прощаешь?
И опять обниматься лезет.
Ничего, а? Неслабо?» – сказал Сева.
***
- Неслабо, - сказал я. – Ну, а ты что?
- Попил кофе. Выпил стопочку. Поспал. Днем еще раз потрахались. А к вечеру ушел, конечно. Хотя тетка чудо во всех смыслах. Красивая, сладкая и не дура. Но я забоялся: вдруг завтра меня на какой-нибудь Буль обменяют? Глашке позвонил, зашел, забрал чемоданчик… Попрощались по-доброму. Кстати, эти подсвечники в ту комнату хорошо пришлись.
Мой товарищ, художник Сева Шатурин, рассказывал:
«Была у меня в семьдесят девятом году девушка одна, Аглая ее звали – кажется, на самом деле Аня или Ася, ну, неважно, я ей в паспорт не заглядывал, но жили мы хорошо. Недолго, правда. У нее жили, я как раз тогда с Маринкой развелся. Почему недолго? О, тут своя история!
Эта, значит, Аглая, она была искусствовед, и еще фарцевала по антиквариату. Весь дом набит разными Булями-Жакобами, плюс к тому часы каминные, часы каретные, и реставраторы приходят, тут же ковыряются, и все эти слова типа «взяла монашку в дровах, но с родными замками», и вся эта петрушка то туда, то сюда. Но была одна комната любимая, где были вещи для себя. Ампир она любила. Кровать с лебедями, кресла со сфинксами и всё такое. Там мы, значит, и гнездовались.
Вот. Однажды приходим к одной ее подруге. Гостей человек десять или пятнадцать. Ну, выпили, потом танцы, а потом я слегка отвалился, сижу на диване, и слышу, моя Глаша с хозяйкой говорит – «Миленькие какие!». А там на низеньком комоде, на мраморной доске – пара роскошных ампирных подсвечников. Как положено, черные с золотом. Всё в стиле. Черные такие амурчики с крыльями, и каждый держит золоченый шандальчик на три свечки. Моя и прицепилась: «Продай!» А хозяйка не хочет. Ну, поговорили, ушли, потом опять к столу, еще выпили, потом я опять отвалился на диванчик, потом снова танцы, и тут я смотрю, мы с хозяйкой почти вдвоем танцуем – ну, там в углу еще одна парочка воркует, и кругом полумрак.
Думаю: «А где моя Глаша?». А хозяйка – убей не помню, как ее звали – довольно нагло прижимается и целует прямо по-серьезному.
Я говорю: «А Глаша где?» А она: «Да не знаю! Вроде убежала». - «Как?» - «Да так. Давай выпьем еще!» - и обнимается. Конечно, я, как взрослый человек, должен был отодраться от нее и поехать Глашу догонять, но я же тогда был совсем еще не взрослый, мне еще тридцати не было, пьяный, веселый, а тут такая девка ко мне клеится…
Короче, просыпаюсь утром. Рядом эта девушка. То есть, когда я рассмотрел, уже вполне тетенька. Улыбается. Я говорю:
- Доброе утро.
Она говорит:
- Ты чаю хочешь или кофе? Или стопочку?
- Погоди, - говорю. – Дай оглядеться.
Оглядываюсь, соображаю – как все это могло выйти? Что я Глаше скажу, как с ней буду мириться, какими словами прощения просить, потому что это же кошмар и свинство, вот так, на глазах у своей женщины! Жуткая тоска меня взяла. Прямо в груди давит. Прямо хоть в окно и на фиг. Вот если бы только не насмерть. «Чому я не сокiл, чому не лiтаю?». Вот как этот амурчик на ампирном подсвечнике. Гляжу – а амурчика нет. И второго тоже. Комод стоит, как стоял. Дверцы черные. Доска мраморная. А подсвечников – нету.
Я говорю:
- Прости, я, наверное, вчера нажрался просто в опилки. Тут были подсвечники. Типа маленькие канделябры. Или мне показалось?
- Были, были, - смеется хозяйка. – Аглаечка взяла.
- Да, да, - сказал я. – Отвернись, я встану. Мне пора, извини. И вообще извини за всё. Прости. Напился пьян. Я больше не буду. Мне стыдно.
- Будешь, будешь! – смеется еще громче. – И никто не накажет. Аглаечка тебя обменяла. На эти подсвечники. Они чудесные. Париж, тыща восемьсот девятый год. Бронза, чернение, камень, позолота. Музейное качество. Она просто упала. «Для себя беру, - говорит, - не на продажу, себе в дом, придешь проверишь, ну, любые деньги!». Я ей так для смеха: «Давай своего мужика». А она: «На сколько?» Я говорю: «На вовсе!» «Ну, по рукам». Вот как дорого ты мне обошелся. Шучу, шучу. Я знаю, что ты художник, а как зовут, забыла, я тоже пьяная была, ты меня прощаешь?
И опять обниматься лезет.
Ничего, а? Неслабо?» – сказал Сева.
***
- Неслабо, - сказал я. – Ну, а ты что?
- Попил кофе. Выпил стопочку. Поспал. Днем еще раз потрахались. А к вечеру ушел, конечно. Хотя тетка чудо во всех смыслах. Красивая, сладкая и не дура. Но я забоялся: вдруг завтра меня на какой-нибудь Буль обменяют? Глашке позвонил, зашел, забрал чемоданчик… Попрощались по-доброму. Кстати, эти подсвечники в ту комнату хорошо пришлись.
Оригинал и комментарии
от prilepin
Татьяна Толстая: "...мне Захар Прилепин неприятен, но он очень большой писатель".
Татьяна Никитична, как не крути, человек гордый и беспощадный. Как и сын ея. Посему - вот.
Наша либеральная общественность сдохнет, а такого не скажет. Впрочем, и половина патриотической тоже с лица сойдёт, и не справится.
А нам, большим писателям, терять нечего. Мы правды не пужаемся.
Татьяна Никитична, как не крути, человек гордый и беспощадный. Как и сын ея. Посему - вот.
Наша либеральная общественность сдохнет, а такого не скажет. Впрочем, и половина патриотической тоже с лица сойдёт, и не справится.
А нам, большим писателям, терять нечего. Мы правды не пужаемся.
Оригинал и комментарии
литературная учёба от clear-text
НЕТ ХОРОШЕГО ФИЛЬМА О ЧЕХОВЕ
А ведь можно было бы.
Жизнь Чехова очень интересна, и очень кинематографична. Просто даже сериальна. Таганрог, Москва, медицинский факультет, журналистика, первая пьеса, рассказы, женщины, публичные дома, Сахалин, кругосветное путешествие, Суворин, Чайковский, Мелихово, романы – Бонье, Мизинова, неудачный роман с Авиловой, слава. Ялта, Толстой, Бунин, Горький Станиславский. Потом Книппер, и смерть в Баденвейлере.
Но взять что–то одно.
О фильме «Сюжет для небольшого рассказа» 1969 года я и не говорю. Вроде и актеры хорошие. Но зато никакого секса! Хотя Мизинову играет Марина Влади, а секса в этом треугольнике – Чехов, Мизинова, Потапенко – было очень много. Честно говоря, там только секс и был. Но зато в СССР в 1969 году секса не было – по крайней мере, в кино.
Сделать фильм, например, про случай с Авиловой. Хотя такой фильм уже, кажется, есть, называется «Поклонница», недавний, но он как-то проскользнул незаметно: вроде и хороший, но очень мягкий. Нежный, добрый и лиричный.
***
А снимать надо очень жестко. Беспощадно.
Чехов и Авилова не как великий писатель и его поклонница, тоже как бы писательница – а просто как мужчина и женщина, которых тянет друг к другу, но им так и не удается сойтись, лечь в постель. Какие-то глупые и смешные обстоятельства мешают (напр., внезапный приход гостей, когда у Авиловой уехал муж, и она уж приготовилась; поразительно трагикомическая и какая-то фрейдистская история). Кроме того, она любит Чехова, хочет Чехова, но при этом любит и мужа, и детей. В общем, дорожит своим браком.
Все у них как–то по-дурацки – и встреча в маскараде, и условная цитата в книге, и последнее свидание в больнице. Но не должно быть видно, что это великий писатель. Да, известный писатель – но которого с пошлыми насмешками расспрашивает женщина, пришедшая к Авиловой в гости: он для нее просто «автор», рассказы которого вызывают у нее вопросы и несогласия, и она это выдает безо всякого пиетета. Да и для Авиловой он тоже «известный автор», но никак не «великий писатель». Это место уже занято Львом Толстым.
***
Поэтому главное:
Нужен взгляд не из нашего времени, а оттуда, из того времени.
Потому что если смотреть «отсюда» – то режиссер говорит актеру, и актер говорит сам себе: «Ты же Чехова играешь! Ты понял, чей образ ты воплощаешь? А? Вот то-то же!». И непременно получается, что наше теперешнее знание о гениальности Чехова, о его всемирном значении как реформатора литературы, и т.д. и т.п. – будет отражаться в каждом взгляде, в каждом жесте актера. Значительность его произведений перейдет в значительность его слов и интонаций – будь то усталая грусть «Дома с мезонином», сочувствие народу из рассказа «Мужики», трагическая недосказанность «Чайки», и все такое. Из его уст будут звучать либо мудрые сентенции, выдранные из «Скучной истории», либо веселые цитаты из рассказов Антоши Чехонте, либо лирический туман «Трех сестер». А скорее всего – по очереди, в зависимости от ситуации.
И это будет (и уже сто раз было) – ужасно.
Надо совсем по-другому.
Чехов? А это кто? Ах, да! Есть такой. «Автор», «сочинитель». Популярный даже. Говорят, его сам Лев Толстой похвалил, за то, что он написал рассказ против женского равноправия. Но вот пьесы его проваливаются. Хотя на самом-то деле он неплохо пишет, уж точно не хуже Потапенко! Но – крайний пессимист, что делает его хуже Потапенко. Зато Чехов очень красивый, рослый. Говорят, жуткий бабник. Кругом сплетни, с кем он спал, кого бросил. С тем же Потапенко у них общая дама была.
Всё.
Вот и всё, что знали о Чехове при жизни. Во всяком случае, вот что о нем знала и понимала Авилова (единственная женщина, которую он, по уверениям Бунина, любил по-настоящему; возможно, потому, что так и не сумел с ней переспать).
Авилова в своих мемуарах так и пишет – жизнь Чехова пропала, потому что он не сумел ее – Авилову, то есть – сделать своей, добиться. Вот добился бы, увел бы от мужа, жил бы с ней долго и счастливо. Его жизнь состоялась бы. А так – пропала твоя жизнь, Антон Павлович (так она считает).
***
Но вот мы теперь знаем, что этот человек – Чехов.
Не просто красавец с бородкой, донжуан, сочинитель и «певец сумеречных настроений в обществе» – а Чехов, блин!
ЧЕХОВ! Поняли, козлы?! Ч–Е–Х–О–В, суки!!!
Вот тогда зритель будет офигевать.
А когда изображают, смешивая «тогда» с «теперь», путая взгляд неглупой дамочки Авиловой (или неглупой дамочки Мизиновой) с «нашим нынешним взглядом на Чехова» – получается нервный хрупкий рефлектирующий и сам себя цитирующий интеллигент, на которого смотреть противно.
А ведь можно было бы.
Жизнь Чехова очень интересна, и очень кинематографична. Просто даже сериальна. Таганрог, Москва, медицинский факультет, журналистика, первая пьеса, рассказы, женщины, публичные дома, Сахалин, кругосветное путешествие, Суворин, Чайковский, Мелихово, романы – Бонье, Мизинова, неудачный роман с Авиловой, слава. Ялта, Толстой, Бунин, Горький Станиславский. Потом Книппер, и смерть в Баденвейлере.
Но взять что–то одно.
О фильме «Сюжет для небольшого рассказа» 1969 года я и не говорю. Вроде и актеры хорошие. Но зато никакого секса! Хотя Мизинову играет Марина Влади, а секса в этом треугольнике – Чехов, Мизинова, Потапенко – было очень много. Честно говоря, там только секс и был. Но зато в СССР в 1969 году секса не было – по крайней мере, в кино.
Сделать фильм, например, про случай с Авиловой. Хотя такой фильм уже, кажется, есть, называется «Поклонница», недавний, но он как-то проскользнул незаметно: вроде и хороший, но очень мягкий. Нежный, добрый и лиричный.
***
А снимать надо очень жестко. Беспощадно.
Чехов и Авилова не как великий писатель и его поклонница, тоже как бы писательница – а просто как мужчина и женщина, которых тянет друг к другу, но им так и не удается сойтись, лечь в постель. Какие-то глупые и смешные обстоятельства мешают (напр., внезапный приход гостей, когда у Авиловой уехал муж, и она уж приготовилась; поразительно трагикомическая и какая-то фрейдистская история). Кроме того, она любит Чехова, хочет Чехова, но при этом любит и мужа, и детей. В общем, дорожит своим браком.
Все у них как–то по-дурацки – и встреча в маскараде, и условная цитата в книге, и последнее свидание в больнице. Но не должно быть видно, что это великий писатель. Да, известный писатель – но которого с пошлыми насмешками расспрашивает женщина, пришедшая к Авиловой в гости: он для нее просто «автор», рассказы которого вызывают у нее вопросы и несогласия, и она это выдает безо всякого пиетета. Да и для Авиловой он тоже «известный автор», но никак не «великий писатель». Это место уже занято Львом Толстым.
***
Поэтому главное:
Нужен взгляд не из нашего времени, а оттуда, из того времени.
Потому что если смотреть «отсюда» – то режиссер говорит актеру, и актер говорит сам себе: «Ты же Чехова играешь! Ты понял, чей образ ты воплощаешь? А? Вот то-то же!». И непременно получается, что наше теперешнее знание о гениальности Чехова, о его всемирном значении как реформатора литературы, и т.д. и т.п. – будет отражаться в каждом взгляде, в каждом жесте актера. Значительность его произведений перейдет в значительность его слов и интонаций – будь то усталая грусть «Дома с мезонином», сочувствие народу из рассказа «Мужики», трагическая недосказанность «Чайки», и все такое. Из его уст будут звучать либо мудрые сентенции, выдранные из «Скучной истории», либо веселые цитаты из рассказов Антоши Чехонте, либо лирический туман «Трех сестер». А скорее всего – по очереди, в зависимости от ситуации.
И это будет (и уже сто раз было) – ужасно.
Надо совсем по-другому.
Чехов? А это кто? Ах, да! Есть такой. «Автор», «сочинитель». Популярный даже. Говорят, его сам Лев Толстой похвалил, за то, что он написал рассказ против женского равноправия. Но вот пьесы его проваливаются. Хотя на самом-то деле он неплохо пишет, уж точно не хуже Потапенко! Но – крайний пессимист, что делает его хуже Потапенко. Зато Чехов очень красивый, рослый. Говорят, жуткий бабник. Кругом сплетни, с кем он спал, кого бросил. С тем же Потапенко у них общая дама была.
Всё.
Вот и всё, что знали о Чехове при жизни. Во всяком случае, вот что о нем знала и понимала Авилова (единственная женщина, которую он, по уверениям Бунина, любил по-настоящему; возможно, потому, что так и не сумел с ней переспать).
Авилова в своих мемуарах так и пишет – жизнь Чехова пропала, потому что он не сумел ее – Авилову, то есть – сделать своей, добиться. Вот добился бы, увел бы от мужа, жил бы с ней долго и счастливо. Его жизнь состоялась бы. А так – пропала твоя жизнь, Антон Павлович (так она считает).
***
Но вот мы теперь знаем, что этот человек – Чехов.
Не просто красавец с бородкой, донжуан, сочинитель и «певец сумеречных настроений в обществе» – а Чехов, блин!
ЧЕХОВ! Поняли, козлы?! Ч–Е–Х–О–В, суки!!!
Вот тогда зритель будет офигевать.
А когда изображают, смешивая «тогда» с «теперь», путая взгляд неглупой дамочки Авиловой (или неглупой дамочки Мизиновой) с «нашим нынешним взглядом на Чехова» – получается нервный хрупкий рефлектирующий и сам себя цитирующий интеллигент, на которого смотреть противно.
Оригинал и комментарии
от prilepin
на снежном пляже от clear-text
РУДОЛЬФ
Приехали на такси. Просто так, на пару часов, прогуляться.
Вчетвером вышли к морю через главный спуск, где две гранитные лестницы огибают смотровую площадку. Летом и ранней осенью здесь толпа отдыхающих – элегантная и вежливая, матовая и палевая северная толпа, даже не толпа, а просто гуляющие дамы и господа, аккуратные дети и подтянутые старики – в отличие от распаренной, шумной, потной, цветастой, розово-обожженной южной курортной толпы.
Летом на этих каменных скамьях девушки отряхивают ножки от песка, перед тем, как надеть узкие туфли, а у парапета непременно стоит немолодая парочка и вслух размышляет – спускаться ли на пляж, или вернуться на улицу, выпить кофе под зонтиком. А сейчас вообще никого кругом, ни одного человека. Направо и налево – бесконечный ровный пляж, знаменитый двадцатикилометровый променад с твердо утоптанным песком. Сейчас песок был под плотной коркой снега. На небе играли синие просветы. Выглядывало и пряталось солнце. Море пенилось косыми барашками. Над водой вдалеке летели гуси.
- Гуси, смотрите, гуси!
- Где? – спросила Наталья Сергеевна. – Где гуси?
- Вон, вон, с длинными шеями. Вот, смотри! Видишь? – ее спутники тыкали пальцами на горизонт.
Наталья Сергеевна прижимала очки к глазам.
- Да, да, вижу, – сказала она. – С ума сойти. Давайте покормим чаек. Я взяла булочку с завтрака.
Достала из сумочки, покрошила в ладонях, кинула в воздух.
Чайки сразу налетели – большие, скульптурные и страшные, как у Хичкока. Булочка кончилась. Чайки не отставали, подлетали совсем близко. Казалось, они кричали: «Еще! Еще!».
- Я замерзла, – сказала Наталья Сергеевна.
- Тогда идем обедать, – сказал один из ее спутников, повернулся и пошел назад, к лестнице.
- Смотри, – сказал другой. – Ветер наметает снег на темный песок, а потом песок наметает на снег. Как будто порошок какао с сахарной пудрой. Правда, пошлое сравнение?
- Обыкновенное, – сказал третий. – И даже неплохое.
- Нет, ужасно пошлое! – сказал второй. – Кондитерские метафоры, ненавижу. А ты, Наташа, как думаешь?
- Главное, не надо ненавидеть! – засмеялась она. – Особенно метафоры! Догоняем, догоняем!
Она быстро пошла следом за первым своим спутником, высоким мужчиной без шапки, в распахнутом пальто. Меж тем как остальные кутались в дутые куртки и подпихивали уши своих меховых шапочек под воротники – ветер был пронзительный.
Как только поднялись с пляжа и свернули на улицу, яркий бритвенный ветер сменился тусклым и мягким, как будто перед дождем. Но вместо дождя пошел снег.
- Обожаю такую погоду! – сказала Наталья Сергеевна.
Зашли в ресторан. Там почти никого не было. Выбрали стол у окна. Протерли очки. Долго решали, что заказать.
Снег тем временем валил всё гуще и быстрее. В окне видно было, как мама и папа с коляской – наверняка из местных – пробиваются сквозь этот буран. Красиво: намёты снега на черном козырьке коляски, женщина закрыла лицо рукой, мужчина ведет ее под руку. Второй спутник Натальи Сергеевны схватил айфон и выбежал на крыльцо, щелкнуть. Но пока он выбирался из-за стола, эти люди уже прошли мимо. Сзади было не так красиво. Тогда он снял просто улицу под снегом.
Вернулся. Наталья Сергеевна смотрела в свою маленькую золоченую «Нокию», нажимала разные кнопки и говорила:
- Самое простое латышское имя! Валдис? Янис? Андрис?
- Гунарс. Айварс. Вилис, – подсказывали ее спутники. – Что такое?
- Он тут жил… Он тут живет, вот буквально если выйти, налево в переулок, и там его дом! Погодите… Марис? Валдис? Фамилию помню – Мелдерис. Но я его записала на имя! Поняли? Сначала имя, потом фамилия. Ды-ды Мелдерис. Или Ды-ды-ды Мелдерис.
- Петерис? Карлис? Улдис? – сказал первый спутник. – Прокрути все номера.
- Ага, прокрути. У меня тут две тысячи номеров, кошмар. Мы с ним уже лет двадцать знакомы. Или даже больше. Но лет семь уже не встречались. Я когда приезжала, мы всегда виделись. Мы со Стасиком Дударем и Сережей Векслером, и с ним тоже, вчетвером гуляли, пили, дружили, болтали, вот как с вами сейчас. Какой человек! Я на эти дни просто влюблялась в него! Не смейтесь, бессовестные! Я серьезно. Но послушайте! Как же быть? Сколько сейчас в Бостоне?
Третий спутник посмотрел в свой айфон:
- Шесть утра с минутами.
- А в Барселоне?
- Три минуты первого.
- Дня?
- Ну, разумеется!
- Звоним в Барселону, – она набрала номер. – Привет, родной. Узнаешь? Ну, я, я, конечно. Помнишь Мелдериса? Вот я как раз буквально рядом с его домом, а как зовут – забыла. Час назад? Рудольф! Рудольф! Спасибо, родной. Ничего, все нормально, хорошо и прекрасно. Целую! – Наталья Сергеевна нажала отбой, и засмеялась: – Конечно, Рудольф! Вы не поверите, Сережа Векслер с ним буквально час назад говорил!.. Он здесь. Рудольф здесь! Так, ищем номер… Рудольф Мелдерис…
Тем временем снег вдруг перестал идти, небо тут же поголубело, и солнце пробилось, и через окно видно стало, как на заснеженном тротуаре темно-синим огнем горят тени деревьев, киосков и фонарных столбов.
Второй спутник Натальи Сергеевны быстро встал из-за стола и вышел на крыльцо, снять эту внезапную перемену погоды. У него уже было два фото этой улицы: серое как будто дождливое небо, потом метель, и вот третье – внезапная февральская лазурь. Отличная серия для Инстаграмма.
Проходя через зал, он увидел возле дверей высокий плоский «винотечный» шкаф, где бутылки лежат поленницей от пола почти до потолка – шкаф как ширма, а там еще один столик.
За столиком перед кружкой пива и книгой сидел мужчина лет пятидесяти с квадратной лысой головой. Он вытащил из кармана мобильник и быстро нажал пару кнопок. Снова сунул его в карман разношенных джинсов и плотнее вжался в угол.
На крыльце было холодно и прекрасно. Солнце светило. Сосны шумели. Откуда-то выскочили веселые девушки в разноцветных курточках.
Он вернулся. Наталья Сергеевна держала мобильник у уха. Официант расставлял чайные чашки.
- Не отвечает, – сказала Наталья Сергеевна. – Черт. Жалко. Хотела повидаться. Совсем ведь рядом, полминуты ходьбы! Прямо хоть беги и стучи в дверь!
- Пошли ему смску, – сказал третий ее спутник.
- Да, да, обязательно, – сказала она. – Мальчики, вызовите такси на половину третьего.
Приехали на такси. Просто так, на пару часов, прогуляться.
Вчетвером вышли к морю через главный спуск, где две гранитные лестницы огибают смотровую площадку. Летом и ранней осенью здесь толпа отдыхающих – элегантная и вежливая, матовая и палевая северная толпа, даже не толпа, а просто гуляющие дамы и господа, аккуратные дети и подтянутые старики – в отличие от распаренной, шумной, потной, цветастой, розово-обожженной южной курортной толпы.
Летом на этих каменных скамьях девушки отряхивают ножки от песка, перед тем, как надеть узкие туфли, а у парапета непременно стоит немолодая парочка и вслух размышляет – спускаться ли на пляж, или вернуться на улицу, выпить кофе под зонтиком. А сейчас вообще никого кругом, ни одного человека. Направо и налево – бесконечный ровный пляж, знаменитый двадцатикилометровый променад с твердо утоптанным песком. Сейчас песок был под плотной коркой снега. На небе играли синие просветы. Выглядывало и пряталось солнце. Море пенилось косыми барашками. Над водой вдалеке летели гуси.
- Гуси, смотрите, гуси!
- Где? – спросила Наталья Сергеевна. – Где гуси?
- Вон, вон, с длинными шеями. Вот, смотри! Видишь? – ее спутники тыкали пальцами на горизонт.
Наталья Сергеевна прижимала очки к глазам.
- Да, да, вижу, – сказала она. – С ума сойти. Давайте покормим чаек. Я взяла булочку с завтрака.
Достала из сумочки, покрошила в ладонях, кинула в воздух.
Чайки сразу налетели – большие, скульптурные и страшные, как у Хичкока. Булочка кончилась. Чайки не отставали, подлетали совсем близко. Казалось, они кричали: «Еще! Еще!».
- Я замерзла, – сказала Наталья Сергеевна.
- Тогда идем обедать, – сказал один из ее спутников, повернулся и пошел назад, к лестнице.
- Смотри, – сказал другой. – Ветер наметает снег на темный песок, а потом песок наметает на снег. Как будто порошок какао с сахарной пудрой. Правда, пошлое сравнение?
- Обыкновенное, – сказал третий. – И даже неплохое.
- Нет, ужасно пошлое! – сказал второй. – Кондитерские метафоры, ненавижу. А ты, Наташа, как думаешь?
- Главное, не надо ненавидеть! – засмеялась она. – Особенно метафоры! Догоняем, догоняем!
Она быстро пошла следом за первым своим спутником, высоким мужчиной без шапки, в распахнутом пальто. Меж тем как остальные кутались в дутые куртки и подпихивали уши своих меховых шапочек под воротники – ветер был пронзительный.
Как только поднялись с пляжа и свернули на улицу, яркий бритвенный ветер сменился тусклым и мягким, как будто перед дождем. Но вместо дождя пошел снег.
- Обожаю такую погоду! – сказала Наталья Сергеевна.
Зашли в ресторан. Там почти никого не было. Выбрали стол у окна. Протерли очки. Долго решали, что заказать.
Снег тем временем валил всё гуще и быстрее. В окне видно было, как мама и папа с коляской – наверняка из местных – пробиваются сквозь этот буран. Красиво: намёты снега на черном козырьке коляски, женщина закрыла лицо рукой, мужчина ведет ее под руку. Второй спутник Натальи Сергеевны схватил айфон и выбежал на крыльцо, щелкнуть. Но пока он выбирался из-за стола, эти люди уже прошли мимо. Сзади было не так красиво. Тогда он снял просто улицу под снегом.
Вернулся. Наталья Сергеевна смотрела в свою маленькую золоченую «Нокию», нажимала разные кнопки и говорила:
- Самое простое латышское имя! Валдис? Янис? Андрис?
- Гунарс. Айварс. Вилис, – подсказывали ее спутники. – Что такое?
- Он тут жил… Он тут живет, вот буквально если выйти, налево в переулок, и там его дом! Погодите… Марис? Валдис? Фамилию помню – Мелдерис. Но я его записала на имя! Поняли? Сначала имя, потом фамилия. Ды-ды Мелдерис. Или Ды-ды-ды Мелдерис.
- Петерис? Карлис? Улдис? – сказал первый спутник. – Прокрути все номера.
- Ага, прокрути. У меня тут две тысячи номеров, кошмар. Мы с ним уже лет двадцать знакомы. Или даже больше. Но лет семь уже не встречались. Я когда приезжала, мы всегда виделись. Мы со Стасиком Дударем и Сережей Векслером, и с ним тоже, вчетвером гуляли, пили, дружили, болтали, вот как с вами сейчас. Какой человек! Я на эти дни просто влюблялась в него! Не смейтесь, бессовестные! Я серьезно. Но послушайте! Как же быть? Сколько сейчас в Бостоне?
Третий спутник посмотрел в свой айфон:
- Шесть утра с минутами.
- А в Барселоне?
- Три минуты первого.
- Дня?
- Ну, разумеется!
- Звоним в Барселону, – она набрала номер. – Привет, родной. Узнаешь? Ну, я, я, конечно. Помнишь Мелдериса? Вот я как раз буквально рядом с его домом, а как зовут – забыла. Час назад? Рудольф! Рудольф! Спасибо, родной. Ничего, все нормально, хорошо и прекрасно. Целую! – Наталья Сергеевна нажала отбой, и засмеялась: – Конечно, Рудольф! Вы не поверите, Сережа Векслер с ним буквально час назад говорил!.. Он здесь. Рудольф здесь! Так, ищем номер… Рудольф Мелдерис…
Тем временем снег вдруг перестал идти, небо тут же поголубело, и солнце пробилось, и через окно видно стало, как на заснеженном тротуаре темно-синим огнем горят тени деревьев, киосков и фонарных столбов.
Второй спутник Натальи Сергеевны быстро встал из-за стола и вышел на крыльцо, снять эту внезапную перемену погоды. У него уже было два фото этой улицы: серое как будто дождливое небо, потом метель, и вот третье – внезапная февральская лазурь. Отличная серия для Инстаграмма.
Проходя через зал, он увидел возле дверей высокий плоский «винотечный» шкаф, где бутылки лежат поленницей от пола почти до потолка – шкаф как ширма, а там еще один столик.
За столиком перед кружкой пива и книгой сидел мужчина лет пятидесяти с квадратной лысой головой. Он вытащил из кармана мобильник и быстро нажал пару кнопок. Снова сунул его в карман разношенных джинсов и плотнее вжался в угол.
На крыльце было холодно и прекрасно. Солнце светило. Сосны шумели. Откуда-то выскочили веселые девушки в разноцветных курточках.
Он вернулся. Наталья Сергеевна держала мобильник у уха. Официант расставлял чайные чашки.
- Не отвечает, – сказала Наталья Сергеевна. – Черт. Жалко. Хотела повидаться. Совсем ведь рядом, полминуты ходьбы! Прямо хоть беги и стучи в дверь!
- Пошли ему смску, – сказал третий ее спутник.
- Да, да, обязательно, – сказала она. – Мальчики, вызовите такси на половину третьего.
Оригинал и комментарии
литературная учёба от clear-text
ЯЗЫК, КОТОРЫЙ САМ
Поэт Виталий Пуханов недавно опубликовал такую притчу:
«За одного мальчика стихи писал его пиджак. Выйдет мальчик покурить, повесит пиджак на спинку стула, вернётся, а пиджак уже восьмистрочник классический выдал с глубокой жизненной мыслью. Или двенадцать строк напишет, или даже шестнадцать и двадцать строк, но реже. Мальчик пришёл с пиджаком к доброму волшебнику и спросил: что теперь делать? «Понимаешь, – тревожно начал волшебник, – с поэтами традиционной версификации иногда случается такое, что стихи начинает сочинять за них сам метод».
***
История известная.
Примерно о том же писал Шиллер аж в 1797 году:
«Друг! Ты пока не поэт, хоть порой сочиняешь удачно;
Литературный язык пишет стихи за тебя».
В подлиннике:
«Weil ein Vers dir gelingt in einer gebildeten Sprache,
Die für dich dichtet und denkt, glaubst du schon Dichter zu seyn?»
Подстрочник:
«Если у тебя получается стихотворение на выстроенном языке,
Который за тебя говорит и думает – неужели ты веришь, что ты поэт?»
***
Добавлю лишь, что такие конфузы – когда сам метод начинает сочинять за поэтов стихи – случаются не только с поэтами-традиционалистами.
С новаторами порой даже чаще.
Поэт Виталий Пуханов недавно опубликовал такую притчу:
«За одного мальчика стихи писал его пиджак. Выйдет мальчик покурить, повесит пиджак на спинку стула, вернётся, а пиджак уже восьмистрочник классический выдал с глубокой жизненной мыслью. Или двенадцать строк напишет, или даже шестнадцать и двадцать строк, но реже. Мальчик пришёл с пиджаком к доброму волшебнику и спросил: что теперь делать? «Понимаешь, – тревожно начал волшебник, – с поэтами традиционной версификации иногда случается такое, что стихи начинает сочинять за них сам метод».
***
История известная.
Примерно о том же писал Шиллер аж в 1797 году:
«Друг! Ты пока не поэт, хоть порой сочиняешь удачно;
Литературный язык пишет стихи за тебя».
В подлиннике:
«Weil ein Vers dir gelingt in einer gebildeten Sprache,
Die für dich dichtet und denkt, glaubst du schon Dichter zu seyn?»
Подстрочник:
«Если у тебя получается стихотворение на выстроенном языке,
Который за тебя говорит и думает – неужели ты веришь, что ты поэт?»
***
Добавлю лишь, что такие конфузы – когда сам метод начинает сочинять за поэтов стихи – случаются не только с поэтами-традиционалистами.
С новаторами порой даже чаще.
Оригинал и комментарии
you can't take the sky from me, или обзор cardinal cross от wolfox
На распродаже затарилась визуальными новеллами, разбираю корзинку. Решила попробовать Cardinal Cross, очнулась после десятка наигранных часов, в глазах сердечки и космические корабли, в голове звуки лазерных пистолетов и подключающихся нейроконнекторов. Ух!
Главная героиня - контрабандистка, Лана Брайс, вызвавшаяся добыть один артефакт, базово выглядящий как "светящийся кристалл непонятного назначения". Понятно, что такие артефакты - это вам не какая-нибудь поддельная ваза с надписью "Грааль" сбоку, это уже звучит подозрительно, да? А если клиент по прибытию на точку встречи оказывается спецагентом ("Эгоном", так они себя называют) федерации, да еще и в бегах, и приходится немедленно улепетывать - вместе с ним - на ближайшую планету, а там заверте. Собираем команду, обзаводимся проблемами и их решениями, спасаем Галактику, попутно неплохо бы починить Ланин сломанный автоцензор.
Если кто-то играл в SWTOR, особенно за смагглера, особенно женского пола, - то это, в общем, оно, только визуальная новелла. Если кто-то смотрел "Светлячка", то аналогично. Лана - неунывающая раздолбайка, юмор у нее странный и порой довольно мрачный, ее не будет мучить совесть при необходимости выстрелить в виновного (невиновных в этот сеттинг вообще не завезли), при этом она перевернет пол-Галактики за друзей, родичей, любимых и команду. Пересечения данных четырех множеств довольно свободные. Whatever it means.
Романсы в игре присутствуют, один я бы назвала сюжетно-главным, очевидно - какой, да? Хотя можно и без него. Два других сугубо опциональны в принципе. Можно стартануть сходу-максимально-полиаморно, если это ваша чашка космического кофеинового коктейля, но в итоге выбирать все равно придется. Одна опция, кстати, юрийная. Вдобавок додают фансервиса! (Ниже - попытка пробраться сквозь охрану аэропорта, маскируясь под то, что вы подумали.)
Роутов как таковых нет - сюжет практически линеен до финала (плюс-минус вариации), где и разветвляется, но выборы, сделанные в процессе, влияют на этот самый финал - и еще как! Mass Effect какой-то на минималках, честное слово! Я три раза переигрывала, пока добилась желаемой концовки. Это явно не классическое "пойти с тян номер один" \ "остаться есть кексы с тян номер два" \ "лечь спать, потому что все вокруг идиоты". (Последний выбор из Soul Nomad, он там, кстати, самый логичный.)
А сам сюжет тянет на полноценную книгу в жанре космооперы. Продуманный мир с прошлым, настоящим и потенциальным будущим (зависящим от наших выборов), поступающие в рамках своей логики - а не по желанию левой щупальцы сценариста - персонажи, интересные твисты, red herrings - елки, как это перевести-то?! - динамичные сцены погонь, перестрелок и противостояний... Арт выше всяких похвал опять же. Озвучки нет, но я не то чтобы фанат англоозвучек от любителей. Музыку вот могли бы разве что сделать пободрее, но не мешает - и ладно. Зато красиво как!
В общем, отличная история для фанатов sci-fi, space opera и всяких там звездновойн. Strong female protagonist included!
Главная героиня - контрабандистка, Лана Брайс, вызвавшаяся добыть один артефакт, базово выглядящий как "светящийся кристалл непонятного назначения". Понятно, что такие артефакты - это вам не какая-нибудь поддельная ваза с надписью "Грааль" сбоку, это уже звучит подозрительно, да? А если клиент по прибытию на точку встречи оказывается спецагентом ("Эгоном", так они себя называют) федерации, да еще и в бегах, и приходится немедленно улепетывать - вместе с ним - на ближайшую планету, а там заверте. Собираем команду, обзаводимся проблемами и их решениями, спасаем Галактику, попутно неплохо бы починить Ланин сломанный автоцензор.
Если кто-то играл в SWTOR, особенно за смагглера, особенно женского пола, - то это, в общем, оно, только визуальная новелла. Если кто-то смотрел "Светлячка", то аналогично. Лана - неунывающая раздолбайка, юмор у нее странный и порой довольно мрачный, ее не будет мучить совесть при необходимости выстрелить в виновного (невиновных в этот сеттинг вообще не завезли), при этом она перевернет пол-Галактики за друзей, родичей, любимых и команду. Пересечения данных четырех множеств довольно свободные. Whatever it means.
Романсы в игре присутствуют, один я бы назвала сюжетно-главным, очевидно - какой, да? Хотя можно и без него. Два других сугубо опциональны в принципе. Можно стартануть сходу-максимально-полиаморно, если это ваша чашка космического кофеинового коктейля, но в итоге выбирать все равно придется. Одна опция, кстати, юрийная. Вдобавок додают фансервиса! (Ниже - попытка пробраться сквозь охрану аэропорта, маскируясь под то, что вы подумали.)
Роутов как таковых нет - сюжет практически линеен до финала (плюс-минус вариации), где и разветвляется, но выборы, сделанные в процессе, влияют на этот самый финал - и еще как! Mass Effect какой-то на минималках, честное слово! Я три раза переигрывала, пока добилась желаемой концовки. Это явно не классическое "пойти с тян номер один" \ "остаться есть кексы с тян номер два" \ "лечь спать, потому что все вокруг идиоты". (Последний выбор из Soul Nomad, он там, кстати, самый логичный.)
А сам сюжет тянет на полноценную книгу в жанре космооперы. Продуманный мир с прошлым, настоящим и потенциальным будущим (зависящим от наших выборов), поступающие в рамках своей логики - а не по желанию левой щупальцы сценариста - персонажи, интересные твисты, red herrings - елки, как это перевести-то?! - динамичные сцены погонь, перестрелок и противостояний... Арт выше всяких похвал опять же. Озвучки нет, но я не то чтобы фанат англоозвучек от любителей. Музыку вот могли бы разве что сделать пободрее, но не мешает - и ладно. Зато красиво как!
В общем, отличная история для фанатов sci-fi, space opera и всяких там звездновойн. Strong female protagonist included!
Оригинал и комментарии
литературная учёба от clear-text
"ТОРЖЕСТВОВАТЬ ПРИДЕТСЯ ОДНОМУ"
Когда-то давно, очень давно, еще до того, как я начал сочинять рассказы, я увидел по телевизору передачу с одним неплохим, в общем и целом, поэтом. Поэт был очень стар, но бодр, и красиво, как-то по-французски одет. Я даже сначала принял его за какого-то старого русского эмигранта, черт знает... Но нет, поэт был бесспорно советский.
***
Он рассказывал разные интересные истории о писателях, художниках, актерах, с кем он общался в течение своей жизни. От Маяковского до Пастернака, от Бабеля до Олеши, от Мейерхольда до Акимова, от Эйзенштейна до Пудовкина и так далее.
Ведущий смотрел на него так, как будто он был они все.
Я подумал - как, наверное, грустно и противно жить этому старику, потому что его принимают за целую эпоху.
А он, меж тем - просто он.
Сам, со своими собственными заслугами и провалами, нравится это кому-то или нет! А вовсе не свидетель жизни знаменитых режиссеров, актеров, поэтов.
Вот такое у него вдруг возникало выражение лица, когда неожиданно тускнел взгляд, и он смотрел вниз, на свои тощие колени, отрисованные полотняными брюками - дело было летом, на дачной веранде.
Но потом он поднимал голову, глаза его взблескивали весело и даже горделиво, губы складывались в надменную усмешку, и казалось, что ему кажется - он и есть одновременно Маяковский, Бабель, Мейерхольд...
***
Даже захотелось написать повесть или целый роман вот о таком "последнем из плеяды". О тяжком грузе то ли обидного долга перед в сто раз более великими ушедшими друзьями - то ли вынужденного, но все же приятного воспоминательства, которое чуть-чуть отдает самозванством.
Но как-то не собрался.
Когда-то давно, очень давно, еще до того, как я начал сочинять рассказы, я увидел по телевизору передачу с одним неплохим, в общем и целом, поэтом. Поэт был очень стар, но бодр, и красиво, как-то по-французски одет. Я даже сначала принял его за какого-то старого русского эмигранта, черт знает... Но нет, поэт был бесспорно советский.
***
Он рассказывал разные интересные истории о писателях, художниках, актерах, с кем он общался в течение своей жизни. От Маяковского до Пастернака, от Бабеля до Олеши, от Мейерхольда до Акимова, от Эйзенштейна до Пудовкина и так далее.
Ведущий смотрел на него так, как будто он был они все.
Я подумал - как, наверное, грустно и противно жить этому старику, потому что его принимают за целую эпоху.
А он, меж тем - просто он.
Сам, со своими собственными заслугами и провалами, нравится это кому-то или нет! А вовсе не свидетель жизни знаменитых режиссеров, актеров, поэтов.
Вот такое у него вдруг возникало выражение лица, когда неожиданно тускнел взгляд, и он смотрел вниз, на свои тощие колени, отрисованные полотняными брюками - дело было летом, на дачной веранде.
Но потом он поднимал голову, глаза его взблескивали весело и даже горделиво, губы складывались в надменную усмешку, и казалось, что ему кажется - он и есть одновременно Маяковский, Бабель, Мейерхольд...
***
Даже захотелось написать повесть или целый роман вот о таком "последнем из плеяды". О тяжком грузе то ли обидного долга перед в сто раз более великими ушедшими друзьями - то ли вынужденного, но все же приятного воспоминательства, которое чуть-чуть отдает самозванством.
Но как-то не собрался.
Оригинал и комментарии
как сестра от clear-text
«АНГЕЛАМ СВОИМ ЗАПОВЕДАЕТ О ТЕБЕ»
Номер был неважнецкий, но двухместный – хорошо, что не «дабл», а «твин», то есть с двумя кроватями. Он лег, погасил свет, отвернулся к стенке и прикрыл глаза. Она дожидалась в прихожей.
- Все, – громко сказал он. – Я уже сплю. Заходите.
Она долго умывалась. Потом он слышал, как она сбросила босоножки – легкий стук по гостиничному ламинату – разделась и улеглась.
- Спокойной ночи, – сказал он.
- Спокойной ночи, – сказала она. – Спасибо большое, что вы меня пустили.
- Не за что. Спокойной ночи.
- Спокойной… Вы такой добрый и хороший. Спасибо, правда.
- Перестаньте. Спокойной ночи, спать пора.
Он повернулся на спину, посмотрел на потолок, и нарочно не стал коситься в ее сторону: глупости какие. Переночует и уйдет. Поспасибкает на прощанье. Всё. Он потянулся и громко зевнул.
- Что? – спросила она.
Он не ответил.
- Вы что-то сказали?
- Нет, нет, я просто зевнул.
- А вы не храпите ночью?
- Нет.
- Это хорошо. У меня папа храпит на весь дом, и две сестры тоже. Вот в три трубы как заведут, – она тихонько засмеялась. – Кажется, форточка открыта, я проверю.
- Я закрыл форточку, – сказал он.
- Я все равно проверю.
Скрипнула кровать, он услышал ее босые шаги.
- Да, – сказала она. – Правда, закрыта. Даже душно.
- Тогда откройте.
- Будет холодно.
- Сами решайте. Спокойной ночи.
Она села на свою кровать, но, слышал он, не легла.
- А давайте на «ты», – сказала она.
- Это почему?
- Раз мы вместе ночуем в одной комнате, как родственники.
- Хорошо, – вздохнул он, не желая вести споры-разговоры. – На «ты» так на «ты». Давай скорее спи, я спать хочу.
- А можно я к тебе прилягу? – спросила она.
- С ума сошла! – негромко крикнул он. – Нельзя! Не вздумай. Спи, кому сказано!
- Жалко, – сказала она. – А почему?
- По кочану! Соображаешь? Тебе девятнадцать лет, мне тридцать восемь. Я по вашим меркам тебе в отцы гожусь.
- Ну и что? – сказала она. - У нас многие девушки в шестнадцать выходят за стариков, и все нормально, никто не пугается. Чего ты боишься?
- Прекрати. У вас не у нас. Я женат!
- Я буду у тебя второй женой.
- С ума сошла?
- Я шучу, ты что, – сказала она. – Я же студентка. Я городская. У меня вся семья городская. Я без этих кишлачных дел. Я пошутила, ты понял?
- Пошутили, и хватит, – сказал он.
- У тебя совсем нет чувства юмора? – она засмеялась.
- Послушай, – ему все это надоело. – Ты мне сказала, что тебе страшно идти домой. Я сказал, что отвезу тебя на такси. Ты сказала, что у вас такой район, что меня там даже на такси убьют или покалечат. Ты попросилась переночевать в моем номере. Чисто как сестра. Я согласился. Всё, точка. Спи, и чтоб без глупостей.
- Я всё наврала, – сказала она. – Я в тебя влюбилась. Возьми меня.
- Господи! – застонал он. – Ты же мусульманка!
Она молчала.
- Мусульманка или нет? Да или нет?
- Ну, да, – согласилась она.
- Вот видишь! Спи давай.
- Да какая я мусульманка, – вздохнула она. – То есть с одной стороны я мусульманка, конечно. Но почему? Вот ты, конечно, православный, да?
- Православный.
- А ты что, все посты соблюдаешь, по воскресеньям ходишь в храм? Молишься перед сном, перед каждой едой? Ведь нет же! Ты православный потому что русский. То есть потому что не мусульманин. Вот и я так же. Я мусульманка, потому что не русская и не православная, вот и всё. Я даже шахаду не знаю. Забыла, то есть. Только ты никому не говори. А ты «Отче наш» знаешь? Тоже забыл?
Он молчал.
- Вот видишь, – сказала она.
- Я вижу одно, – строго сказал он. – Не в молитвах дело. Ты все равно мусульманка, а я все равно православный. Аллах тебе велел выйти замуж невинной девушкой за хорошего молодого парня. А мне Бог велел любить свою законную жену. Точка.
- А Бог и Аллах – это разные люди? Ой, в смысле боги?
- Нет, – сказал он. – Бог един. Аллах – это Бог по-арабски. А Бог - это Аллах по-русски. Сама ведь всё знаешь. Студентка! Зачем зря болтать?
- Возьми меня в Россию, – сказала она. – Я правда в тебя влюбилась. Здесь такая тоска, я здесь умираю. И вдруг ты. Давай прямо сейчас уедем в Россию?
- Погоди, – зло спросил он. – Ты в меня влюбилась, или здесь тоска? Что главнее?
- Я хорошая, – сказала она. – А буду еще лучше. Жена неважно. Она даже не заметит.
- Бред, – сказал он. – Забудь. Всё, спим.
- Извини, – сказала она.
- Да пожалуйста, – сказал он. – Спокойной ночи.
***
Утром он проснулся от звона разбитого стекла. Вскочил. В окно кидали камнями. Номер был в третьем этаже, поэтому камни долетали не все. Она тоже вскочила, закуталась в одеяло, встала сбоку окна.
- Всё, – сказала она. – Выследили.
- Кто?
- Отец и сестры. И двоюродные братья. С ружьями. Видишь?
- Звони в полицию.
- Не канает. Там все схвачено.
- Ну и что это будет? – у него дрожали губы, но он пытался справиться с собой. – Что теперь?
- Не знаю. Плохо будет. В ЗАГС потащат, под ружьем. Если ты их уговоришь. Или убьют. Надо было ночью убегать. Я же говорила.
- Сука ты! – вдруг заорал он. – Все подстроила? А ну иди сюда! Раз все равно так, я тебя сейчас выебу! Перед смертью, сука!
Опрокинул ее на кровать, навалился сверху. Снова зазвенело стекло, небольшой камень влетел в комнату и попал ему в плечо. Он выматерился, схватил ее в охапку, потащил в прихожую, силком поставил на колени спиной к себе, лицом к вешалке. Она сунула руку в свою сумочку, которая стояла под вешалкой, на полке для туфель. Достала нож и снизу ударила его в пах – и случайно попала в бедренную артерию. Он упал на пол, заливаясь кровью, дергаясь и предсмертно скуля.
Она перешагнула через него, подобрала одеяло, завернулась до подбородка, открыла окно. Люди, стоявшие внизу, замолчали, опустили руки и ружья.
Она забралась на подоконник, выпростала правую руку, помахала им и шагнула туда, в прохладный утренний воздух.
***
Ангелы небесные подхватили ее и понесли на небо.
Что она там делала, никто не знает, но через сорок дней ангелы небесные на крылах своих отнесли ее в Россию, в тот город, где он жил.
Там она окончила педагогический институт, теперь работает в школе, и по церковным праздникам ходит на кладбище, где его могила.
Иногда встречает там его жену, но ничего ей не говорит.
Номер был неважнецкий, но двухместный – хорошо, что не «дабл», а «твин», то есть с двумя кроватями. Он лег, погасил свет, отвернулся к стенке и прикрыл глаза. Она дожидалась в прихожей.
- Все, – громко сказал он. – Я уже сплю. Заходите.
Она долго умывалась. Потом он слышал, как она сбросила босоножки – легкий стук по гостиничному ламинату – разделась и улеглась.
- Спокойной ночи, – сказал он.
- Спокойной ночи, – сказала она. – Спасибо большое, что вы меня пустили.
- Не за что. Спокойной ночи.
- Спокойной… Вы такой добрый и хороший. Спасибо, правда.
- Перестаньте. Спокойной ночи, спать пора.
Он повернулся на спину, посмотрел на потолок, и нарочно не стал коситься в ее сторону: глупости какие. Переночует и уйдет. Поспасибкает на прощанье. Всё. Он потянулся и громко зевнул.
- Что? – спросила она.
Он не ответил.
- Вы что-то сказали?
- Нет, нет, я просто зевнул.
- А вы не храпите ночью?
- Нет.
- Это хорошо. У меня папа храпит на весь дом, и две сестры тоже. Вот в три трубы как заведут, – она тихонько засмеялась. – Кажется, форточка открыта, я проверю.
- Я закрыл форточку, – сказал он.
- Я все равно проверю.
Скрипнула кровать, он услышал ее босые шаги.
- Да, – сказала она. – Правда, закрыта. Даже душно.
- Тогда откройте.
- Будет холодно.
- Сами решайте. Спокойной ночи.
Она села на свою кровать, но, слышал он, не легла.
- А давайте на «ты», – сказала она.
- Это почему?
- Раз мы вместе ночуем в одной комнате, как родственники.
- Хорошо, – вздохнул он, не желая вести споры-разговоры. – На «ты» так на «ты». Давай скорее спи, я спать хочу.
- А можно я к тебе прилягу? – спросила она.
- С ума сошла! – негромко крикнул он. – Нельзя! Не вздумай. Спи, кому сказано!
- Жалко, – сказала она. – А почему?
- По кочану! Соображаешь? Тебе девятнадцать лет, мне тридцать восемь. Я по вашим меркам тебе в отцы гожусь.
- Ну и что? – сказала она. - У нас многие девушки в шестнадцать выходят за стариков, и все нормально, никто не пугается. Чего ты боишься?
- Прекрати. У вас не у нас. Я женат!
- Я буду у тебя второй женой.
- С ума сошла?
- Я шучу, ты что, – сказала она. – Я же студентка. Я городская. У меня вся семья городская. Я без этих кишлачных дел. Я пошутила, ты понял?
- Пошутили, и хватит, – сказал он.
- У тебя совсем нет чувства юмора? – она засмеялась.
- Послушай, – ему все это надоело. – Ты мне сказала, что тебе страшно идти домой. Я сказал, что отвезу тебя на такси. Ты сказала, что у вас такой район, что меня там даже на такси убьют или покалечат. Ты попросилась переночевать в моем номере. Чисто как сестра. Я согласился. Всё, точка. Спи, и чтоб без глупостей.
- Я всё наврала, – сказала она. – Я в тебя влюбилась. Возьми меня.
- Господи! – застонал он. – Ты же мусульманка!
Она молчала.
- Мусульманка или нет? Да или нет?
- Ну, да, – согласилась она.
- Вот видишь! Спи давай.
- Да какая я мусульманка, – вздохнула она. – То есть с одной стороны я мусульманка, конечно. Но почему? Вот ты, конечно, православный, да?
- Православный.
- А ты что, все посты соблюдаешь, по воскресеньям ходишь в храм? Молишься перед сном, перед каждой едой? Ведь нет же! Ты православный потому что русский. То есть потому что не мусульманин. Вот и я так же. Я мусульманка, потому что не русская и не православная, вот и всё. Я даже шахаду не знаю. Забыла, то есть. Только ты никому не говори. А ты «Отче наш» знаешь? Тоже забыл?
Он молчал.
- Вот видишь, – сказала она.
- Я вижу одно, – строго сказал он. – Не в молитвах дело. Ты все равно мусульманка, а я все равно православный. Аллах тебе велел выйти замуж невинной девушкой за хорошего молодого парня. А мне Бог велел любить свою законную жену. Точка.
- А Бог и Аллах – это разные люди? Ой, в смысле боги?
- Нет, – сказал он. – Бог един. Аллах – это Бог по-арабски. А Бог - это Аллах по-русски. Сама ведь всё знаешь. Студентка! Зачем зря болтать?
- Возьми меня в Россию, – сказала она. – Я правда в тебя влюбилась. Здесь такая тоска, я здесь умираю. И вдруг ты. Давай прямо сейчас уедем в Россию?
- Погоди, – зло спросил он. – Ты в меня влюбилась, или здесь тоска? Что главнее?
- Я хорошая, – сказала она. – А буду еще лучше. Жена неважно. Она даже не заметит.
- Бред, – сказал он. – Забудь. Всё, спим.
- Извини, – сказала она.
- Да пожалуйста, – сказал он. – Спокойной ночи.
***
Утром он проснулся от звона разбитого стекла. Вскочил. В окно кидали камнями. Номер был в третьем этаже, поэтому камни долетали не все. Она тоже вскочила, закуталась в одеяло, встала сбоку окна.
- Всё, – сказала она. – Выследили.
- Кто?
- Отец и сестры. И двоюродные братья. С ружьями. Видишь?
- Звони в полицию.
- Не канает. Там все схвачено.
- Ну и что это будет? – у него дрожали губы, но он пытался справиться с собой. – Что теперь?
- Не знаю. Плохо будет. В ЗАГС потащат, под ружьем. Если ты их уговоришь. Или убьют. Надо было ночью убегать. Я же говорила.
- Сука ты! – вдруг заорал он. – Все подстроила? А ну иди сюда! Раз все равно так, я тебя сейчас выебу! Перед смертью, сука!
Опрокинул ее на кровать, навалился сверху. Снова зазвенело стекло, небольшой камень влетел в комнату и попал ему в плечо. Он выматерился, схватил ее в охапку, потащил в прихожую, силком поставил на колени спиной к себе, лицом к вешалке. Она сунула руку в свою сумочку, которая стояла под вешалкой, на полке для туфель. Достала нож и снизу ударила его в пах – и случайно попала в бедренную артерию. Он упал на пол, заливаясь кровью, дергаясь и предсмертно скуля.
Она перешагнула через него, подобрала одеяло, завернулась до подбородка, открыла окно. Люди, стоявшие внизу, замолчали, опустили руки и ружья.
Она забралась на подоконник, выпростала правую руку, помахала им и шагнула туда, в прохладный утренний воздух.
***
Ангелы небесные подхватили ее и понесли на небо.
Что она там делала, никто не знает, но через сорок дней ангелы небесные на крылах своих отнесли ее в Россию, в тот город, где он жил.
Там она окончила педагогический институт, теперь работает в школе, и по церковным праздникам ходит на кладбище, где его могила.
Иногда встречает там его жену, но ничего ей не говорит.
Оригинал и комментарии
заметки на коленке от wolfox
Если вдруг кому-то (theoretically speaking, разумеется) понадобится узнать, чем можно быстро и эффективно отмыть напольное покрытие на кухне от лужи йода, то подсказываю: почему-то лучше всего справляется средство для чистки плиты Cif. С экстрактом цитрусов (может, именно из-за экстракта). Гугл рекомендует еще пищевую соду и собственно лимон, но лимоны я не ем, а пищевая сода... откуда у миллениалов пищевая сода, если все, что мы печем - это блинчики на сковородке, шарлотку в мультиварке и РПГ-шные виртуальные рецепты, в которые сода не входит совершенно никогда в принципе?
Разумеется, все это - совершенно теоретически и абстрактно. Никто из нас, разумных людей, никогда не спотыкается о холодильник и не проливает целый пузырек йода на линолеум. Но мало ли, понадобится... в литературных, так сказать, описательных целях...
Вообще я собиралась сказать про другое. Про пони. Пони (которые My Little Pony) - моя давняя любовь, а тут еще Hasbro выпустили совершенно прекрасный кроссовер с Dungeons and Dragons. Да, именно!
(ссылка на сайт)
Пять поняш, каждая - с соответствующим персонажным именем и историей. Wizard, Rogue, Barbarian, Druid, Bard. Любопытно, что все - earth ponies, насколько я вижу, ни одного пегаса или единорога, впрочем, так даже интереснее. В комплекте - эксклюзивный D20 и экран ДМ-а. THIS IS SO EPIC.
Разумеется, все это - совершенно теоретически и абстрактно. Никто из нас, разумных людей, никогда не спотыкается о холодильник и не проливает целый пузырек йода на линолеум. Но мало ли, понадобится... в литературных, так сказать, описательных целях...
Вообще я собиралась сказать про другое. Про пони. Пони (которые My Little Pony) - моя давняя любовь, а тут еще Hasbro выпустили совершенно прекрасный кроссовер с Dungeons and Dragons. Да, именно!
(ссылка на сайт)
Пять поняш, каждая - с соответствующим персонажным именем и историей. Wizard, Rogue, Barbarian, Druid, Bard. Любопытно, что все - earth ponies, насколько я вижу, ни одного пегаса или единорога, впрочем, так даже интереснее. В комплекте - эксклюзивный D20 и экран ДМ-а. THIS IS SO EPIC.
Оригинал и комментарии
литературная учёба от clear-text
МОСКОВСКАЯ ДРАМАТУРГИЯ
Знаменитый советский сценарист Евгений Габрилович (1899 – 1993) рассказывал.
В какой-то очень круглый день своего рождения, возвращаясь из ресторана, он дал пять рублей молодому лифтеру (лифтерами тогда называли консьержей), который дежурил в подъезде. Целых пять рублей. Синенькую! Вот просто так!
- Ну что вы, Евгений Иосифович, зачем это? – спросил тот.
- В честь моего юбилея! – сказал тороватый Габрилович.
- Ах, ах, минуточку! – сказал лифтер.
Он сунулся в свою комнатку около лифта и достал какую-то книжечку.
Надписал и преподнёс Габриловичу сборник своих стихов, недавно изданный в Париже.
Как рассказывал Габрилович – «я прямо ахнул!»
***
Это, как утверждают мои друзья, а также соседи Габриловича по дому и подъезду – был поэт Александр Васютков. Он был из бывших СМОГистов. СМОГ (расшифровывается «Смелость мысли, образная глубина») – было такое неофициальное литературное движение, просуществовавшее четырнадцать месяцев – с февраля 1965 по апрель 1966 года, жестоко раздавленное властями: обыски, увольнения, высылки, психушки. Поэта Васюткова избили какие-то якобы «простые московские парни», когда он шел с плакатиком, на котором была строчка Хлебникова: «Русь! Ты вся – поцелуй на морозе».
***
В рассказе Габриловича одна неточность: сборник был все же не в Париже изданный, а в Москве, то ли в 1985, то ли в 1989 году.
Наверное, про Париж великий сценарист Габрилович придумал для красоты.
***
Вот такой очень сценарный эпизод.
Однако ничего особо замечательного в литературной судьбе поэта Васюткова не было. Этот эпизод ничего не переломил в его жизни. Как и в жизни Габриловича.
Габрилович так и продолжал – вернее, уже заканчивал – блестящую жизнь знаменитого сценариста, обласканного и зрителями, и правительством. А Васютков так и остался безвестным поэтом. Кажется, он жив (1946 года рождения) и даже получил медаль «Ветеран труда».
Но все равно очень сценарно.
Хотя и не закончено.
Но никуда не денешься - московская драматургия, она вся такая.
На сплошных недосказанностях. Очевидно, Чехов повлиял.
Знаменитый советский сценарист Евгений Габрилович (1899 – 1993) рассказывал.
В какой-то очень круглый день своего рождения, возвращаясь из ресторана, он дал пять рублей молодому лифтеру (лифтерами тогда называли консьержей), который дежурил в подъезде. Целых пять рублей. Синенькую! Вот просто так!
- Ну что вы, Евгений Иосифович, зачем это? – спросил тот.
- В честь моего юбилея! – сказал тороватый Габрилович.
- Ах, ах, минуточку! – сказал лифтер.
Он сунулся в свою комнатку около лифта и достал какую-то книжечку.
Надписал и преподнёс Габриловичу сборник своих стихов, недавно изданный в Париже.
Как рассказывал Габрилович – «я прямо ахнул!»
***
Это, как утверждают мои друзья, а также соседи Габриловича по дому и подъезду – был поэт Александр Васютков. Он был из бывших СМОГистов. СМОГ (расшифровывается «Смелость мысли, образная глубина») – было такое неофициальное литературное движение, просуществовавшее четырнадцать месяцев – с февраля 1965 по апрель 1966 года, жестоко раздавленное властями: обыски, увольнения, высылки, психушки. Поэта Васюткова избили какие-то якобы «простые московские парни», когда он шел с плакатиком, на котором была строчка Хлебникова: «Русь! Ты вся – поцелуй на морозе».
***
В рассказе Габриловича одна неточность: сборник был все же не в Париже изданный, а в Москве, то ли в 1985, то ли в 1989 году.
Наверное, про Париж великий сценарист Габрилович придумал для красоты.
***
Вот такой очень сценарный эпизод.
Однако ничего особо замечательного в литературной судьбе поэта Васюткова не было. Этот эпизод ничего не переломил в его жизни. Как и в жизни Габриловича.
Габрилович так и продолжал – вернее, уже заканчивал – блестящую жизнь знаменитого сценариста, обласканного и зрителями, и правительством. А Васютков так и остался безвестным поэтом. Кажется, он жив (1946 года рождения) и даже получил медаль «Ветеран труда».
Но все равно очень сценарно.
Хотя и не закончено.
Но никуда не денешься - московская драматургия, она вся такая.
На сплошных недосказанностях. Очевидно, Чехов повлиял.
Оригинал и комментарии
дело техники от clear-text
ВЗГЛЯД, ПОЛНЫЙ ЛЮБВИ
- Стоп! – сказала режиссер Тамара Матвеевна. – Не годится.
- Что такое? – спросил оператор.
- Здесь должна быть любовь, – сказала она, и уточнила: – Во взгляде! Эпизод про любовь, или нет? Или как? А? Эй? Не слышу!
- Да, – сказала юная актриса Настя Лапулина.
Она полулежала в постели, опершись локтем на подушку, а ее партнер Василий Свенцицкий, не очень молодой, хотя красивый и здорово накачанный, сидел, опершись на спинку кровати. Он, значит, сидел, а она должна была чуть снизу на него взглянуть. Утро после первого секса влюбленной девушки и утомленного жизнью мужчины.
- Если «да», тогда смотри на него с любовью. С любовью! – повторила Тамара Матвеевна.
- А как?
- Приехали! – Тамара Матвеевна засмеялась своим хриплым курящим голосом, хотя на самом деле она не курила никогда. – Знаешь, что такое любовь?
- Знаю! – чуть обиженно сказала Настя.
- Тогда давай, взгляд с любовью. Готова? – Настя кивнула. – Камера! Нет, стоп. Не получается. Будем тренироваться.
Свенцицкий сдержал улыбку.
- Хорошо, – кивнула Настя. – Давайте.
- Понеслась, – сказала Тамара Матвеевна. – Любовь, это что? Отвечай.
- Это счастье! – сказала Настя. – Это преданность и верность.
- Мало! Алкаш счастлив при виде бутылки, ну и так далее. У тебя был хороший секс, ты счастлива? Мало! Насчет преданности и верности. Понимаешь, деточка, я не о той любви, которая созревает потом, про которую вспоминают через пять, десять, тридцать лет жизни: «вот, мы с ним были счастливы, нам было хорошо, мы любили друг друга» и все такое. Тут без вопросов. Но ты-то с ним только что трахнулась. Я про чувство любви, которое возникло недавно и ярко вылезло вот сейчас. Поняла?
- Да, – кивнула Настя.
- Ну и что же это такое? Новая, свежая, неожиданная, еще не до конца понятная тебе самой, но при этом реальная, сильная, захватывающая любовь… Что это?
- Это нежность!
- Нежность бывает к кошкам.
- Это… Это желание всегда-всегда быть вместе…
- Да он от тебя убежит, как только поймет, что ты к нему прилипла, как банный лист к жопе.
- Это, – не сдавалась Настя, – желание всегда помогать… Готовить обед…
- Ты что, личный врач? Личный МЧС? Повар?
- Желание родить ему ребенка!
- А ты его спросила, про ребенка?
Настя чуть не заплакала.
- Ну ладно, ладно – сказала Тамара Матвеевна. – Давай, попробуй изобразить это в своем взгляде. Нам нужно пять секунд, всего ничего. Что там у тебя? Желание родить ребенка, всегда быть вместе, быть опорой в жизни, плюс нежность… В одном взгляде. Взгляд, полный любви. Собралась?
- Да.
- Поехали. Камера… Нет. Стоп. Не получается.
- Тамара! – подал голос актер Свенцицкий. – Дай ей время. Может, пусть она как-то поработает, войдет в роль. Процессу перевоплощения предшествует процесс переживания…
- Сиди! – оборвала его Тамара Матвеевна. – Вот ведь Станиславский на полставки, честное слово.
- Давайте я еще раз попробую, – подала голос Настя.
- Нет уж, – сказала Тамара Матвеевна. – Теперь слушай меня. И запоминай. Задача: посмотреть на партнера взглядом, полным любви.
Она встала и пересела на край кровати, жестом велев актеру Свенцицкому чуть подвинуться, и продолжала.
- Смотри на меня. Внимательно. Но не в глаза, а на мой нос. Отлично. А вот теперь, – она отодвинулась влево, – смотри на дерево, которое в окне за моей спиной, за моим затылком. Отлично. Вот я держу палец там, где был мой нос. Смотри на палец, потом на окно, потом снова на палец. Фокусируй глаза сначала на пальце, потом на дереве в окне и снова на пальце. О! Получается. Умница. А теперь я двигаюсь на место, смотри на мой нос, а потом как бы сквозь мое лицо – вдаль, на дерево в окне. Не на само дерево, не верти головой! Именно сквозь, меняй фокусировку, а потом назад… Хорошо. И вот так с Васиной рожей будет, смотри на него! – она встала и кивнула в сторону актера Свенцицкого. – Ну-ка, на его лицо, потом куда-то сквозь него вдаль, и снова на него. Отлично.
- И всё?
- Нет, не всё! Теперь как следует отморгайся. Часто-часто поморгай глазами, а потом раскрой их. И наконец. Сожми челюсти. Сильно-сильно. А потом ослабь прикус. Ослабь, но не размыкай. Ну разве чуть-чуть, на четверть миллиметра просвет между зубами чтоб был, но не больше, поняла?
Настя кивнула.
- Повторяю. Поморгай. Отморгайся. Сожми челюсти. Слегка их расслабь. Смотри Василию на нос, потом сквозь него как бы вдаль, потом снова на него. Готова? Поехали. Камера! Так. Так. Так. Снято.
Тамара Матвеевна подошла к оператору.
Тот прокрутил запись.
- Отлично, – сказала Тамара Матвеевна. – Взгляд, полный любви!
- Стоп! – сказала режиссер Тамара Матвеевна. – Не годится.
- Что такое? – спросил оператор.
- Здесь должна быть любовь, – сказала она, и уточнила: – Во взгляде! Эпизод про любовь, или нет? Или как? А? Эй? Не слышу!
- Да, – сказала юная актриса Настя Лапулина.
Она полулежала в постели, опершись локтем на подушку, а ее партнер Василий Свенцицкий, не очень молодой, хотя красивый и здорово накачанный, сидел, опершись на спинку кровати. Он, значит, сидел, а она должна была чуть снизу на него взглянуть. Утро после первого секса влюбленной девушки и утомленного жизнью мужчины.
- Если «да», тогда смотри на него с любовью. С любовью! – повторила Тамара Матвеевна.
- А как?
- Приехали! – Тамара Матвеевна засмеялась своим хриплым курящим голосом, хотя на самом деле она не курила никогда. – Знаешь, что такое любовь?
- Знаю! – чуть обиженно сказала Настя.
- Тогда давай, взгляд с любовью. Готова? – Настя кивнула. – Камера! Нет, стоп. Не получается. Будем тренироваться.
Свенцицкий сдержал улыбку.
- Хорошо, – кивнула Настя. – Давайте.
- Понеслась, – сказала Тамара Матвеевна. – Любовь, это что? Отвечай.
- Это счастье! – сказала Настя. – Это преданность и верность.
- Мало! Алкаш счастлив при виде бутылки, ну и так далее. У тебя был хороший секс, ты счастлива? Мало! Насчет преданности и верности. Понимаешь, деточка, я не о той любви, которая созревает потом, про которую вспоминают через пять, десять, тридцать лет жизни: «вот, мы с ним были счастливы, нам было хорошо, мы любили друг друга» и все такое. Тут без вопросов. Но ты-то с ним только что трахнулась. Я про чувство любви, которое возникло недавно и ярко вылезло вот сейчас. Поняла?
- Да, – кивнула Настя.
- Ну и что же это такое? Новая, свежая, неожиданная, еще не до конца понятная тебе самой, но при этом реальная, сильная, захватывающая любовь… Что это?
- Это нежность!
- Нежность бывает к кошкам.
- Это… Это желание всегда-всегда быть вместе…
- Да он от тебя убежит, как только поймет, что ты к нему прилипла, как банный лист к жопе.
- Это, – не сдавалась Настя, – желание всегда помогать… Готовить обед…
- Ты что, личный врач? Личный МЧС? Повар?
- Желание родить ему ребенка!
- А ты его спросила, про ребенка?
Настя чуть не заплакала.
- Ну ладно, ладно – сказала Тамара Матвеевна. – Давай, попробуй изобразить это в своем взгляде. Нам нужно пять секунд, всего ничего. Что там у тебя? Желание родить ребенка, всегда быть вместе, быть опорой в жизни, плюс нежность… В одном взгляде. Взгляд, полный любви. Собралась?
- Да.
- Поехали. Камера… Нет. Стоп. Не получается.
- Тамара! – подал голос актер Свенцицкий. – Дай ей время. Может, пусть она как-то поработает, войдет в роль. Процессу перевоплощения предшествует процесс переживания…
- Сиди! – оборвала его Тамара Матвеевна. – Вот ведь Станиславский на полставки, честное слово.
- Давайте я еще раз попробую, – подала голос Настя.
- Нет уж, – сказала Тамара Матвеевна. – Теперь слушай меня. И запоминай. Задача: посмотреть на партнера взглядом, полным любви.
Она встала и пересела на край кровати, жестом велев актеру Свенцицкому чуть подвинуться, и продолжала.
- Смотри на меня. Внимательно. Но не в глаза, а на мой нос. Отлично. А вот теперь, – она отодвинулась влево, – смотри на дерево, которое в окне за моей спиной, за моим затылком. Отлично. Вот я держу палец там, где был мой нос. Смотри на палец, потом на окно, потом снова на палец. Фокусируй глаза сначала на пальце, потом на дереве в окне и снова на пальце. О! Получается. Умница. А теперь я двигаюсь на место, смотри на мой нос, а потом как бы сквозь мое лицо – вдаль, на дерево в окне. Не на само дерево, не верти головой! Именно сквозь, меняй фокусировку, а потом назад… Хорошо. И вот так с Васиной рожей будет, смотри на него! – она встала и кивнула в сторону актера Свенцицкого. – Ну-ка, на его лицо, потом куда-то сквозь него вдаль, и снова на него. Отлично.
- И всё?
- Нет, не всё! Теперь как следует отморгайся. Часто-часто поморгай глазами, а потом раскрой их. И наконец. Сожми челюсти. Сильно-сильно. А потом ослабь прикус. Ослабь, но не размыкай. Ну разве чуть-чуть, на четверть миллиметра просвет между зубами чтоб был, но не больше, поняла?
Настя кивнула.
- Повторяю. Поморгай. Отморгайся. Сожми челюсти. Слегка их расслабь. Смотри Василию на нос, потом сквозь него как бы вдаль, потом снова на него. Готова? Поехали. Камера! Так. Так. Так. Снято.
Тамара Матвеевна подошла к оператору.
Тот прокрутил запись.
- Отлично, – сказала Тамара Матвеевна. – Взгляд, полный любви!
Оригинал и комментарии
Да, кстати... от lemming-drover
...Сейчас на небе вот такая красавица. (Снимок, выхваченный почти наугад с астрономического форума, сделан любителем астрономии из Пскова на светлом небе.) Сейчас комета, уже пройдя перигелий и имея блеск 2m, перемещается от созвездия Рыси к Большой Медведице и в конце следующей недели начнет проходить под ковшом, блудливо задрав хвост к зениту. Поскольку небо еще летнее, довольно светлое в северной части небосвода, а именно там и находится комета, для наблюдений полезен бинокль или небольшой телескоп. В условиях городской засветки -- тем паче. Черт его знает, когда явится следующая яркая и красивая комета -- может, скоро, а может, через 20 лет. Так что советую не упустить эту.
Оригинал и комментарии
- - - - от vinah
Состояние лимба (оно же - пребывание в вечной лиминальности, сверкающей пограничности) для меня последние пять лет норма жизни - и я бы сказала, что оно для меня максимально комфортное: ни в каком периоде устроенной стабильности я не чувствовала себя настолько живой. Тем не менее, сейчас я провалилась на некий еще более глубинный уровень лимба - оказывается, в предбаннике реальности есть многочисленные круги, как в аду. Только эта лестница спускается вниз практически бесконечно, поэтому уровни лимба не подсчитываются, цифры не работают. Последние пять лет я ощущаю себя игроком в космическое казино - свое время и внимание я постоянно вымениваю на сверкающие фишки, которые в итоге конвертирую в самую дорогую, бриллиантовую фишку - и, когда в этой мельтешащей рандомности возникает мнимый момент свободной воли (поставить ее на красное или на черное? на 42 или на 16?), я понимаю, что сопровождающее этот жест волнение - своего рода плата за беззаботную жизнь в лобби этого казино. Тянешь, тянешь, пока не доводишь все до точки, когда можно либо по-крупному выиграть, либо проиграть вообще все (вовремя, кстати, я пересмотрела в карантине "Беги Лола Беги" - все, что уместилось в унылые 8 часов сериала Devs, там в режиме видеоклипа четко и красиво демонстрируют за полтора часа!).
Зато эти состояния очень чувствуют звери и птицы. Не далее, чем неделю назад, меня покусал воробей в промзоне около Дамбо (это я пыталась унести слетка с проезжей части, куда он пропрыгал и довольный сел в ожидании скутера), а вчера на пустынном и пасмурном Рокавей Бич со мной решил поплавать тюлень. Тюлень, Карл! Природа настолько очистилась, что на городской пляж приплыл тюлень!
Считаю тюленя предвестником выигрыша, конечно же. Пока же во сне мне отовсюду приходят отказы и я часами бегаю по чисто вымытым минским улицам от ОМОНовцев с ярко-розовыми автозаками, похожими на taco trucks.
Зато эти состояния очень чувствуют звери и птицы. Не далее, чем неделю назад, меня покусал воробей в промзоне около Дамбо (это я пыталась унести слетка с проезжей части, куда он пропрыгал и довольный сел в ожидании скутера), а вчера на пустынном и пасмурном Рокавей Бич со мной решил поплавать тюлень. Тюлень, Карл! Природа настолько очистилась, что на городской пляж приплыл тюлень!
Считаю тюленя предвестником выигрыша, конечно же. Пока же во сне мне отовсюду приходят отказы и я часами бегаю по чисто вымытым минским улицам от ОМОНовцев с ярко-розовыми автозаками, похожими на taco trucks.
Оригинал и комментарии
от prilepin
На английском вышел наконец-то роман международного террориста «Обитель». Чего пишут?
https://www.rbth.com/arts/332481-zakhar-prilepin-monastery
https://www.rbth.com/arts/332481-zakhar-prilepin-monastery
Оригинал и комментарии
от prilepin
Предупреждая звонки по поводу минских событий. (Выключил телефон, потому что непрестанно звенит, хотя я сразу всё сказал).
Среди задержанных в Минске представителей некоей ЧВК действительно есть несколько бывших бойцов из нашего батальона (который на данный момент уже не существует, напомню). То, что люди, воевавшие и воюющие в армии ДНР и ЛНР - воюют не только там, давно известно. Выезжают они и в Сирию, и в иные тёплые воюющие страны.
Но если белорусское руководство начнёт эту историю использовать в своих целях - это, конечно, нелепо будет выглядеть.
Тут, насколько я могу судить со стороны, обычная история - хорошо обученные люди движутся в определённых направлениях по своим маршрутам, у них свои дела, и никакая Белоруссия им не нужна. То, что три десятка мужиков в камуфляже собирались в какую-то другую сторону, и белорусским спецслужбам отлично, уверен, известно. Уж не знаю зачем они всё это затеяли.
Надеюсь, всё разрешится скоро.
Среди задержанных в Минске представителей некоей ЧВК действительно есть несколько бывших бойцов из нашего батальона (который на данный момент уже не существует, напомню). То, что люди, воевавшие и воюющие в армии ДНР и ЛНР - воюют не только там, давно известно. Выезжают они и в Сирию, и в иные тёплые воюющие страны.
Но если белорусское руководство начнёт эту историю использовать в своих целях - это, конечно, нелепо будет выглядеть.
Тут, насколько я могу судить со стороны, обычная история - хорошо обученные люди движутся в определённых направлениях по своим маршрутам, у них свои дела, и никакая Белоруссия им не нужна. То, что три десятка мужиков в камуфляже собирались в какую-то другую сторону, и белорусским спецслужбам отлично, уверен, известно. Уж не знаю зачем они всё это затеяли.
Надеюсь, всё разрешится скоро.
Оригинал и комментарии
Таль, маленький подснежник - интерлюдия от dreamer-m
...В детстве Таль звали прекрасным нежным орочьим именем Бишыхан-Ургы - означавшим, между прочим, «маленький подснежник». Это уже потом тирцы сначала не могли его произнести и долго смеялись, а орочке дали прозвище «Таль». Странный народ.
Полностью тут: https://www.patreon.com/posts/39701232. Видно Героям, Хранителям и Великанам.
P.S. Вылезаю из молчания, всем хочу сказать следующее. Никогда не подозревайте у себя депрессию или неврозы, не сделав анализ крови. А то можете оказаться как я и закончить витиеватый путь всё равно у гематолога, но предварительно задолбавшись. This entry was originally posted at https://yutaku.dreamwidth.org/470349.html. Please comment there using OpenID.
Полностью тут: https://www.patreon.com/posts/39701232
P.S. Вылезаю из молчания, всем хочу сказать следующее. Никогда не подозревайте у себя депрессию или неврозы, не сделав анализ крови. А то можете оказаться как я и закончить витиеватый путь всё равно у гематолога, но предварительно задолбавшись. This entry was originally posted at https://yutaku.dreamwidth.org/470349.html. Please comment there using OpenID.
Оригинал и комментарии
от prilepin
Евгений Фатеев:
"Советская история – это опыт реализации по-настоящему гуманистического проекта. Советская история - это самая настоящая мистерия человеколюбия. Я это пишу без малейшей иронии, хотя осознаю, что для многих, кто пребывает в плену перестроечной архаики, мои утверждения звучат как вызов. СССР – это вообще исключительно про людей. Мы осознали тепличность советского существования, настоящий гуманизм Красного Проекта только после того, как он схлопнулся. Именно после катастрофы падения Советской империи мы осознали, насколько глубоко, эшелонированно и до мельчайших деталей было пронизано любовью к человеку, человекосбережением советское государство. По мере выдыхания перестроечного, либерального антисоветского морока, мы обнаруживаем какую-то странную страну, в которой бесплатно давали квартиры, выстроили невероятную систему здравоохранения Семашко, победили множество страшных болезней и безработицу, создали какую-то железобетонную уверенность людей в завтрашнем дне, обеспечили абсолютную и всеобщую грамотность. Родилась самая читающая страна без социального неравенства. В СССР даже автомобили улыбались как-то по-доброму. Вообще советская вещность по своей физиогномике была очень доброй, позитивной, даже невинной. Приметы советского народолюбия можно перечислять очень долго. И память о них живет до сих пор. И горечь утраты чувствуют многие из тех, кого окунули в жуткий зверинец социального дарвинизма. У советского государства многое и не получалось, но сложно усомниться в чистоте его намерений. Проявлением этого советского гуманизма были и советские визуальные искусства, в которых царит человек. Советское искусство вообще было о человеке. Так и таким человека еще не показывали. Человека в истории, человека в повседневности, человека в социуме. Советское искусство буквально поражено возрожденческим, ренессансным драйвом. И этот драйв буквально чувствуется, ощущается в истории советской портретной живописи".
https://zavtra.ru/blogs/o_velikoj_sovetskoj_portretnoj_perepisi_naseleniya
"Советская история – это опыт реализации по-настоящему гуманистического проекта. Советская история - это самая настоящая мистерия человеколюбия. Я это пишу без малейшей иронии, хотя осознаю, что для многих, кто пребывает в плену перестроечной архаики, мои утверждения звучат как вызов. СССР – это вообще исключительно про людей. Мы осознали тепличность советского существования, настоящий гуманизм Красного Проекта только после того, как он схлопнулся. Именно после катастрофы падения Советской империи мы осознали, насколько глубоко, эшелонированно и до мельчайших деталей было пронизано любовью к человеку, человекосбережением советское государство. По мере выдыхания перестроечного, либерального антисоветского морока, мы обнаруживаем какую-то странную страну, в которой бесплатно давали квартиры, выстроили невероятную систему здравоохранения Семашко, победили множество страшных болезней и безработицу, создали какую-то железобетонную уверенность людей в завтрашнем дне, обеспечили абсолютную и всеобщую грамотность. Родилась самая читающая страна без социального неравенства. В СССР даже автомобили улыбались как-то по-доброму. Вообще советская вещность по своей физиогномике была очень доброй, позитивной, даже невинной. Приметы советского народолюбия можно перечислять очень долго. И память о них живет до сих пор. И горечь утраты чувствуют многие из тех, кого окунули в жуткий зверинец социального дарвинизма. У советского государства многое и не получалось, но сложно усомниться в чистоте его намерений. Проявлением этого советского гуманизма были и советские визуальные искусства, в которых царит человек. Советское искусство вообще было о человеке. Так и таким человека еще не показывали. Человека в истории, человека в повседневности, человека в социуме. Советское искусство буквально поражено возрожденческим, ренессансным драйвом. И этот драйв буквально чувствуется, ощущается в истории советской портретной живописи".
https://zavtra.ru/blogs/o_velikoj_sovetskoj_portretnoj_perepisi_naseleniya
Оригинал и комментарии
Небесный эфир: финал! от paul-kornev
Итак, цикл "Небесный эфир" завершён, история магистра-расследующего Вселенской комиссии по этике Филиппа Олеандра вон Черена подошла к своему логическому завершению.
"Рутинёр" уже доступен для чтения и скачивания на Литрес, АТ, МК и ЛМ
Так же можно прослушать аудиоверсию романа.
Небесный эфир пронизывает всё сущее, но даже ему не под силу вытравить мрак из души, если того не пожелает сам человек. И оттого люди лгут, убивают и взывают к проклятым князьям запределья в надежде обрести могущество и реализовать свои потаённые желания. Магистру-расследующему Филиппу Олеандру вон Черену не впервой выявлять чернокнижников из числа учёного люда, да только нынешнее дело несравненно сложнее, нежели всё, с чем ему приходилось сталкиваться до сих пор. Слишком могущественные силы вступили в противостояние - и речь отнюдь не о тайных обществах и ложах…
Оригинал и комментарии
Сандра В. сдала ЕГЭ от nikab
И отгуляла выпускной бал. Умница, красавица и молодец :)
Оригинал и комментарии
Рутинёр от paul-kornev
"Рутинёр" за неделю продаж на Литрес вышел на 3 место в рейтинге. С учётом того, что на этапе подписки книга показала вполне себе достойный результат, пока что всё складывается очень даже неплохо.
Из ближайших планов: 30/07 откроется подписка на 07'92
Оригинал и комментарии
от prilepin
Да!
МХАТ им. М. Горького
·
У нас отличная новость - МХАТ им. М. Горького начал продажу билетов на спектакли осени 2020!
Открытие сезона состоится 17 сентября премьерой музыкальной комедии «Красный Моцарт», приуроченной к 120-летию со дня рождения и 65-летию со дня смерти самого популярного советского композитора Исаака Осиповича Дунаевского.
25 сентября мы покажем спектакль «Три сестры» – уникальную реконструкцию знаменитой постановки В. Немировича-Данченко 1940 года в исторических декорациях.
В новом сезоне зрителей также ждет:
- премьера спектакля «Лавр» - сценическое воплощение романа Евгения Водолазкина, режиссёром которого стал Эдуард Бояков;
- документально-музыкальный спектакль «Некурортный роман», в основу которого легли реальные истории разных женщин о подлинном, вечном и мимолетном, рассказанные Ириной Линдт, Алисой Гребенщиковой, Аликой Смеховой, Лидией Кузнецовой, Ларисой Некипеловой, Анной Галиновой и Елизаветой Базыкиной;
- полюбившийся всем спектакль «Сцены из супружеской жизни», в котором партнером Юлии Высоцкой стал Гоша Куценко;
- и многое другое.
Приобрести билеты и подробнее узнать о нашей афише, репертуаре, спектаклях и премьерах нового сезона вы можете узнать на сайте:
http://www.mxat-teatr.ru/
МХАТ им. М. Горького
·
У нас отличная новость - МХАТ им. М. Горького начал продажу билетов на спектакли осени 2020!
Открытие сезона состоится 17 сентября премьерой музыкальной комедии «Красный Моцарт», приуроченной к 120-летию со дня рождения и 65-летию со дня смерти самого популярного советского композитора Исаака Осиповича Дунаевского.
25 сентября мы покажем спектакль «Три сестры» – уникальную реконструкцию знаменитой постановки В. Немировича-Данченко 1940 года в исторических декорациях.
В новом сезоне зрителей также ждет:
- премьера спектакля «Лавр» - сценическое воплощение романа Евгения Водолазкина, режиссёром которого стал Эдуард Бояков;
- документально-музыкальный спектакль «Некурортный роман», в основу которого легли реальные истории разных женщин о подлинном, вечном и мимолетном, рассказанные Ириной Линдт, Алисой Гребенщиковой, Аликой Смеховой, Лидией Кузнецовой, Ларисой Некипеловой, Анной Галиновой и Елизаветой Базыкиной;
- полюбившийся всем спектакль «Сцены из супружеской жизни», в котором партнером Юлии Высоцкой стал Гоша Куценко;
- и многое другое.
Приобрести билеты и подробнее узнать о нашей афише, репертуаре, спектаклях и премьерах нового сезона вы можете узнать на сайте:
http://www.mxat-teatr.ru/
Оригинал и комментарии
литературная учёба от clear-text
О ПОЭЗИИ - "ЧТО Я ЛЮБЛЮ И ЧЕГО НЕ ЛЮБЛЮ".
Высказываться о прозе мне не позволяют корпоративные приличия. А вот о поэзии, кажется, можно. Попробую.
***
Мне нравятся многие современные поэты, в т.ч. публикующие свои стихи в инетрнете, в частности, в ФБ. Это очень разные поэты, но в них мне нравится нечто общее. Они пишут короткие и внятные стихи. Три-шесть (а лучше четыре-пять) четырехстрочных строф. Причем строка - оптимальной длины, 5-7 слов, прибл. 30 знаков (плюс минус 5). Эти стихи не обязательно - хотя чаще - с рифмой, и с размером. Внятность их выражается в том, что поэту удается донести до читателя свои чувства, дать несколько резких черт реальности - порой до изумления узнаваемых, порой совершенно новых, но поражающих открытием этой новизны. Внятность также в композиции: у них есть начало и конец, они не завершаются моральным или чувственным выводом, но ясен посыл, мотив, "телеграмма".
***
Конечно, стихотворение может быть длинным, но это уже чуточку другой жанр, это не лирика, а баллада, нечто с сюжетом, "новелла в стихах". Это сейчас редкость.
***
А теперь о том, чего не люблю.
***
Проповедь в стихах - это ужасно. Не потому, что "плохо", а потому, что безумно скучно. Как и все манифесты, впрочем.
***
Скучна также длинная исповедь в стихах. Вообще исповедь - это то, что случается между двумя, между батюшкой и прихожанином, между аналитиком и клиентом. Приглашать в аналитики/духовники неопределенно большое количество людей - странно. А если уж исповедоваться на публику - нужен какой-то воистину ужасающий грех, или воистину потрясающее душу поэта переживание собственного греха или несчастья. А не просто нытье про несчастья, которые случаются каждый день с каждым человеком. Оно, конечно, увы, но читатель - не полицейский, который обязан принять и рассмотреть любую жалобу.
***
Вообще длинные стихи (если это не баллады и не "романы в стихах") - ужасны. Поэт, который вывешивает стих на восемь или двадцать восемь прокруток - напоминает мне мальчика лет 12-ти, который, желая понравиться девочке, показывает ей свою коллекцию марок, все 5 толстенных альбомов, и бубнит про зубчики, гашения, надпечатки и водяные знаки... А потом удивляется, что все в классе считают его занудой. Вообще брать количеством - стихотворных строк, подаренных цветов, салата оливье и дорогих бутылок - все это дурной тон и бессмыслица.
***
Ужасны также стихи, написанные слишком короткими (1-2, максиум 3 слова) нерифмованными (!) строками. В слишком длиннных даже рифмованных строчках, на 3/4 ширины страницы, тоже нет ничего хорошего, в них поэт часто жулит в смысле ритма и размера.
Но короткие - гораздо хуже. В них сквозит лень, а также простодушное желание написать длинное стихотворение при минимуме усилий. Это ничем не лучше прозаического строчкогонства: техника другая, а мотив и результат - те же. Ну или это похоже на технику Дорошевича или Шкловского: ставить побольше абзацев.
***
Недавно я услышал, что стихи (современные стихи) это якобы не форма и не эмоция - а "высказывание". С ума сойти. Что же это должно быть за "высказывание", чтобы потрясти читателя вне зависимости от формы и эмоции? За последние 500 лет я припоминаю четырех авторов сильных высказываний. Коперник, Дарвин, Маркс, Фрейд. Ну и еще безымянный автор идеи "все люди - братья". Ну что ж, вперед, состязайтесь. Высказывания "все люди сволочи" или "меня никто не понимает" не годятся в силу своей заезженности и никуда-не-ведущести.
***
Сказанное ничего не означает.
Высказываться о прозе мне не позволяют корпоративные приличия. А вот о поэзии, кажется, можно. Попробую.
***
Мне нравятся многие современные поэты, в т.ч. публикующие свои стихи в инетрнете, в частности, в ФБ. Это очень разные поэты, но в них мне нравится нечто общее. Они пишут короткие и внятные стихи. Три-шесть (а лучше четыре-пять) четырехстрочных строф. Причем строка - оптимальной длины, 5-7 слов, прибл. 30 знаков (плюс минус 5). Эти стихи не обязательно - хотя чаще - с рифмой, и с размером. Внятность их выражается в том, что поэту удается донести до читателя свои чувства, дать несколько резких черт реальности - порой до изумления узнаваемых, порой совершенно новых, но поражающих открытием этой новизны. Внятность также в композиции: у них есть начало и конец, они не завершаются моральным или чувственным выводом, но ясен посыл, мотив, "телеграмма".
***
Конечно, стихотворение может быть длинным, но это уже чуточку другой жанр, это не лирика, а баллада, нечто с сюжетом, "новелла в стихах". Это сейчас редкость.
***
А теперь о том, чего не люблю.
***
Проповедь в стихах - это ужасно. Не потому, что "плохо", а потому, что безумно скучно. Как и все манифесты, впрочем.
***
Скучна также длинная исповедь в стихах. Вообще исповедь - это то, что случается между двумя, между батюшкой и прихожанином, между аналитиком и клиентом. Приглашать в аналитики/духовники неопределенно большое количество людей - странно. А если уж исповедоваться на публику - нужен какой-то воистину ужасающий грех, или воистину потрясающее душу поэта переживание собственного греха или несчастья. А не просто нытье про несчастья, которые случаются каждый день с каждым человеком. Оно, конечно, увы, но читатель - не полицейский, который обязан принять и рассмотреть любую жалобу.
***
Вообще длинные стихи (если это не баллады и не "романы в стихах") - ужасны. Поэт, который вывешивает стих на восемь или двадцать восемь прокруток - напоминает мне мальчика лет 12-ти, который, желая понравиться девочке, показывает ей свою коллекцию марок, все 5 толстенных альбомов, и бубнит про зубчики, гашения, надпечатки и водяные знаки... А потом удивляется, что все в классе считают его занудой. Вообще брать количеством - стихотворных строк, подаренных цветов, салата оливье и дорогих бутылок - все это дурной тон и бессмыслица.
***
Ужасны также стихи, написанные слишком короткими (1-2, максиум 3 слова) нерифмованными (!) строками. В слишком длиннных даже рифмованных строчках, на 3/4 ширины страницы, тоже нет ничего хорошего, в них поэт часто жулит в смысле ритма и размера.
Но короткие - гораздо хуже. В них сквозит лень, а также простодушное желание написать длинное стихотворение при минимуме усилий. Это ничем не лучше прозаического строчкогонства: техника другая, а мотив и результат - те же. Ну или это похоже на технику Дорошевича или Шкловского: ставить побольше абзацев.
***
Недавно я услышал, что стихи (современные стихи) это якобы не форма и не эмоция - а "высказывание". С ума сойти. Что же это должно быть за "высказывание", чтобы потрясти читателя вне зависимости от формы и эмоции? За последние 500 лет я припоминаю четырех авторов сильных высказываний. Коперник, Дарвин, Маркс, Фрейд. Ну и еще безымянный автор идеи "все люди - братья". Ну что ж, вперед, состязайтесь. Высказывания "все люди сволочи" или "меня никто не понимает" не годятся в силу своей заезженности и никуда-не-ведущести.
***
Сказанное ничего не означает.
Оригинал и комментарии
от prilepin
Передайте некоему отставному генералу ФСБ, который вчера рассказывал журналистам (из МК, ага, самой патриотической газеты), будто Прилепин «засветил» ребят из Минска, что к тому моменту, как я дал здесь комментарий, мой телефон уже обрывали журналисты, потому что в СМИ уже были опубликованы: а) имена и даты рождения бойцов б) их страницы в «Миротворце» в) информация о том, что среди задержанных есть бойцы Батальона Прилепина г) информация о том, что это ЧВК, и проч.
Выбор здесь был простой: говорить «мы их не знаем» или: «это наши, их надо отпустить».
Когда такие генералы дают комментарии, я пугаюсь за наши спецслужбы, и за страну вообще. Ведь каким-то образом этот сытый господин дополз до генеральского звания. И теперь вот «эксперт».
Впрочем, я отлично помню, сколько раз наши доблестные спецслужбы в период расцвета демократии кидали своих по всему миру. Тоже, поди, сидел такой же (или он же?) деятель, и уверял себя, что он блюдёт «тайну», пока там паковали ребят.
Что до смысла моего комментария, он прост: к тому моменту, как Навальный и компания, а также самые свободные в мире белорусские СМИ начали разгонять волну, что эта команда заехала для «смены батьки» - братья-военкоры в лице Семена Пегова, Димы Стешина и прочих, уже дали реальный расклад, и не позволили отвоевать информационную повестку. За что им братское спасибо.
Люди, задержанные в Минске, должны были улететь по своим делам уже сегодня. Часть их команды уже улетела ранее. И про это белорусские спецслужбы тоже знают.
Что теперь будет с задержанными, я не знаю. Но хорошо, что об этом много пишут, и в итоге решают вопрос на самом высоком уровне; вон и Песков уже откомментировал.
Сливать своих - нельзя.
Выбор здесь был простой: говорить «мы их не знаем» или: «это наши, их надо отпустить».
Когда такие генералы дают комментарии, я пугаюсь за наши спецслужбы, и за страну вообще. Ведь каким-то образом этот сытый господин дополз до генеральского звания. И теперь вот «эксперт».
Впрочем, я отлично помню, сколько раз наши доблестные спецслужбы в период расцвета демократии кидали своих по всему миру. Тоже, поди, сидел такой же (или он же?) деятель, и уверял себя, что он блюдёт «тайну», пока там паковали ребят.
Что до смысла моего комментария, он прост: к тому моменту, как Навальный и компания, а также самые свободные в мире белорусские СМИ начали разгонять волну, что эта команда заехала для «смены батьки» - братья-военкоры в лице Семена Пегова, Димы Стешина и прочих, уже дали реальный расклад, и не позволили отвоевать информационную повестку. За что им братское спасибо.
Люди, задержанные в Минске, должны были улететь по своим делам уже сегодня. Часть их команды уже улетела ранее. И про это белорусские спецслужбы тоже знают.
Что теперь будет с задержанными, я не знаю. Но хорошо, что об этом много пишут, и в итоге решают вопрос на самом высоком уровне; вон и Песков уже откомментировал.
Сливать своих - нельзя.
Оригинал и комментарии
Песнь властелинов мира от nikab
Питербюргер ходит в Летний сад.
Моня Кац вербуется в Моссад.
Ванечка сегодня призывник -
Целый полк девчонок скис и сник.
Дождик мочит хмурые кусты,
Развелись по городу мосты
Хтонь и хрень, бардак и суета…
Положи чего-нибудь в кота!
Кот голодный это стыд и срам
Треф, каюк и кажется харам.
Бьет по нервам очень громкий хор,
В голосах читается укор:
Полюбуйся - в мире беспредел
Пух опух и шарик улетел,
Пандемия, кризис, крипота –
Страшный сон голодного кота.
Как ты мог, хозяин, как ты смел?
Сам небось все паучи и съел,
Сушками хрустел, кефир лакал,
Вискас в виски кажется макал.
Ты, хозяин, с нами не шути –
Вдруг проснешься толстый и в шерсти,
На душе тоска и пустота…
Положи чего-нибудь в кота!
Опадали яблони и гру
Шины прошуршали по ковру
Желтых листьев хрупкой красоты –
Это все наделали коты.
Если в мире мир и благодать,
Ни песца в подъезде не видать,
Значит кто-то мудрый, господа,
Положил чего-нибудь в кота!
Рыбки, котлетки, филе на салфетке, птичку на ветке, мур можно без ветки, паучей пачку, сосиску, шпикачку, пару оливок, немножечко сливок, розу из вазы… за что же так сразу? Я не у дел… Ну прости, не хотел!
Плюнь на суету престранных стран!
Есть камин, какао и диван,
Теплый бок, мурлык и милота.
Положи чего-нибудь в кота!
Моня Кац вербуется в Моссад.
Ванечка сегодня призывник -
Целый полк девчонок скис и сник.
Дождик мочит хмурые кусты,
Развелись по городу мосты
Хтонь и хрень, бардак и суета…
Положи чего-нибудь в кота!
Кот голодный это стыд и срам
Треф, каюк и кажется харам.
Бьет по нервам очень громкий хор,
В голосах читается укор:
Полюбуйся - в мире беспредел
Пух опух и шарик улетел,
Пандемия, кризис, крипота –
Страшный сон голодного кота.
Как ты мог, хозяин, как ты смел?
Сам небось все паучи и съел,
Сушками хрустел, кефир лакал,
Вискас в виски кажется макал.
Ты, хозяин, с нами не шути –
Вдруг проснешься толстый и в шерсти,
На душе тоска и пустота…
Положи чего-нибудь в кота!
Опадали яблони и гру
Шины прошуршали по ковру
Желтых листьев хрупкой красоты –
Это все наделали коты.
Если в мире мир и благодать,
Ни песца в подъезде не видать,
Значит кто-то мудрый, господа,
Положил чего-нибудь в кота!
Рыбки, котлетки, филе на салфетке, птичку на ветке, мур можно без ветки, паучей пачку, сосиску, шпикачку, пару оливок, немножечко сливок, розу из вазы… за что же так сразу? Я не у дел… Ну прости, не хотел!
Плюнь на суету престранных стран!
Есть камин, какао и диван,
Теплый бок, мурлык и милота.
Положи чего-нибудь в кота!
Оригинал и комментарии
Просмотрено (без "прочитано"), выпуск 281 от nostradamvs
Дублинские убийства, 1 сезон (Dublin Murders, Великобритания, 2019). Очень посредственная попытка автора идеи и группы сценаристов слить в один сериал два совершенно разных романа Тани Френч с разными сюжетами, фабулами и посылами. В результате всё выглядит крайне неуклюже (особенно глупы попытки связи в духе “а может в обоих убийствах замешан один человек?”, хотя слепоглухонемому понятно, что нет). Помимо того, получилось ужасно нудное смотрилово с, пожалуй, ровно двумя яркими персонажами, правда, второстепенными — руководителями отделов, убойного и работы под прикрытием. Центральные же герои безлики и следить за ними неинтересно. Кроме того, в сериале много оборванных из-за неуклюжести сценария линий. Можно не смотреть. 4/10.
Защищая Джейкоба, 1 сезон (Defending Jacob, США, 2020). Ну чёт так себе. История в принципе не о Джейкобе, а его папе, которого играет Крис Эванс и который вот только что имел крепкую семью и чудесную карьеру, а вот уже и всё, потому что сын-подросток немножко вышел из-под контроля. И на самом деле совершенно неважно, Джейкоб убийца или нет. Это в принципе не детектив, а скорее, драма, трагедия нескольких семей и целого города впридачу. Но… скучно. Почти без поворотов, линейная история на 8 серий кажется слишком длинной. 5/10.
Бессмертная гвардия (The Old Guard, США, 2020). Совершенно посредственное кино. Ну я понимаю, что по комиксу, но вы же фильм, то есть некое законченное произведение снимаете, так может, как-то получше отрывочные куски сценари связать стоит. Нигде не играющий и не имеющий смысла эпизод про девушку на дне моря, мочащая всех после ранения в живот смертная Андромаха, ещё какие-то моменты просто подбешивают. Ну и суммарно всё скучно, напоминает по динамике Сарика Андреасяна, я прямо даже подумал, что он и снимал, но не он. А Терон надо бы завязывать с участием в плохих боевиках, хотя “Форсаж 9” уже заявлен.3/10.
Грейхаунд (Greyhound, США, 2020). Том Хэнкс — прекрасный актёр, но в 64 года пытаться освоить загадочную профессию сценариста всё-таки не стоит. Сценарий "Грейхаунда" - это такое лютое говно, что ни красивые съёмки, ни прекрасный саундтрек, ни эффектные взрывы спасти это чудо, лишённое завязки, кульминации и развязки, не смогли. На протяжении 1,5 часа не меняется вообще ничего. Такое ощущение, что сняли одну 5-минутную сцену боя с невнятным диалогом, а потом повторили её копипастом ещё 15 раз. 2/10.
Мой создатель (Archive, Великобритания-Венгрия-США, 2020). Ужасно скучный артхаусно-фантастический фильм, явно пытающийся догнать “Из машины” Алекса Гарленда, но до Гарленда не хватило ни бюджета, ни таланта. Потерявший жену робоинженер в уединённых горах создаёт робота за роботом, чтобы подселить в них разум жены. Причём первая и вторая модели роботов — железные коробки, а третья внезапно сверхбионическое совершенство, позже превращающееся прямо-таки в человека. В самом конце фильма эту странность на удивление логично объясняют, как и прочий бред, творящийся в сценарии (там реально много нестыковок), но проблема в том, что высидеть 1 час 40 минут мути до этого объяснения очень трудно. 4/10.
Воля (Volition, Канада, 2019). Очень путаный фильм о парне, который может предвидеть будущее и даже путешествовать по времени благодаря своим биологическим сверхспособностям. Бесит то, что эти сверхспособности он использует исключительно чтобы торговать наркотой, тупить на диване, драться с придурками и нищебродствовать. Ну то есть прямо обидно, что способности достались идиоту. Можно мне такие? 3/10.
Тьма, 3 сезон (Dark, Германия-США, 2020). Третий сезон перезапутали страшно. В первых двух аккуратно ввели всего два слоя различия персонажей — “кто этот персонаж” и “из какого времени эта версия данного персонажа”. Но в третьем сезоне буквально за 3 первых серии появляются дополнительно “из какого мира этот персонаж” и “из какой версии данного мира этот персонаж”, в итоге возникает необходимость различать до 60 персонажей, причём некоторые выглядят одинаково и отличаются лишь уровнем грязи на лице. Но если внимательно смотреть в справочник героев, то в целом Янтье Фризе достойно выпутался из той паутины, которую сам и накрутил. “Тьму” смотреть однозначно стоит, это хороший сериал. 7/10.
Бесшумный (The Silencing, Канада-США, 2019). Ну как бы вроде и неплохо, и первые 50 минут держит в напряжении. Таинственный убийца девочек, гуляющий по лесу в одежде-шкуре, алкаш-лесник, у которого погибла дочь и который жаждет отмщения, шериф, которая прикрывает своего придурка-брата, нормально. Но сценарные дырочки постепенно накапливаются — например, самый интересный ход, в котором шериф прикрывает маньяка, думая, что это её брат, разрешается совершенно топорно путём 10-секундного последующего диалога, хотя на этом можно было построить всю вторую половину фильма. Есть и режиссёрские огрехи — финальную сцену сняли в такой тёмной ночи, что можно было бы и не снимать, всё равно никакой динамики в темноте не сделаешь. В общем, 5/10.
Защищая Джейкоба, 1 сезон (Defending Jacob, США, 2020). Ну чёт так себе. История в принципе не о Джейкобе, а его папе, которого играет Крис Эванс и который вот только что имел крепкую семью и чудесную карьеру, а вот уже и всё, потому что сын-подросток немножко вышел из-под контроля. И на самом деле совершенно неважно, Джейкоб убийца или нет. Это в принципе не детектив, а скорее, драма, трагедия нескольких семей и целого города впридачу. Но… скучно. Почти без поворотов, линейная история на 8 серий кажется слишком длинной. 5/10.
Бессмертная гвардия (The Old Guard, США, 2020). Совершенно посредственное кино. Ну я понимаю, что по комиксу, но вы же фильм, то есть некое законченное произведение снимаете, так может, как-то получше отрывочные куски сценари связать стоит. Нигде не играющий и не имеющий смысла эпизод про девушку на дне моря, мочащая всех после ранения в живот смертная Андромаха, ещё какие-то моменты просто подбешивают. Ну и суммарно всё скучно, напоминает по динамике Сарика Андреасяна, я прямо даже подумал, что он и снимал, но не он. А Терон надо бы завязывать с участием в плохих боевиках, хотя “Форсаж 9” уже заявлен.3/10.
Грейхаунд (Greyhound, США, 2020). Том Хэнкс — прекрасный актёр, но в 64 года пытаться освоить загадочную профессию сценариста всё-таки не стоит. Сценарий "Грейхаунда" - это такое лютое говно, что ни красивые съёмки, ни прекрасный саундтрек, ни эффектные взрывы спасти это чудо, лишённое завязки, кульминации и развязки, не смогли. На протяжении 1,5 часа не меняется вообще ничего. Такое ощущение, что сняли одну 5-минутную сцену боя с невнятным диалогом, а потом повторили её копипастом ещё 15 раз. 2/10.
Мой создатель (Archive, Великобритания-Венгрия-США, 2020). Ужасно скучный артхаусно-фантастический фильм, явно пытающийся догнать “Из машины” Алекса Гарленда, но до Гарленда не хватило ни бюджета, ни таланта. Потерявший жену робоинженер в уединённых горах создаёт робота за роботом, чтобы подселить в них разум жены. Причём первая и вторая модели роботов — железные коробки, а третья внезапно сверхбионическое совершенство, позже превращающееся прямо-таки в человека. В самом конце фильма эту странность на удивление логично объясняют, как и прочий бред, творящийся в сценарии (там реально много нестыковок), но проблема в том, что высидеть 1 час 40 минут мути до этого объяснения очень трудно. 4/10.
Воля (Volition, Канада, 2019). Очень путаный фильм о парне, который может предвидеть будущее и даже путешествовать по времени благодаря своим биологическим сверхспособностям. Бесит то, что эти сверхспособности он использует исключительно чтобы торговать наркотой, тупить на диване, драться с придурками и нищебродствовать. Ну то есть прямо обидно, что способности достались идиоту. Можно мне такие? 3/10.
Тьма, 3 сезон (Dark, Германия-США, 2020). Третий сезон перезапутали страшно. В первых двух аккуратно ввели всего два слоя различия персонажей — “кто этот персонаж” и “из какого времени эта версия данного персонажа”. Но в третьем сезоне буквально за 3 первых серии появляются дополнительно “из какого мира этот персонаж” и “из какой версии данного мира этот персонаж”, в итоге возникает необходимость различать до 60 персонажей, причём некоторые выглядят одинаково и отличаются лишь уровнем грязи на лице. Но если внимательно смотреть в справочник героев, то в целом Янтье Фризе достойно выпутался из той паутины, которую сам и накрутил. “Тьму” смотреть однозначно стоит, это хороший сериал. 7/10.
Бесшумный (The Silencing, Канада-США, 2019). Ну как бы вроде и неплохо, и первые 50 минут держит в напряжении. Таинственный убийца девочек, гуляющий по лесу в одежде-шкуре, алкаш-лесник, у которого погибла дочь и который жаждет отмщения, шериф, которая прикрывает своего придурка-брата, нормально. Но сценарные дырочки постепенно накапливаются — например, самый интересный ход, в котором шериф прикрывает маньяка, думая, что это её брат, разрешается совершенно топорно путём 10-секундного последующего диалога, хотя на этом можно было построить всю вторую половину фильма. Есть и режиссёрские огрехи — финальную сцену сняли в такой тёмной ночи, что можно было бы и не снимать, всё равно никакой динамики в темноте не сделаешь. В общем, 5/10.
Оригинал и комментарии
Песня дня :) от nikab
Оригинал и комментарии
от prilepin
Анфиса Охлобыстина и Глеб Прилепин едут по Руси. Чудесный городок Кадом. Никогда не был. У нас такая тихая, печальная Родина. Да и детишки тоже хорошие. Добрые такие.
Оригинал и комментарии
в порядке безудержной саморекламы от clear-text
СЕГОДНЯ В 15.00 НА "ЭХЕ МОСКВЫ"
в передаче "Книжное казино" я буду
представлять свой новый роман "Богач и его актер".
Будет время - включите радио!
в передаче "Книжное казино" я буду
представлять свой новый роман "Богач и его актер".
Будет время - включите радио!
Оригинал и комментарии
от prilepin
Вот что значит страна свободы. Верно ли мы понимаем, что одной прекрасной страной не просто управляют п-сы, но, как скоро выяснится, они её и создали?
У нас, кстати, в батальоне правосеков называли гомосеками. И унижения в этом не было, судя по всему. Всего лишь дань исторической традиции.
https://rg.ru/2020/07/21/na-ukraine-sniali-film-o-tajnom-soobshchestve-zaporozhskih-kazakov-geev.html
У нас, кстати, в батальоне правосеков называли гомосеками. И унижения в этом не было, судя по всему. Всего лишь дань исторической традиции.
https://rg.ru/2020/07/21/na-ukraine-sniali-film-o-tajnom-soobshchestve-zaporozhskih-kazakov-geev.html
Оригинал и комментарии
от prilepin
Готовим книжку :) от nikab
Итого по предварительным подсчетам сборник сказок Белой Росомахи будет где-то на 5,5-6 авторских листов, 17-18 сказок.
У меня к обществу следующие вопросы:
1. Кто подпишется на выкупить себе сборник? Стоить он будет 300-400р, как повезет с типографией. Пока ничего платить не надо, только обозначить намерение.
2. Кто хотел бы из любви к сказкам, за малую мзду или сколько-то экземпляров книжек вычитать сборник (в основном пунктуация, пометить повторы слов, которыми нынче грешу, и сверить написание имен).
3. Кто хотел бы на аналогичных условиях сверстать оный сборник? К каждой сказке будет иллюстрация.
4. Кто хотел бы оплатить иллюстрации - 500р картинка, с тем, что оригинал картинки с автографом художника по почте будет отправлен донатору?
И начинаем потихоньку запускать процессы :)
У меня к обществу следующие вопросы:
1. Кто подпишется на выкупить себе сборник? Стоить он будет 300-400р, как повезет с типографией. Пока ничего платить не надо, только обозначить намерение.
2. Кто хотел бы из любви к сказкам, за малую мзду или сколько-то экземпляров книжек вычитать сборник (в основном пунктуация, пометить повторы слов, которыми нынче грешу, и сверить написание имен).
3. Кто хотел бы на аналогичных условиях сверстать оный сборник? К каждой сказке будет иллюстрация.
4. Кто хотел бы оплатить иллюстрации - 500р картинка, с тем, что оригинал картинки с автографом художника по почте будет отправлен донатору?
И начинаем потихоньку запускать процессы :)
Оригинал и комментарии
от prilepin
https://m.politnavigator.net/nad-ukrainskimi-arijjcami-smeetsya-upravlyayushhijj-imi-rabinovich-pisatel.html/amp?imnu=fa74c18a7be185e98633dd6070587383
Оригинал и комментарии
*** от nikab
Век неправильный вектор вывел прямо на провода
Позабыть человека, словно и не было никогда,
Верно? Или изменчиво – вычеркнуть и стереть.
Скучно стареть, печалиться, где-то еще печататься, в целом плевать на частности.
Переводить часы. Сесть и дразнить сыча. Чай, мой мрачный, уймет печаль.
Черный, как очи, чернее чары, чакра Кентавра, тавро Тавриды,
Глупая карма чужой корриды. Невский сад.
Мы с тобой – яблоко об асфальт. Треснули раньше, чем откусили.
Не существует силы, чтобы скрепить мякоть и кожуру.
Семечки прорастут. Яблоки будут падать.
Девушки – плакать, прятаться на мосту.
Намасте, сердце!
Стук отвечает в такт.
Были – забыли. Первое время так.
Нету ни ника ни голоса ни лица.
Мы изменяемся ежедневно, не отрицай.
Кончилось время серых. Часы частят.
Мыльная мелодрама в пяти частях.
Карта квартиры. Курилка на этаже.
…Ева сожжет сюжет!
Позабыть человека, словно и не было никогда,
Верно? Или изменчиво – вычеркнуть и стереть.
Скучно стареть, печалиться, где-то еще печататься, в целом плевать на частности.
Переводить часы. Сесть и дразнить сыча. Чай, мой мрачный, уймет печаль.
Черный, как очи, чернее чары, чакра Кентавра, тавро Тавриды,
Глупая карма чужой корриды. Невский сад.
Мы с тобой – яблоко об асфальт. Треснули раньше, чем откусили.
Не существует силы, чтобы скрепить мякоть и кожуру.
Семечки прорастут. Яблоки будут падать.
Девушки – плакать, прятаться на мосту.
Намасте, сердце!
Стук отвечает в такт.
Были – забыли. Первое время так.
Нету ни ника ни голоса ни лица.
Мы изменяемся ежедневно, не отрицай.
Кончилось время серых. Часы частят.
Мыльная мелодрама в пяти частях.
Карта квартиры. Курилка на этаже.
…Ева сожжет сюжет!
Оригинал и комментарии
от prilepin
У нас.
Оригинал и комментарии
Оставить отзыв с помощью аккаунта FaceBook: