Недавние тренды рунета

Очень важная статья на самую актуальную тему. То, что я думаю.

https://m.vz.ru/opinions/2020/6/22/1046326.html

Желающим получить российский трон нужно молча ждать

Никакие Ротшильды не будут вкладывать в Ходорковского миллиард долларов, потому что после обнуления смысл этих инвестиций существенно понизится. И ФСБ не будет бодаться с ГРУ, а вторая башня Кремля с третьей – по той же самой причине: чего бодаться-то, кресло всё равно не освободят.

Назрел вопрос: что делать с поправками в Конституцию. Поправки известны, и о них речь шла не раз. Я сам некоторые из них готовил, и этим горжусь.

Поправка о поддержке русскоязычного населения за рубежом: после распада СССР русские стали самым разделенным народом в мире, и, рискну сказать, самым притесняемым. Как же нам не порадеть о своих, оставшихся за кордоном?

С поправкой о неотчуждаемости территории России тоже всё ясно: даже после распада империи, при нас осталась самая большая территория – и к ней приглядывались и будут приглядываться. Надо закрыть эту тему. Нечего сюда смотреть. Уменьшаться наша территория не может. А вот увеличиваться – может. Это Конституцией не запрещено.

Поправка о браке, как о союзе мужчины и женщины, могла б показаться забавной, если б происходящее в «цивилизованном» человечестве не выглядело бы столь грустно. Я воспринимаю всю эту гендерную свистопляску, как ущемление прав детей: никто не спрашивает у них, желают ли они получить вместо мамы и папы, допустим, папу и папу. Но вообще, если на прямоту, это сатанизм. Пусть он будет запрещен.

Множество поправок социального толка тоже нам пригодятся: на тот случай, если к нам, упаси бог, снова явится вирус или какой иной кризис, и тогда политологам с аналитиками не придется спорить необходимы ли населению «вертолетные» деньги или люди без них обойдутся – а всем нуждающимся нужно будет всего лишь сослаться на Конституцию и потребовать причитающегося.

И прочие поправки о культуре, о здоровье, о спорте, обо всем, что касается всех и каждого – тоже мне кажутся не случайными и нужными. Включая поправку о Боге и о русском народе как государствообразующем. Всё было бы совсем просто, когда б не стоял в списке иных вопросов пункт об «обнулении» президентских сроков, позволяющий действующему президенту претендовать на власть. Многие комментаторы именно в нем видят загвоздку, и никто у них этого права не отнимет.

Могу сказать, что я думаю по этому поводу. Всякий мыслящий и более-менее спокойный человек, наблюдающий за российской политикой, может заметить несколько очевидных вещей. У действующей российской власти есть влиятельные и обеспеченные противники. Они есть в США, есть в Европе, конечно же, они есть на Украине и в ряде других бывших республик СССР. У них отлажена сложная система помощи явным и скрытым группам оппозиции в России. Они ждут российского майдана и готовятся к нему. Они даже не скрывают этого. Мои знакомые в Киеве рассказывают, как бывшие российские граждане в лице разнообразных ганапольских и муждабаевых спокойно собираются в киевском ресторане и обсуждают грядущую московскую революцию, и свое в ней участие.

Впрочем, это не главная проблема. Главная проблема – это легальные центры управления в России, претендующие на власть и сделавшие ставку на своего преемника. Преемников этих несколько. Это вовсе не те люди, о которых вы подумали. Это не Жириновский и не коммунисты Зюганова. У власти достаточно ресурсов, чтоб раскатать любого противника и навязать стране своего кандидата, жестко пользуясь подконтрольным Кремлю телевидением, политтехнологическими уловками и средствами черного пиара. Спецслужбы тоже к услугам власти.

Проблема в том, что на власть претендуют люди, которых мы, в сущности, не знаем и о планах которых не догадываемся. Многие эксцессы последних пары лет, взрывавшие информповестку и становившиеся поводом для того, чтоб разнообразные оппозиционные медиа трубили о тиранической власти в России – являлись на самом деле как бы взорвавшимися пузырями подводной борьбы наших спецслужб друг с другом. Система взаимных подстав усложняется, обстановка накаляется. В этой ситуации у действующей власти не осталось иного выхода, как подать однозначный сигнал как местным центрам влияния, так и европейским игрокам: успокойтесь.

Это как бы невысказанная главой России мысль: «Если вы будете выкобениваться, господа генералы, маршалы, обитатели башен Кремля, политические изгнанники, американские и европейские партнеры – я вообще никуда не уйду. Сидите тихо». Иного способа донести эту мысль, чем вот в такой форме – обнулив сроки – нет. В любые другие обещания и угрозы никто не поверит. «Ладно, скажут, не стращай. Досиживай и уходи, теперь без тебя тут потанцуем».

А вот в это послание – поверят. Всем игрокам придется смирить жестикуляцию. Их преемники больше не нужны. Желающим получить московский трон нужно будет затаиться и молча ждать, чем всё закончится. Если совсем грубо: то никакие Ротшильды не будут вкладывать в Ходорковского миллиард долларов, потому что после обнуления смысл этих инвестиций существенно понизится. И ФСБ не будет бодаться с ГРУ, а вторая башня Кремля с третьей – по той же самой причине – чего бодаться-то, кресло всё равно не освободят.

При этом втайне я думаю, что действующий президент устал, что ему всё обрыдло, что он хочет пожить без всего вот этого. Что он уйдет, как только закончится его срок. Но он не хотел бы завершать свое правление в обстановке натуральной битвы российских и зарубежных спецслужб за российский трон. Он хотел бы спокойно довести корабль к гавани – так чтоб на этом корабле не началась по дороге резня. Довести и передать штурвал претендентам. В обстановке той самой стабильности, о которой так часто говорили в последние годы. А не в обстановке всероссийского психоза.

Оригинал и комментарии

ПЯТЬ ТЫСЯЧ

Дима Стремокоцкий, допив чай и отерев губы салфеткой, встал из-за стола, прошествовал мимо своей жены Алисы, потрепал ее по затылку, нагнулся, нежно поцеловал в макушку, поблагодарил за прекрасный ужин и вышел из кухни.
- На здоровье! – сказала Алиса ему вслед.
Потом встала, прошлась по кухне, взяла с полки толстую замусоленную тетрадку. В такие тетрадки хорошие хозяйки обычно записывают кулинарные рецепты. Пролистала ее. Хмыкнула. Сунула под мышку и пошла следом за мужем. Нашла его в комнате, которая в большинстве обычных интеллигентных семей называется «большой». Люди побогаче и позатейливей такую комнату называют «гостиная», а всякие оголтелые западники – «ливинг рум», а люди попроще, из провинции – «зала». Но Стремокоцкие были самой обычной семьей, москвичи с высшим образованием, и ничего особенного. Поэтому в их двухкомнатной квартире была спальня и большая комната. Женаты они были уже шесть лет с небольшим – весной отметили «чугунную свадьбу», а сейчас был конец августа. Диме было тридцать четыре, Алисе – тридцать ровно. Детей у них пока еще не было.
Дима сидел в кресле и размышлял – то ли включить телевизор, то ли заглянуть в планшет, то ли вообще почитать книгу.
Алиса вошла и сказала:
- Пять тысяч.
- А? – спросил Дима, потому что не понял.
- Пять тысяч, - повторила Алиса, слегка нахмурившись.
Он слегка пожал плечами, встал, вышел в спальню и оттуда крикнул:
- Тебе какими?
Алиса пошла за ним.
Дима стоял у раскрытого шкафа, куда он уже повесил свой рабочий костюм, и держал в руках бумажник:
- Тебе пятеркой или по тысяче? – и добавил: – Видишь, я даже не спрашиваю, зачем тебе пять тысяч. Во какой я хороший муж! – и потянулся целоваться.
Алиса отшагнула к двери и сказала:
- Спрячь деньги, пригодятся. Я не про то. Пять тысяч, помнишь?
- Нет, - сказал он. – Ты про что?
- Про пять тысяч, - объяснила она, усмехаясь.
- Какие пять тысяч? – вскричал Дима. – Может, объяснишь?
- Сегодня ты встал из-за стола, отодвинув от себя свою тарелку и чашку, не сполоснув, или даже, хотя бы, не поставив в раковину или машинку. В пятитысячный раз. Даже с хвостиком, чтобы не ошибиться. Всё. Вали.
- В смысле?
- В смысле fuck off and get out of my life! – Алиса ходила на курсы английского и знала разные слова и выражения. – Уговор дороже денег.
- Какой уговор? – Дима слегка ошалел.
***
Это было в марте, дней через пять после свадьбы.
Дима – вот в этой самой кухне – встал из-за стола, отодвинув тарелку, и Алиса сказала: «Ну что за манеры! Хорошие мальчики моют за собой посуду! Или хотя бы ставят грязную тарелку в раковину!» Но Дима пробурчал, что хорошие девочки не делают замечания таким злым голосом. Алиса, однако, настаивала на своем. Оба – на своем. Она на равноправии, а он – на распределении ролей в семье. Они чуть не поссорились. Но потом Алиса сказала: «Ладно. Один раз не считается». «А два? А десять? А сто раз не вымыть тарелку?» – прицепился Дима. «И сто, и двести не считается», - сказала Алиса. «А сколько считается?» - спрашивал он, обнимая ее. «А сколько тебе надо раз не вымыть посуду, чтобы почувствовать себя настоящим мужчиной?»  «Тысячу!» - сказал он. «Чепуха! – засмеялась она. – Даю тебе пять тысяч! Но потом всё!» «Ого! – обрадовался он. – Вот это да! Согласен!» - и они повалились на диван. Все-таки первая неделя медового месяца! Хотя, конечно, до свадьбы у них всё было, но тем не менее…
***
- Вот, - говорила Алиса, заглядывая в тетрадку. – Каждый год мы на две недели ездим в отпуск, то есть пятнадцать дней долой. Остается триста пятьдесят. Из них пятьдесят уикэндов, то есть сто дней, когда мы вместе едим три раза в день, то есть триста раз. Остается двести пятьдесят дней, когда только завтрак и ужин, итого пятьсот. Пятьсот плюс триста будет восемьсот. То есть восемьсот раз в году ты вставал из-за стола, отодвинув посуду. Всего тебе было дано…
- Мне? Было? Дано? – возмутился Дима. – А кто ты такая?
- Мы так договорились, – возразила она. – Ты согласился. Шесть лет и три месяца, вот и выходит пять тысяч раз. С хвостиком, я же говорю. Сегодня в пять тысяч шестой раз ты не сполоснул тарелку и даже не отнес ее в раковину. Не говоря уже загрузить в машинку. Можешь пересчитать! – и она кинула ему тетрадку. – Я думала, ты все-таки придешь в норму. Но ты оказался неисправим.
- Бред какой-то… – сказал Дима.
- Не бред, а обещание, – сказала она. – Я, например, обещала хранить тебе верность. И я тебе не изменяла.
- Да пожалуйста! – воскликнул он.
- Конечно, я бы могла изменить тебе, как бы в отместку, – задумчиво сказала она. – Но мне это почему-то неинтересно. И смешно – изменить в отместку за невымытую тарелку. Нет! Так что собирай вещички. Ну или я уйду, если хочешь, – сказала она, вышагнув на секунду в коридор и вернувшись с большой дорожной сумкой. – Но я с собой возьму всё. Всё-всё. Посуду, мебель, одежду. Свою, разумеется! Вилки и ножи, книги и телевизор, картинки со стен и даже сами стены. Ты меня понял, надеюсь? Так что лучше сам.
- Сука! – вдруг заорал Дима, вытащил со дна шкафа большой охотничий нож и метнул в Алису, целясь ей в лицо, в глаз.
Она успела увернуться буквально на сантиметр.
Нож воткнулся в дверную притолоку, вбив в нее пышную прядь Алисиных волос. Алиса дернулась и зашипела от боли: она оказалась за волосы пришпилена к двери ножом.
Дима зачем-то снял рубашку и бросил ее в сторону. Он был хорошо мускулист. Поиграв плечами, приблизился к ней, плюнул ей в лицо и сказал, расстегивая домашние брюки:
- Сучка… Тарелку ей не сполоснули… Сейчас я тебя так сполосну…
Алиса сбросила тапочек и правой ногой пнула Диму, остро заточенным стальным когтем большого пальца взрезав ему живот.
Дима рухнул на пол, пачкая белый ковер кровью и пытаясь руками удержать выползающие наружу кишки.
Алиса с натугой вышатала нож из притолоки, сдула с него два своих золотистых волоска, нагнулась над Димой и аккуратным тычком под левый сосок закончила дело.
Подумала, что надо бы сразу все поджечь и бежать, но все-таки сначала решила вымыть посуду.
Пять тысяч шестой раз.

Оригинал и комментарии

Мы бывали в таких походах,
Что не очень-то и пройдёшь,
Убивали таких уродов,
Что дракон перед ними - вошь.

Мы в воде ледяной не плачем,
И в огне не горим никак -
Потому что с последним патчем
Появился и новый баг.

Мы сражались за дело Света,
Мы боролись за дело Тьмы.
Заслужили за то и это
По четыреста лет тюрьмы.

Заработали честь и славу,
И мешок боевых наград.
Мы искали везде халяву,
Чтоб не тратиться на донат.

Мы работали в тайной страже,
Мы раскрыли мильон интриг.
Нас в пример приводили даже
Тем, кто этого не достиг.

В каждой гильдии и шараге
Мы до первых дошли ролей:
Архиворы, и архимаги,
И создатели королей.

Мы курили такие травки,
Мы творили такой атас!
Даже в правилах есть поправки
Исключительно из-за нас!

Мы сильны и полны отваги,
Мы бодры и полны идей,
И про нас сочиняют саги,
Чтобы ими пугать детей.

Оригинал и комментарии

ПРОПАЛА ЖИЗНЬ!

Женщины пишут про горькую и страшную любовь своей юности.
Он был талантлив, красив и добр. Он был беден и неустроен. Он работал в котельной, он чистил клетки в зоопарке, он сбрасывал с крыши снег на такой обледенелой крутизне, что остальные дворники отказывались. А он не боялся. Только требовал бутылку сверх оплаты.
Конечно, он пил.
Но он сочинял стихи, или играл на гитаре, или писал картины на фанерках от посылочных ящиков.
Он был очень худой. Курил дешевые сигареты без фильтра.
Жить ему было негде. Он приехал из поселка Каменный Мыс.
Поэтому он жил в котельной или сторожке. Зато он рассказывал, какие там, в его родных местах – скалы, камни, объеденные лисами скелеты медведей, какая нищета, злоба и пьянство.
Она приходила к нему в сторожку. Они любили друг друга на жестком топчане, под шорох мышей.
Потом он пел.
Или читал стихи.
Или, пальцем разводя краску, писал ее портрет обнаженной. На фанерке от посылочного ящика.
Она бросила школу. Убежала из дому. Жила в его сторожке, она же котельная. У папы случился инфаркт. Мама ее прокляла.
Ей было всё равно.
Она умирала от любви к нему.
Но он умер первым. Вдруг. От внезапной тяжелой болезни, от водки и дешевых сигарет.
Ему было всего тридцать.
А ей и вовсе семнадцать лет, шесть месяцев и четыре дня.
Она думала, что умрет тоже.
В морге была только она и еще какая-то тетка в синем халате. Потому что она не знала его адреса в поселке Каменный Мыс. Он не говорил, а она не спрашивала.
После кремации она шла пешком через всю Москву. Натыкалась лицом на людей, на стены, на фонарные столбы. Разбила нос до крови. Она не могла плакать. Она просто знала, что жизнь кончилась.
Но ей не хватило духу умереть самой, по своей воле. Она провалялась полгода в дурдоме.
Потом выписалась. Как следует попросила прощения у мамы. Стала заботиться о папе. Еще через полгода совсем пришла в себя. Окончила десятый класс, поступила в хороший вуз.
Вышла замуж. Потом еще раз. Родила ребенка.
Устроилась на работу и даже сделала небольшую, но приличную карьеру.
Но все равно!
На самом деле ее жизни не было ничего, кроме него. При всей любви к мужу, и ко второму мужу, и еще к одному человеку, неважно… не говоря уже о ребенке, ради которого она готова жизнь отдать и всех порвать – все равно!
Главное, самое бесценное и незабвенное в ее жизни – это вот та любовь, этот пахнущий перегаром, прокуренный, красивый, дико талантливый, худой, так быстро погибший…
И сейчас она – втайне ото всех – отмечает день его рождения; день его смерти; день, когда она его впервые увидела и тут же ему отдалась; и еще день, когда она убежала к нему из дома.
Четыре раза в год она пробуждает в себе все эти сладчайше-кошмарные воспоминания, и горько жалуется, и горько слезы льет, но строк печальных не смывает.
***
«Пропала жизнь!» – думаю я, читая такие записи в Фейсбуке.
«Бедный я, несчастный!» – думаю я.
Я не приезжал в Москву из Каменного Мыса, где нищета, пьянство и злоба.
Я не чистил клетки в зоопарке и не работал дворником.
Не умел играть на гитаре, не писал ни стихов, ни обнаженных девочек на фанерках от посылочных ящиков.
Мне бы и в голову не пришло трахаться со школьницей в грязной сторожке, да еще и подговаривать ее бросить школу и родителей. Да и девочке семнадцати лет не пришло бы в голову отдаться мне через полчаса после первого знакомства… Почему? Да очень просто. Потому что я был воспитан, вежлив, аккуратен. Фу, какая гадость! Мылся, брился, изучал языки. Носил чистые свитера, вельветовые брюки. На экзамены или на юбилей к другу отца – костюм с галстуком. Нет, конечно, у меня были романы, были приключения, не так уж мало – но без вот этих штучек.
Какая тоска.
А главное – я не умер в тридцать лет от водки и бестолочи.
Поэтому обо мне не вспомнит прекрасная женщина, с мужем, любовником, ребенком и неплохой карьерой.
Что, дескать, все это в смысле семьи и карьеры очень мило, но ведь была и у нее настоящая – нет, вы понимаете, настоящая, смертельная, чтобы головой в омут! – вот такая любовь.
К худому, нищему и талантливому.
А мне уже поздно что-то переигрывать.
Пропала жизнь, я же говорю.

Оригинал и комментарии

ОЖЕРЕЛЬЕ И ПРЕДСКАЗУЕМОСТЬ

Поговорим чуть-чуть о новелле. Мне иногда говорят о моих расскаах: «Ну, тут всё предсказуемо!» Вы знаете, очень часто в таких словах есть какая-то правда. Я бы сказал так: в новелле любая, особенно финальная «непредсказуемость» - предсказуема сама по себе.
Так сказать, по определению жанра.
Когда в новелле О.Генри «Пока ждет автомобиль» юная красавица-аристократка исповедуется скромному клерку – то любой читатель с минимальным читательским опытом – да просто жизненным опытом! – понимает, что сейчас будет какое-то «qui pro quo», он окажется не тем, и она не той. Почему читатель это понимает? Да хотя бы потому, что если бы девушка действительно была аристократкой и богачкой, а молодой человек – в самом деле клерком, то это было бы началом длиннющего слащавого романа. Страниц на 200 самое малое. А тут всего четыре странички. А если все так и есть на четырех страничках, то зачем было огород городить?
Ведь даже в быту мы, слушая рассказ приятеля о субботней поездке на дачу, где он встретил кого-то (странного оборванного мужика; заплутавшего туриста; соседку, которая приехала к себе на дачу без мужа и ребенка) – мы все время подстегиваем рассказчика: «ну и что? а дальше? а что она? а ты? и что потом?» - а если выясняется, что «потом ничего» - мы разочарованы. Зачем все это рассказывать, если не произошло ничего интересного, неожиданного? Но когда что-то неожиданное происходит, мы невольно, совсем не желая обидеть рассказчика или автора новеллы, восклицаем: «Я так и знал!» - или: «Ой, как всё предсказуемо!»
Давайте вспомним знаменитый рассказ Мопассана «Ожерелье».
***
Скромный чиновник Луазель скопил четыреста франков на покупку охотничьего ружья. Но отдал эти деньги на платье Матильде, своей красавице-жене, пойти на бал. Вдобавок она взяла у богатой подруги, госпожи Форестье, бриллиантовое ожерелье. Она блистала на балу – кажется, сам министр заметил ее…
А по дороге домой она потеряла ожерелье.
Нашли почти точно такое же в ювелирном магазине. 36.000 франков! Муж назанимал денег, где только можно было. И где нельзя тоже, у ростовщиков, под ужасные проценты. Супруги Луазель начали упорно и медленно отдавать долг, отказывая себе во всем. Через десять лет они выплатили всё. Матильда подурнела и постарела, стала жёстче, грубее, как бывают хозяйки в бедных семьях.
Однажды она встретила на улице госпожу Форестье и рассказала всю эту историю.
- Вы купили новое ожерелье взамен моего? – изумилась Форестье.
- Да! А ты так ничего и не заметила? Они были очень похожи!
Она улыбнулась торжествующе и простодушно.
Госпожа Форестье схватила ее за руки.
- Бедная моя Матильда! Ведь мои бриллианты были фальшивые! Они стоили самое большое пятьсот франков!
***
Вот так заканчивается эта классическая, очень трогательная новелла о жестокой судьбе, о мелких случайностях, которые правят миром.
У новеллы «Ожерелье» есть два родовых качества этого жанра. Если угодно, два недостатка.
Первый недостаток – это та самая пресловутая предсказуемость, возникающая сама по себе. Что-то должно случиться. Потому что без горького финала о том, что ожерелье фальшивое – получается какой-то бессмысленный рассказ ни о чем. Одолжила, потеряла, раздобыла денег и отдала. Ну в крайнем случае с плоской моралью: нехорошо быть растеряхой; а честно отдавать долги – хорошо. Но уверен, что в любом воспитательном журнальчике его бы забраковали: скучно, неинтересно. Так что читатель ждет резкого финала, и при этом с языка рвется: «Я так и знал!»
Второй недостаток – это некоторое неправдоподобие. В чем оно? В поведении героев этой новеллы. Оно строится на какой-то их нереальной наивности, нереальной гордыне и нереальной скрытности – что странно для молодого нацеленного на карьеру мужчины и его юной, стремящейся к удовольствиям жены. Это какие-то герои сказок! Какие-то средневековые персонажи! Ведь это же реальные почти современные люди (всего-то 1880-е годы), это парижане! Чтоб такие люди не сказали: «Дорогая Форестье! Мы потеряли твое ожерелье! Мы отдадим тебе все до сантима, только скажи сколько оно стоит. И подожди месячишко, пока мы соберем деньги!» И все бы сразу разрешилось. Форестье бы сказала правду, добывать бы пришлось всего 500 франков, а не 36.000. В 72 раза меньше! Долг можно было бы отдать не за 10 лет, а за 2 месяца!
Но тогда не было бы никакой новеллы, вообще ничего. Просто случай из жизни двух подружек.
**
Но вернемся к финалу этой новеллы Мопассана.
«Госпожа Форестье схватила ее за руки.
- Бедная моя Матильда! Ведь мои бриллианты были фальшивые! Они стоили самое большое пятьсот франков!»
Ну, а дальше-то что? Так они и остались стоять посреди Парижа?
Нет, конечно!
У этой новеллы вполне может быть новеллистическое продолжение.
Вот такое:
***
Форестье схватила Матильду за руку и повела к себе. Она усадила Матильду в кресло и вытащила из комода черный атласный футляр. Тот самый! Матильда огрубевшими пальцами раскрыла его, и зажмурилась, ослепленная радугой бриллиантов, и заплакала, вспомнив тот бал и эти десять лет.
- Теперь это ожерелье стоит самое малое сорок, а может, и пятьдесят тысяч франков, - говорила Форестье, обнимая Матильду. – Это твои деньги, моя бедняжка, твои!
Подруги побежали к ювелиру.
Ювелир пожевал губами и отложил увеличительное стекло.
- Пятьсот франков, мадам, - сказал он.
- Как? – вскрикнули Форестье и Матильда.
- Неплохая подделка. Где и когда вы это купили? В марте 1874 года? В Пале-Рояле, у Флавиани? О, мадам! Вы разве не читали газеты? Это была афера десятилетия! Этот Флавиани продавал подделки. Осрамил наше сословие! Сейчас он на каторге, слава создателю… Будете продавать?
Они вышли из ювелирного магазина.
- Пятьсот франков все равно твои, - сказала Форестье.
- Спасибо, - Матильда взяла деньги и быстро пошла по улице.
Вечером, когда ее муж пришел со службы, его ждал роскошный ужин - половина зайца, грушевый пирог и бутылка хорошего вина.
- В чем дело, Матильда? – удивился он.
- Мне отдали старый долг, - сказала она и протянула ему пачку ассигнаций. – Вот, ты давно хотел купить себе ружье.
***
Вывод: хорошая новелла может быть продолжена именно как новелла. То есть сюжет может – даже должен! – преподнести нам новую «ожидаемую неожиданность».
Ибо будет скучно, если все получится так, как расположила в уме добрая Форестье: ну, получила Матильда назад свои тридцать шесть, или даже сорок, даже пятьдесят тысяч. Приоделись они с мужем. Сменили квартиру. Наняли служанку. Отложили на старость. Получается нравоучительная повесть для девиц, под названием «Матильда, или вознагражденная добродетель».
Фу, как скучно! А вот если брильянтовое ожерелье, ради которого Матильда с мужем горбатились целых десять лет, истратили свою молодость, вдруг оказалось фальшивым – ого! Вот это финал. Но тоже как будто бы «предсказуемый».
А что дальше?
Да что угодно! Вот, например:
***
Через месяц господин Луазель купил за четыреста франков не просто легкую двустволку для утиной охоты, а тяжелое ружье с длинным стволом и массивным прикладом.
- Что это за артиллерия? – удивилась Матильда.
- Хочу поехать в Алжир, поохотиться на львов!
На самом деле он узнал, что в Алжире, в старой арабской крепости, находится каторжная тюрьма, где влачит свои дни мошенник-ювелир Флавиани. Уже скоро его срок окончится, он выйдет на волю. Он вряд ли возвратится в Париж, а поселится где-то там же, в Алжире, у моря. Нищий, но уже как будто бы честный обыватель. Бывший преступник, который искупил свою вину.
От таких мыслей у Луазеля кровь приливала к голове. Он не мог простить этого человека, который украл их последнюю надежду на обеспеченную жизнь. Луазель все разузнал у знакомого репортера. Каждое утро каторжники выходят на работы в каменоломню. Они идут, сопровождаемые ленивым охранником, по пересохшему дну реки; вокруг громоздятся скалы. Там спрячется Луазель и подстрелит его.
В роковой миг у Луазеля не хватило духа спустить курок, но в каменоломне он подошел к изможденному старику и рассказал ему всю свою историю.
- А теперь выслушай меня, - сказал Флавиани, - Я виноват не только перед тобой, продав тебе фальшивые бриллианты. Два десятка человек было обмануто мною, включая тебя. Колье, серьги, подвески, ожерелья, перстни… Зачем я это сделал? Наверное, ты уже догадался. Женщина! Женщина, молодая и прекрасная, которую я любил больше жизни, а она любила мои подарки. Моих честных заработков не хватало – она хотела все больше и больше. Я купил ей дом, обставил его модной мебелью, я давал ей деньги на платья и украшения, присылал ей корзины деликатесов, нанимал ей слуг и экипаж. Но когда меня арестовали, она не пришла посетить меня в тюрьме. И не ответила ни на одно из моих писем с каторги. Я истратил на нее ровным счетом полмиллиона франков. Из этого полумиллиона тридцать шесть тысяч – твои. Дай лист бумаги, я напишу ей записку.
С трудом сжимая карандаш в грубых, со сбитыми ногтями пальцах каменотеса – Луазель вспомнил, что когда-то это были тонкие ловкие пальцы ювелира – старик написал:
«Жанна! Если в тебе осталась хоть капля совести и страха Божьего, продай что-нибудь и возврати подателю сего 36.000 франков, ибо я обокрал его ради тебя. Когда-то любимый, а теперь забытый тобою, но до сих пор обожающий тебя Пьер Флавиани».
Сложил записку вчетверо и надписал сверху:
«Париж, Шоссе д'Антен, Рю Монтескье, 14. Мадам Форестье».
***
Но если Луазель все-таки постарается вытрясти из Жанны Форестье эти деньги – то получится уже роман.

Оригинал и комментарии

Дистанционка - это катастрофа и преступление перед народом. Кто за этим стоит? Что происходит?

https://ria.ru/20200626/1573540429.html?fbclid=IwAR2wYTMmQoORyL7ge3CZbaDjyId2Q5vzhoK911xl22kojXLZj6wphb6dFp8

Оригинал и комментарии

Поразительный текст.

Влад Шурыгин /ФБ/

Не удивляйтесь этому тексту. У меня было много времени подумать над главным в жизни. И я должен был его написать.

ВОСЕМЬ ТЫСЯЧ ЗНАКОВ НА ИСПОВЕДЬ

...Так вышло, что я вырос в семье известного военного журналиста. Известного, не званием и должностью, а своим талантом. Талантом писать ярко, образно. Я очень гордился и горжусь им, хотя уже полгода его нет с нами. Настолько «очень», что в первые недели учёбы в военном училище мне это не раз выходило боком. Я всем подряд пытался рассказать о нём, напомнить о нём и не понимал, что со стороны это выглядит просто глупо и вызывающе. Тогда я первый раз в жизни столкнулся с тем, что чужая (хотя и близкая по крови!) судьба и слава к тебе не имеет никакого отношения, и ты должен строить свою собственную с «нуля». Я был слишком «домашним» тогда и не понимал «азов» военной дисциплины и субординации. И меня со всем армейским рвением взялись им обучать! Двадцать восемь нарядов за пять месяцев! Кто служил, тот оценит эту цифру! Я до сих пор не знаю, как умудрился сдать первую сессию…
Всё это происходило в стенах славного Львовского военно-политического училища, куда я поступил не без помощи на экзамене по сочинению, где подполковник Кривошея ткнул пальцем в две грамматические ошибки. Это был первый «кредит», который я получил от жизни. Буду с вами честным - я был в довольно большой (а в нашем училище это было почти нормой) группе «блатных». Тех, кто поступил в училище «с помощью» или «при участии», а кое-кто и просто «по отдельному указанию». Таких у нас была, наверное, треть. Училище было самым элитным в Советской армии…
Но за следующие четыре года учёбы я ни разу не получил никакой помощи от своего отца. Никто и никогда не видел его в эти годы в стенах училища, никому он не звонил и никогда он не решал мои проблемы. Ни с сессиями, ни с отпусками, ни с «залётами». Я знаю, что эти строки читают мои однокурсники и товарищи, и перед их строгим судом врать не могу. Я учился сам, сам набивал шишки, сам получал опыт и взрослел. И к третьему курсу я был уже верной частью «толпы» (так мы называли свой коллектив) и считал «за счастье за неё подписаться». И уже не играло никакой роли, кто, откуда, и у кого кто папа или дядя.
Только на третьем курсе я неожиданно осознал, что вообще-то собираюсь быть журналистом. Наш учебный процесс был выстроен по принципу: «журналистом можешь ты не быть. А вот комвзвода быть обязан!» Военные дисциплины составляли львиную часть предметов и всерьез с будущей профессией мы сталкивались только на стажировке после третьего курса в дивизионных газетах…
Это было удачное совпадение, что мой выбор профессии, вдруг, совпал с моими способностями. Точно так же я мог тогда понять, что писать не моё…
А потом был четвёртый курс и распределение. Вот тогда нас снова разделила жизнь. Разделила совершенно несправедливо. Чем всё когда-то началось, тем и закончилось. «Блатные» поехали служить в достойные и перспективные места, остальные кто куда. Я снова стал «блатным»…
Юношеский бунт («Хочу в Афганистан!») не помог. За меня всё было решено. Войска ПВО страны. Газета «На боевом посту» Москва…
Так я поучил кредит, который закабалил меня на всю мою оставшуюся жизнь.
Мне было мучительно стыдно, что я здесь, и что все те, с кем я учился, прекрасно знают, почему я здесь. Что кто-то вместо меня поехал в Афганистан или на Дальний восток. И этот стыд постоянно точил мне сердце наждачным камнем. Ответить на это я мог только одним – я должен был стать не просто хорошим журналистом, а лучшим! Доказать, что всё было не зря. И я старался, всё больше втягиваясь в ремесло, открывая в нём и в себе особую силу - силу Слова…
Но до самого конца своей службы в военной прессе, несмотря на то, что за четыре года я стал отличным (не хвастаясь) военным журналистом, я отчаянно страдал от этой своей «неполноценности». Неполноценности человека, который получил судьбу «из-под полы».
И так продолжалось до декабря 1990, когда одно интервью круто изменило мою жизнь.
…После долгой беседы с Александром Прохановым о его феноменальной по своей футурологии и провидчеству статьи «Трагедия централизма», мне совершенно неожиданно поступило от него предложение перейти на работу в только-только созданную газету Союза Писателей СССР «День». Газету жёсткую, яркую, откровенно «красную», антилиберальную, горой стоявшую за СССР, который к этому моменту уже со всех сторон подтачивали грызуны сепаратизма и антисоветчины. Судьба впервые дала мне право выбирать самому, и я не думал ни дня! С мая я стал военным корреспондентом «Дня». А всего через три с половиной месяца грянул август 1991-го!
За три дня газета стала «газетой путчистов», нас стали таскать в прокуратуру на допросы, выясняя степень участия каждого в августовских событиях. А ещё через два месяца мне поступил приказ оставить газету и убыть в распоряжение кадров для дальнейшего назначения. В неофициальной беседе мне предложили «отсидеться» в одной из армейских газет ГСВГ…
Надо было выбирать. А точнее выполнять приказ…
И в 1991 году между карьерой в военной прессе Российской армии я совершенно осознанно выбрал работу в газете «День», которую уже к этому моменту уже заклеймили как «красно-коричневую» и «коммуно-фашисткую». Наверное, именно в этот день – я его очень хорошо помню – я впервые столкнулся с тем, что значит офицерская честь и присяга. День выбора. Принять то, что произошло со страной и «встроиться» в общий тогдашний мейнстрим – «Хуже не будет! А Ельцин наш, русский мужик!»? Или уйти в оппозицию, где тогда было очень трудно.
И тогда я подал рапорт на увольнение, в котором написал, что не признаю новую власть, а единственный приказ, который готов выполнить, это приказ об аресте Ельцина. Я отдавал себе отчёт, что отрезаю себе все пути в новое светлое либеральное будущее и получаю клеймо «путчиста» и «коммуно-фашиста». В октябре 1991 года я ещё совершенно не представлял, что меня ждёт впереди. Сколько ещё просуществует газета «День», которую тогда чуть ли не ежедневно обещали закрыть – после каждого нового номера. Не знал я и, что будет есть моя семья? Это было в 1991 году. Году, когда деньги обесценивались скоростью несущегося экспресса! Несколько месяцев мне ещё платили «армейские», но, после увольнения я оставался один на один со всеми проблемами. И финансовыми тоже! Зарплаты в «Дне» к этому моменту были почти символическими…
Пишу это не для того, чтобы рассказать, как «стойко преодолевал трудности». Нет! Пишу потому, что именно тогда начался отчёт моей собственной судьбы, которую строил только я и никто кроме меня. И за следующие двадцать восемь лет у меня никогда не было никаких покровителей, влиятельных знакомых и «толкачей». Я никогда не входил ни в один клан, не искал «спонсоров», не лез подмышки к сильным мира сего. Это я могу сказать совершено спокойно, ничуть не погрешив против совести. Всего, чего я добился, я обязан только себе, своей газете и удивительному человеку, с которым меня связала журналистская судьба – моему редактору Александру Андреевичу Проханову, с которым мы рядом прошли почти тридцать лет.
И все эти годы я доказывал себе и всем, кто был рядом со мной, что моя судьба это мой выбор! И что я выбрал не зону комфорта, не погоню за благами и положением, а свою работу, профессию, которой я когда-то выучился – военную журналистику. Пару лет назад я попытался посчитать свои командировки в «горячие точки» - сбился на ста десяти. Десять войн. Добровольцем я прошёл Приднестровье и Сербию. Моя кровь осталась на полу 20-го подъезда «Белого дама» и на камнях безымянной горы под Требине. И это тоже был мой выбор.
Бог дал мне способность словом передавать то, что я вижу, что чувствую. И, надеюсь, оно останется со мной до конца.
…Но и сегодня, спустя тридцать шесть лет после выпуска из училища, я помню, что в далёком 1984 я получил судьбу «из-под полы». И как бы я себя не убеждал, что потом не раз и не два отработал этот «кредит», но моё сердце до сих пор хватает зубами стыд. Стыд перед тем, кого я не знаю, но кому, возможно, перешёл дорогу. Я не знаю кому, но искренне прошу меня простить…

Оригинал и комментарии

Как я и предполагал неоднократно. Ленин точно вернётся. Ленин русский супербренд. Вна Украине валят, в Германии ставят. Где цивилизация?

Оригинал и комментарии

А вы как думаете? Я-то как раз считаю, что мы с Иваном люди XXI века. А вокруг настойчивое дохристианское дикарство ликует.

https://monavista.ru/article/152175/?fbclid=IwAR0vhUeNLUAjQxkb6iPg55Do_JLNFpX1mzMEmTuShEQ_zzZa0tXQBbXHZ9g

Оригинал и комментарии

ЗАЩИТА ЖИВОТНЫХ

Там был треугольник как будто любовный. Женщина лет сорока пяти, влюбленный в нее пожилой сосед – и внезапно поселившийся в этой квартире студент, красивый и умный парень, чуть за двадцать. Женщина него влюбилась. Старик страдал. Парень не знал, что ему делать. С одной стороны, она еще вполне, и смотрит на него с обожанием. С другой стороны, старика жалко: для него эта дамочка – смысл жизни, он дарит ей подарки, помогает по хозяйству, делится едой – поскольку все происходило в скудные послевоенные годы…
***
Была ночь.
Ника лежала в постели, смотрела в потолок и вспоминала какую-то старую советскую повесть. Она ее прочитала случайно, лет двадцать назад, когда жила у бабушки на даче. Спала на втором этаже, в мансарде с сильно скошенной крышей, и еще там были дощатые полки, на которых напиханы старые журналы. От бумаги пахло особым влажно-клейким запахом книг, которые зиму проводили на морозе, летом отогревались, а потом мерзли снова, и так без счету сколько раз. От матраса пахло сеном. От стен – едва оструганной сосной. От лампочки – горелым эбонитом. Ника лежала и читала.
Там, в этой повести, настала роковая ночь, когда этот парень уже совсем истомился, и уже собрался встать и пойти к той женщине в соседнюю комнату – он даже слышал, как она тихонько ворочается в постели за стеной, как будто бы напоминая о себе – но вдруг вспомнил этого несчастного влюбленного старика, и написал гвоздем на обоях: «Если ты человек!». Он решил: «Если я человек, а не похотливое животное, то я останусь в своей комнате. Не буду ради нескольких сладких ночей ломать жизнь этим немолодым людям».
На Нику в ее четырнадцать лет это произвело огромное впечатление. Быть человеком, а не животным – как прекрасно! Она получала особое, ни с чем не сравнимое удовольствие, когда «давила животное в себе» – так она это называла.
***
Но непонятно, - думала она уже сейчас, - правильно это было, или нет? Наверное, да, с точки зрения морали правильно. Но вот вопрос, - думала она, - легче мне стало жить? Чего я достигла, давя животное в себе? И что потеряла, проморгала, выпустила из рук?
Впрочем, неважно.
Сейчас она лежала в постели, прислушиваясь к тишине в квартире и понимая, что ее внутреннее животное вылезло из своей норы и не хочет слушаться свою хозяйку.
Ника гладила себе живот. Писала на своей коже те самые слова. Царапала их пальцем, острым ногтем – от самого верха до самого низа, от нежной ямочки на горле до жесткой шерстки на лобке – «если я человек!» Восклицательный знак заезжал в опасное место. Ника вздрагивала, закидывала руки за голову и заставляла себя не прикасаться к собственному телу.
«Я – человек! – думала она. – Я справлюсь со своим животным!»
Но потом, стиснув ноги до боли в лодыжках, начинала думать чуть по-другому. Более резонно и даже, извините, диалектично.
Я человек. Но человек состоит из нескольких частей. Из трех, самое маленькое.
Интеллект, это раз. Я умная и образованная женщина. Я знаю английский почти свободно и французский неплохо. Я люблю логику. И простую, аристотелеву, и математическую. Парадокс Рассела, теорема Гёделя и все такое. Кажется, я нарочно отвлекаю себя от низменных мыслей, - и Ника левой рукой сбросила правую с собственного живота. «Фу!» - гневно шепнула она своей руке. Философию тоже люблю и знаю. Особенно Платона. Всякая душа бессмертна. Начало не имеет возникновения. Из начала возникает все возникающее, а само оно ни из чего не возникает.
Эмоции, это два. Душа бессмертна, вечна и трепещет в эмпатии, - думала Ника. Я умею сочувствовать, любить всей душой. Я умею жалеть и помнить. Я любила Колю Антипова, он был талантливый и добрый, он спился, я не хотела его бросать, он сам ушел и потом умер, но я все равно его помню и люблю. Я и бабушку, царствие небесное, люблю! Я хожу к ней на могилу три раза в год. День смерти, день рождения и на Радоницу.
Но интеллект и душа – еще не все. В человеке есть еще и животное. Биология. Сердце, легкие, печень, почки, кишечник, половые органы. Матка, яичники, влагалище, клитор. У мужчины – яички, простата, пенис. Лейкоциты, эритроциты, и, главное, гормоны! Гормоны, и нет им закона! Все равно, какой у тебя острый интеллект, какая у тебя тонкая и нежная душа – у тебя все равно есть всё вот это. В полном наборе!
«Так что ты всё равно животное, животное! – думала Ника. – Животное!»
Но вот вопрос: нужно ли давить это животное в себе? Ведь есть же общества защиты животных. Есть даже законы о защите животных. Жестокое обращение с животными запрещается. Пнешь собачку ногой, или выкинешь попугайчика на мороз – тебя могут запросто привлечь! Оштрафовать. А если ты специально, долго, жестоко издеваешься над животным – могут даже арестовать и посадить! В особо жестоких случаях – от трех до пяти лет.
«А вот это постоянное, упорное, издевательское подавление животного в себе? – со смесью отваги и злости подумала Ника, теперь уже привольно и бесстыдно поглаживая свое тело, от горла до лобка и обратно. – Разве это не преступление перед собственным животным? Конечно! А как же иначе! Преступление, мучительство! Нет уж, всё, хватит!»
Она сбросила одеяло и встала с постели.
Секунду подумала, накинуть ли халат. Нет. Незачем! Голая вышла из комнаты в темный коридор.
Прислушалась. Шагнула вперед, в темноту.
***
Отворила дверь на кухню.
Включила свет. Быстро зажгла плиту. Плеснула на сковороду немного масла.
Повернулась и раскрыла холодильник. Вытащила большой непочатый батон докторской колбасы. Ловко взрезала оболочку, оттянула ее, обнажив розовый конец – и, глотая слюну, на весу отхватила от него четыре кружка. Кинула на сковороду, подождала минуту, и разбила туда два больших бежево-коричневых яйца.

Оригинал и комментарии

Челябинских нацболов сажают за то, что они пытались разбить памятник белочехам в Челябинске - как бы отвечая на снос памятника Коневу в Праге.

Сразу скажу: я не сторонник этого вандализма - если мы в ответ на снос наших памятников - сносим их: мы ставим себя с ними на один уровень. А мы - русские. Мы снисходительны к побеждённым. Мы не варвары.
Тем не менее, реакция челябинских спецслужб, мягко говоря, чрезмерна.

У нас в России сотни людей были пойманы у Вечного огня - со всякими там своими сосисками, и с прочими шалостями - однако все отделались административкой.

А вот по нацболам решили проехаться катком.

Друзья мои, товарищи. Нацболы отстаивали русский мир, когда нашим спецслужбам, работавшим в числе прочего на ельцинский режим, было не до того. Надо иметь хоть какое-то понимание.

Ещё им шьют, что они всё это проделывали с "экстремистским" флагом.
Этот "экстремистский" флаг - серп и молот в белом круге на красном знамени. У меня он в недавней программе на НТВ на столе стоял. Он изображён на обложках десятков книг и фигурирует в тысячах газетных публикаций. Уж до абсурда-то не надо всё доводить. Какие-то ельцинского разлива чиновники, ненавидящие всё советское, признали когда-то этот флаг экстремистским. Что ж теперь, расстреливать за серп и молот молодых патриотов? Пусть и диковатых.

Разберитесь, пожалуйста, по совести.

Оригинал и комментарии

- Возрадуйтесь, жители города, я уже тут!- громко крикнул рыцарь на белом коне и красиво взмахнул мечом над головой.
Горожане переглянулись и вздохнули. У них это был уже не первый рыцарь. Почему-то рыцарей сюда как магнитом тянуло. И под каждым непременно был белый конь. Хотя мечом размахивали не все, некоторые предпочитали потрясать копьём. Но все они были молоды, самоуверенны, прекрасны ликом и не обременены интеллектом. И все кончали одинаково: после трёх-четырёх дней, посвящённых разнообразным подвигам, рыцари непременно изъявляли желание сразиться с драконом. Это было их последнее желание. Потому что дракон в округе действительно проживал и имел богатый опыт сражений. Многовековой, вообще-то. Рыцари, весь боевой стаж которых обычно не превышал нескольких лет, не имели против чудовища никакого шанса. Вот и этот в глазах жителей города был уже заранее обречён.
Рыцарь, не уклоняясь от проторенной его предшественниками колеи, тут же начал вершить подвиги во имя добра и справедливости. Он переводил старушек через дорогу, хотели того старушки или не хотели - иногда по десять раз туда и обратно. Он скакал по огородам на своём белом коне и размахивал мечом, отгоняя ворон. Он снимал с деревьев несчастных котов, которые буквально взлетали туда, напуганные грохотом его доспехов. Он сражался за честь прекрасных дам с их мужьями. Он... много чего творил. У парня выдалось очень напряжённое расписание добрых дел.
И наконец, на третий день, рыцарь во всеуслышание объявил, что отправляется на битву с драконом. Все эти три дня он слышал ужасающие истории о злодеяниях этого чудовища, и вот душа героя преисполнилась гнева, сердце - отваги, рука - твёрдости, ноги - чего-то там ещё, и он готов к великим свершениям. "Ура",- сказали горожане, переглянувшись.
Рыцарь снова покрутил мечом над головой и ускакал к драконьему логову. Через час белый конь вернулся без седока. Коня привёл дракон.
- Не благодарите,- буркнул он, когда жители вышли встречать его у городских ворот.- Это было нетрудно.
- Спаситель ты наш!- прослезился бургомистр.- Избавитель!
- Да ладно, было бы о чём говорить! Работа такая. Заведутся ещё рыцари - присылайте ко мне. Только не забывайте потом платить чеканной монетой!

Оригинал и комментарии

Еще один генератор - сделай свой стеклянный шарик с мелким волшебством внутри.

Генератор


Мой шарик-чайничек (немного навеяно просмотром Jibaku Shounen Hanako-kun):

Оригинал и комментарии

Новая. Про всё.

Оригинал и комментарии

Я болею, уже почти неделю как. Нет, не ковид. Остальные вирусы, к сожалению, с шарика не исчезли, так что много есть способов временно покрыться пупырышками и закосплеить монстра из Стивена Кинга.
Больному организму вести из окружающего социума кажутся прямо совсем унылыми. В день голосования по поправкам закрывали Марсово поле, потому что "клещи", причём ковидные. Причём если бы это всё сатирик-юморист написал, читатели бы фырчали - и перебор, и тупо очень. А это происходит, и сатирикам прямо негде развернуться. Причём если не записать, я же этот эпизод быстро забуду. Слишком много.

Основной мой компьютер попытался сломаться совсем, я хватила адреналинчика, пытаясь его реанимировать. Уверена была, что железо старое и йок. Но ESET поймал вирус и вроде стало лучше. Так что пишу с реанимированного компа.


Меж тем у меня умер родственник, муж тёти. От ковида.

Оригинал и комментарии

Был на даче. Пришла дама с собачкой. Псинка -- мелкая белокурая декоративная дрянь, словом, шпиц. А у дамы просьба: так как у меня на участке растет большая ель, то не поделюсь ли я шишками? Я охотно поделился, но с вопросом: на кой черт нужны еловые шишки? Отказывается, псинка любит их грызть, а в ближайшем лесу шишки на земле валяются только сосновые, их четвероногая привереда не жалует. Дама набила шишками сумку и удалилась, очень огорчаясь, что я успел сжечь в бочке вдесятеро больше шишек. А я задумался: не перейти ли шпицу на окурки, как тому лисенку, что был описан Дарреллом? Не везде ведь растут елки.

Оригинал и комментарии

Очень любопытный портрет кобылофила. От пелёнок до ада.

https://svpressa.ru/blogs/article/270001/

Оригинал и комментарии

Для тех, кто хотел, но не успел! Вот ссылка на запись концерта в Ашдоде, который мы транслировали из Мюнхена (да, мне тоже нравится, как это звучит). Запись размеченная, есть содержание вечера и можно, по желанию, "перепрыгнуть" к любому тексту или музыкальному номеру. Все это сделал Анатолий Брук, который почему-то считает, что успех вечера с ним особо и не связан (отлично мы бы посидели в тишине без записи, ага).

Первое отделение:
https://www.youtube.com/watch?v=pSzMcVT8vxU&feature=youtu.be&fbclid=IwAR35ljbFGbnbGGENrC6gVEO5E_hzt9LhmsVLGgmDXRvww4Iqx2SZbjFVTyA

Второе отделение:
https://www.youtube.com/watch?v=UT1S22ylGPI&feature=youtu.be&fbclid=IwAR3QtQ9xKdVwc8rw31vLWZSisgr3Or24puXWsM8-kaguaajEuUAcxdDVQA

Между прочим. Десятки людей бесстрашно включили камеру и впустили меня к себе домой. Показали диваны, книги, столы, кое-где даже детей и прочую симпатичную фауну. Типа, привет, мы дома, заходи! Знаете, есть такие приметы времени, которые будто трогают за сердце мягкой лапой.

Еще раз спасибо клубу "Город" и всем, кто пришел, участвовал, слушал и принимал меня в гостях. Вит Гуткин, тебя здорово не хватало. В будущем году - в отстроенном Иерусалиме, идет?

P.S. В фейсбуке вокруг этого концерта шумно и людно, как в фойе кинотеатра, а тут тишина как в морге в библиотеке. Но я видела комментарии во время зума: пожалуйста, не уходите из жж, тут есть еще люди! Так вот. Не уйду. Тут есть еще люди, верно. Мы.

Оригинал и комментарии

Карантин так-то, конечно, ужасен, но местами открывает прекрасное. Позавчера видела апогей "гулять можно, но если с домашними животными": девочка лет пяти выгуливала на газоне у магазинчика двух упитанных морских свиней, одну черно-белую, другую рыже-белую. Без шлеек, просто - выпустив из прозрачной переноски и ревниво наблюдая. Свинки флегматично жевали траву, было видно, что им не впервой. (Нет, тут гулять уже можно и с животными, и без, и даже если ты сам себе гордое животное, но мало ли, если что вдруг!)

Еще одна девочка, чуть постарше, лет десяти, из нашего дома, выгуливает на поводке изящную бенгальскую кошечку. Кошечка выгуливается так: садится в траву и наблюдает. Двигаться с места желает только на руках хозяйки.

***

Макдональдс, кстати, открыли не только на вынос, но уже и на вход. Тоже плюс: столики там теперь помечены наклейками "соблюдайте безопасность, выберите другой", в смысле, если вы уже за этим столиком сидите - нормально, а если вторым подсаживаться, даже если столик просторный-длинный - то нельзя. УРА АЛЛИЛУЙЯ НАКОНЕЦ-ТО. Поднимите руки, кому нравилось, когда к нему подсаживаются незнакомые товарищи в Макдональдсе. Что? Нет таких? Ну разумеется! Можно так и оставить после карантина, спасибо, пожалуйста. И дистанцию в очередях тоже. Маски интересны как концепт, но нет, в плюс тридцать этот концепт не очень-то, и я уже представляю свой - концептуальный - масочный загар.

***

Играю в Final Fantasy XII. Внезапно, мать моя чокобья гонщица, замечательная игра ведь!



На самом деле эта игра - замаскированный Старварс. Из олдскульных, где Хан Соло (или онлайн-СВ, линия контрабандиста), где мы постоянно убегаем, чего-то крадем, наживаем друзей, врагов, ловимся в плен, драпаем из плена, приключаемся, повстанчествуем помаленьку... ииии по новой!



Забавно, что это вот вообще не романтическая сцена.



Хотя, казалось бы, луна... двое... но нет! (Еще одна причина любить двенадцатую часть. Зачем, о, зачем в финалках так много времени уделяется любовным линиям?)



Я протестую, ездить можно на чокобо любого цвета!



Здешние Биггс и Ведж.



И прекрасные картинки на доске для клан-хантов.



А какая доска профессий! Две доски - для мультиклассов. И продвинутая система "собери себе сам AI по вкусу", Gambit которая, поначалу кажущаяся слишком сложной, а потом понимаешь, как же с ней удобно - не надо в бою "реалтайм с паузой" переключаться между тремя активными бойцами и всеми вручную командовать, бурча от усилий микроменеджмента. Здорово, честное слово. Пятьдесят часов, 30+ уровень, пробираюсь в имперский город Аркадию. И, спрашивается, как не отвлекаться на все побочные задания?

Оригинал и комментарии

угрозу потепления глобально мы не воспринимаем как угрозу
ведь в нас бессмертны гены тех кто дрался за крохи первобытного тепла
тех кто дрожал в дырявом одеяле боялся наступления морозов
смотрел как уголь красит темно-алым и по углам шуршит крадется мгла

и в общем далеко ходить не надо вот в школе отопленье отключали
и мы сидели в куртках и бурчали ну блин ну отпустили б ё-моё
горячая хребтина батареи как будто ящер древний изначальный
а сохнущие варежки перчатки как мелкое неважное зверьё

сейчас плюс тридцать и наверно с плюсом убавь прибавь на четверть оборота
закрыть глаза и будто мы в майами ну может быть в майами супер лайт
закрыть глаза и там где было пусто возникнет смуглый голенастый кто-то
похожий на меня как брат племянник как отраженье в мутных зеркалах

он помнит как песок кусал ладони как с неба жгло пекло испепеляло
а после ночь прохладная святая укрывшая спасительным плащом
он помнит нет конечно сам не помнит но это словно цифра и аналог
прощальный дар от сотни поколений инстинкт идущий раньше чем расчёт

инстинкт что знает холод драгоценней рубинов изумрудов и топазов
как способ сохранить еду и воду как способ в целом выжить наконец

не правда ли смешно как мы двухмерны так разложить легко любую пару
мой брат молчит глядит прогноз погоды он смуглый голенастый как отец

Оригинал и комментарии

Сын взрослел, неплохо учился, не особенно огорчал мать и не спрашивал об отце. С годами он стал несколько отдаляться, но таковы все мальчишки. Марине все время казалось, что она недодает сыну, недостаточно сильно любит его, вынуждает жить в скудости. А такой красавец и талант заслуживает самого лучшего – заграничной куртки, ладных кожаных ботинок, ярких рубашек, новенького сверкающего велосипеда. Позволить себе роскошь Марина конечно же не могла, но деньги копила. И на окончание восьмого класса подарила сыну настоящие польские джинсы и путевку в пионерлагерь на море. Не «Артек» и даже не Крым, но и подле Одессы по слухам не так уж плохо.
Она долго переживала – раньше они с мальчиком не разлучались ни на день. Тщательно собрала чемодан, переметила вещи, спрятала в кармашке сменных шортов мятую десятку «на всякий случай», трижды проверила документы – свидетельство о рождении, путевка, справка из поликлиники. Сын не замечал ее тревоги, он не мог усидеть на месте, предвкушая первую в жизни поездку прочь из тихого скучного городка. Короткое прощание на перроне, хриплый гудок – и Марина на целый месяц оказалась предоставлена сама себе.
Конечно, она попробовала поразвлекаться «как люди» - сходила в кино на «Анжелику», потопталась в клубе на танцах «Для тех, кому за 30», посидела в гостях у подруги, съездила за грибами. Но все это не имело никакого сравнения с ее собственным настоящим морем. Тем паче, что и погода стояла сказочная – теплая, ясная, с редкими легкими дождиками и безмятежными волнами, еле-еле колышущими синеву. Незнакомые деревья покрылись гроздьями желтоватых цветов, сказочный аромат спускался с гор и таял в воде. В лагунах играли пестрые рыбки, носились взад-вперед веселыми стайками. На берег вынесло стеклянный шар, полный блестящих снежинок. Стоило встряхнуть игрушку – начиналась метель, стоило блесткам осесть – проступали контуры кирпичного дома с башней и лесенкой.
Ощущение неопределенной радости переполняло Марину. Она приплясывала на камнях, пускала по волнам блинчики, жарила на костре ломтики черного хлеба, пыталась подманить недоверчивую лису и купалась с утра до вечера. И даже спать у воды рисковала – ни зверь ни человек ее не обидят нынче. Она ждала – столь же пылко, как в юности. Ведь корабль под алыми парусами приплывает к тем, кто верит в чудеса.
На самом деле присутствие незримого гостя Марина ощущала уже давно. И подарки от него находила не раз – то свежую розу, сбрызнутую росой, то гроздь невиданного винограда, то красивую ракушку с шариком жемчужины внутри. Оставалось лишь увидеться, наконец, обняться посреди волн, взглянуть в глаза и признаться: да, совершенно такой! Человек, которого искала всю жизнь, понимающий, любящий и родной, самый лучший на свете. Завершится изнурительное одиночество, уйдут холод и страх, останутся ясность и теплота близких душ. И у сына наконец-то будет отец!
В ночь полнолуния Марина почувствовала: сегодня! Она разожгла на берегу большой огонь, купалась в серебристой дорожке света, складывала из камушков спирали и пирамидки, раскладывала на блюде ранние яблоки и полные сока вишни. Глядела на горизонт – с первыми лучами солнца парус непременно полыхнет алым блеском. Представляла себе красивого капитана с прозрачно-голубыми глазами, выгоревшими добела кудрями, волевым подбородком, воображала, что трогает медные пуговицы на обшлагах мундира, гладит обветренную, чуть колючую щеку. И задремала на коврике, убаюканная сладким шелестом волн.
Когда она проснулась, палец правой руки оттягивало лучистое кольцо. Зубцы серебряной черненой короны охватывали прозрачный камень, отблескивающий на солнце. Все как в книге! Он увидел, нашел, узнал и осталось лишь дождаться неминуемой встречи. Как жаль, что на свежем воздухе так крепко спится…
Рядом с ковриком, придавленное камушком, ждало письмо. Четыре страницы убористым, на редкость красивым почерком. Автор письма словно бы наблюдал за Мариной не один год и изучил ее лучше, чем она сама себя знала. Ему нравились скромные блузки с кружевными воротниками и аккуратная белая шапочка, манера пить чай вприкуску и оттопыривать мизинец, придерживая чашку, нравилась скромность и сдержанность, духи «Ландыш» и короткая стрижка, маленькая родинка над бровью, голубенькие сережки в ушах, привычка приходить на работу на десять минут раньше срока. Он помнил ее любимые книги и щедро цитировал их, помнил про ангину у сына и сломанные замки в квартире, трогательно рассказывал, как она, Марина, хороша, когда мечтательно смотрит на дверь – словно в химчистку сейчас зайдет настоящий единорог и попросит вывести пятна со шкуры. Извиняясь за беспокойство, он старомодно признавался в большом чувстве, надеялся, что его возлюбленная принцесса обязательно будет счастлива – ведь у всех морей один берег. И закончил стихами Грина:
В Зурбагане, в горной, дикой, удивительной стране,
Я и ты, обнявшись крепко, рады бешеной весне.
Там весна приходит сразу, не томя озябших душ, -
В два-три дня установляя благодать, тепло и сушь…
Настоящая, беспримесная любовь переполняла строки, согревала усталое сердце. Быть для кого-то единственной в мире всегда прекрасно. Вот только вытянутые четкие контуры букв показались Марине знакомыми – она уже видела этот почерк и не один раз. Когда заполняла зарплатные ведомости и бланки отчетов, когда разглядывала пестрый лист стенгазеты на Новый год.
Носатый бухгалтер, Аран Шимунович, любил на досуге переписать стихотворение или мудрое изречение и повесить на доску объявлений в назидание товарищам по работе. Он был стар и смешон, этот низенький лысоватый человек, с огромными морщинистыми ушами, бородавками на щеках и густыми волосами в носу, он называл на «вы» даже дворовых кошек и уважительно относился даже к дворовым пьяницам. На восьмое марта он непременно подносил цветы женщинам, не пропуская ни вороватую директрису химчистки, ни дурочку-уборщицу. На свой день рождения раздавал маленькие подарки – так, мол, принято в горах у него на родине. Ухаживания бухгалтера Марина воспринимала стоически, но втихомолку посмеивалась – он же старый! …Откуда он мог знать о море, ее собственном тайном море?
Аран Шимунович уже полгода как вышел на пенсию, но в химчистке остался адрес – переулок Свободы, два. Марина помчалась туда, взволнованная и расстроенная, полная вопросов. Она не вполне понимала, что чувствует, но пламенная страсть старика больше не казалась ей смешной. В переулке было тихо и сонно, яблони протягивали ветки из-за заборов, пыльные псы лениво дремали на солнце, квохтали куры. Калитка дома номер два оказалась открытой, у крыльца топтались соседки – поминутно причитая они обсуждали похороны. Старик бухгалтер – такой хороший, такой вежливый человек – сегодня умер в больнице, пролежав две недели в коме после инсульта.
Не выдавая себя, Марина включилась в погребальные хлопоты как бывшая коллега. Потрясла руководство химчистки, чтобы выделили денег на гроб, выбила хорошее место на кладбище – в глубине под березками. Возилась с поминками, напекла целую гору блинов. Разбирала вещи покойного, не подала виду, когда в ящике с документами обнаружился ее якобы потерянный шарфик и открытка «С 23 февраля». И всплакнула лишь раз – стук комьев земли о гроб прозвучал поминальной молитвой ее мечтам.
Возвращение сына за суетой прошло незаметно – Марина попросила парнишку Горбаткиных встретить его с вокзала, мимолетно чмокнула в потную щеку и вернулась к неотложным делам. Глухая обида стянула обручами круг ее жизни, оставив пространство лишь для простых вещей – сходить на работу, постирать простыни, сварить суп. А когда она вновь раскрыла глаза, оказалось, что вместо родного мальчика рядом живет совершенно чужой подросток. Ершистый, грубый, циничный, думающий лишь о деньгах и способах их раздобыть. Нежное «мама, мамочка» сменилось на скучное «мать», редкие разговоры свелись к обсуждению школьных оценок и обеденного меню. Иногда его видели с девочками –то счастливыми, то заплаканными. После лагеря сын еще похорошел, но детское очарование сменилось на опасную, хищную красоту – в точности как у отца.
Однажды Марина попробовала напомнить парню о море, но получила брезгливую отповедь: хватит, мол, выдумывать себе бредни, мало того, что мы нищие, так еще и мать сумасшедшая. Может так оно и было – не раз и не два усталая женщина пробовала снова пройти сквозь стену, но всякий раз билась лбом о серую штукатурку. Дверь закрылась, радость ушла, от чудес осталась лишь старая раковина. Да и сын в городе не задержался – кое-как доучился и подался в Москву искать лучшей доли. Мать его не держала.
Тем временем жизнь в маленьком городе из унылой и скудной сделалась вовсе невыносимой. Обесценились деньги, погорели вклады на сберкнижках, закрылась химчистка – людям сделалось не до ковров и шуб. Кто мог – копался в огородах, собирал на продажу грибы и ягоды, искал цветмет, торговал привезенными с Москвы сигаретами и китайскими сосисками в банках. Кто не мог - голодал… Марине и здесь повезло: случайная знакомая с похорон старика пристроила ее нянечкой в детский сад. Денег мало, но хоть какой хлеб. Выбирать не приходилось, Марина стала выносить горшки, мыть полы, перестилать кроватки и утирать сопливые носы бледным, капризным малышам.
Воровать в садике она стеснялась, обходилась чем бог послал. Из скромной женщины в одночасье превратилась в квелую тетку, повязала волосы тусклым платком и перестала душиться. Но дети все равно любили ее – не за карамельки и яблоки, что Марина порой приносила любимчикам, а за неизменную спокойную доброту. Для женщины не составляло труда переодеть малыша и тут же застирать колготки, помочь застегнуть пуговицы и натянуть валеночки, рассказать потешку или стишок, взять на руки зареванное дитя, скучающее по маме. В работе сосредоточилась вся ее жизнь.
Пустой дом заполнила пыльная тоска, даже половицы поскрипывали уныло. Вяли комнатные цветы, капал кран, рассохлись старые рамы. Черный как ночь котенок, из жалости взятый с улицы, быстро вымахал в здоровенного негодяя, переметил все стены и удрал на свободу. Пару раз Марина видела знакомую морду в соседних дворах, но бессовестный зверь сделал вид, что незнаком с тощей теткой. Самогон как лекарство тоже не помогал – Марине становилось плохо раньше, чем сердце успокаивалось, попытка уйти в запой оказалась тщетной. Жиличка, пущенная в комнату сына, сбежала, не заплатив, и прихватила с собой жалкие Маринины цацки. Небольшое утешение дарили лишь дети – иногда приходилось брать к себе малышей, чьи родители задерживались или платили за такую ночевку. У Марины остались книжки с картинками, она потихоньку раздаривала игрушки сына и умилялась, наблюдая за тем, как безмятежно дремлют чужие дети.
Белокурая Леночка прожила у нее без малого три года. Мать Леночки возила товар, сперва с Москвы, затем с Турции, отец погиб, бабка страдала провалами в памяти и не всегда добегала до туалета. Нянечка в детском саду оказалась чистым спасением – сперва на пару ночей, следом на пару недель, а потом как-то незаметно славная малышка поселилась в доме, словно родная. Она не отличалась умом, с трудом осваивала буквы и цифры, не любила длинные сказки. Зато была добродушна, щедра на ласку и искреннюю приязнь, охотно носила нарядные платьица, позволяла заплетать себе косы и упорно называла Марину бабушкой.
Они часто играли вместе – старая тешила малую и радовалась сама, шила платья для старых кукол, вырезала из бумаги тарелочки и устраивала «пир-на-весь-мир». Перевернутую табуретку обтягивали тканью и делали то роскошную спальню, то замок принцессы, то пещеру Али-Бабы. Прятались под столом от коварных пиратов, спасали сокровище – коробку настоящих конфет, привезенную мамой девочки из очередного рейса. Искали жемчужины в старой раковине – всякий раз находя то ириску, то орешек, то кусочек белого сахара. Пускали кораблики в тазу, рассказывая стишки:
Плывёт, плывёт кораблик
На запад, на восток.
Канаты — паутинки,
А парус — лепесток.
Осенним вечером, когда по старой крыше постукивал дождь, Леночка вдруг попросилась к водичке. Марина стала увещевать ее, думая, что ребенку приспичило погулять под дождем – холодно там, родненькая, ножки промочишь. Но девочка взяла бабушку за руку и потащила сквозь стену туда, где Марина уже не чаяла побывать. Берег почти не изменился – деревья стали повыше, пляж покаменистее, лисья нора опустела да коврик конечно же давно унесло. А так все осталось прежним, даже шкатулка с монетками уцелела. От счастья Марина разревелась как маленькая, девчушке пришлось долго ее успокаивать, утирать слезы с холодных щек.
Потом было много визгу и плеску, прыжков в прибой и шутливой охоты на толстых чаек, башенок и узоров из мокрых камней. Словно вернулось время, когда сын еще любил чудаковатую маму. Шаловливой Леночке ужасно понравилось бултыхаться в воде, она неожиданно быстро научилась плавать, нужен был глаз да глаз, чтобы не улизнула одна купаться. Отдельного труда стоило убедить ее никому не рассказывать о море – мол узнают взрослые и никогда больше не пустят. Покапризничав, Леночка согласилась, и крепко хранила секрет.
Место лис, как оказалось, заняла семейка диких пятнистых кошек с прижатыми ушами и недоверчивым характером – молоко они конечно лакали, но приблизиться к себе не позволяли. В лесу поселились большущие попугаи – эти оказались куда общительнее и на разные голоса пробовали подражать человеческой речи. Однажды к берегу приплыли дельфины – мокрые и добрые. Они подталкивали носами смешных людей, давали погладить гладкие черные спины, улыбались и били хвостами. И манили плыть дальше, в синий простор, довериться ласковому колыханию вольных волн. Конечно же Леночка захотела туда, окунуться в открытое море. И конечно же Марина не пустила ее – вода коварна и дельфины при всей их прелести не друзья, люди для них такие же игрушки, как для нас с тобой, милая, мячики или скакалки.
В один из редких визитов в город мама Леночки заявила, что девочка подросла, и пора бы ей вернуться в семью. Она, мол, переезжает в Тверь, там и жилье нашлось лучше и школа и общество – нечего среди голытьбы делать. Ни мнение Леночки ни ее слезы значения не имели – сказала, значит будет по-моему. Девочка долго уговаривала бабушку уплыть подальше и спрятаться в бухтах, но Марина не стала разлучать дочь и мать. Подарила воспитаннице на прощание старую ракушку с пожеланием счастья, обняла, поцеловала в пахнущую детским мылом макушку и снова осталась одна.
В тот же год пришла телеграмма от брата – умерла мама. Пришлось собираться и ехать через полстраны, трое суток в грязном плацкарте. Горя Марина почти не испытывала – они так давно расстались, что мама из живого человека превратилась в смутное еле теплое воспоминание. Незнакомая сухонькая старушка в дешевом гробу ничем не напоминала сутулую, хлопотливую женщину, чьи руки вечно двигались – шили, вязали, месили тесто, лепили сладкие пирожки. Грузный, оплывший мужчина с красным лицом не походил на скандального худого подростка и старость сестры не обрадовала его. Длинноногим красоткам-племянницам новая родственница тоже не пришлась по душе, но они старались быть вежливыми – Марина единственная оставалась прописана в двухкомнатной квартире, пусть и в лютой глуши. Проводили маму, выпили, съели кутью – и распрощались, как не семья.
Возвращение домой оказалось медленным и интересным – по пути туда Марина не вглядывалась в пейзажи, а тут крутила головой, разглядывая зимние леса и незнакомые контуры городов. Она выходила на перрон, купила пирожков с картошкой и толстую бабу на чайник, приценивалась к хрустальному сервизу, но брать не стала – зачем? Даже поклонник завелся – отставной капитан рыболовецкого судна из Мурманска. Чем ему приглянулась скромная женщина – бог весть, но ухаживал он красиво: подавал руку и подавал пальто, приносил чай в серебристых подстаканниках, подливал туда толику коньяку из фляжки, угощал дорогими конфетами и сетовал на тяготы быта холостяка. Заинтригованная Марина расспрашивала его о штормах и бурях, тяготах корабельной службы, охотно внимала моряцким байкам пополам с приукрашенными историями. Но давать телефон или адрес наотрез отказалась. Менять жизнь она больше не хотела.
В родном городе ничего не изменилось. По-прежнему уныло пустел старый ДК, толкались у универсама бабы с немудрящим товаром – вареньем, яблоками, вязаными носками. Ветер гулял вдоль ветшающих улиц, молодежь уезжала за лучшей жизнью, старики понемногу перекочевывали на кладбище. У Горбаткиных дома остались отец с матерью, колченогая бабка, пронзительно вопящая по ночам, и тихий дурачок сын – по утрам он выходил во двор кормить уличных котиков и перешептывался с ними на своем языке. У Степанычей умер железный старик Степан и допился до белой горячки старший из братьев, зато остальные исправно производили прозрачный «как слеза» продукт и продавали его жаждущим.
Садик закрылся – слишком мало детей в группах. Сбережений оставалось немного, но вскоре пришла неожиданная радость – сын, который до этого отделывался редкими короткими письмами, начал присылать домой деньги. По тому, как суммы росли, Марина судила о его благополучии – кажется жизнь у мальчика вполне наладилась. Когда он приехал сам, то оказался шокирован – скудость! Нищета! Гребаное убожество! Поехали ко мне, мать, поживешь по-людски на старости лет, места хватит!
Чтобы не обижать мальчика, Марина отправилась с ним в Москву. Полюбовалась роскошной квартирой, полежала в горячей ванне с пузырьками со всех сторон, поспала на огромной мягкой кровати. Посидела в ресторане, поковыряла несъедобные блюда, попросила борща и картошки с сосисками, чем шокировала метрдотеля. Подруга сына, большегрудая, ярко накрашенная и совершенно неприлично одетая, лезла из кожи вон, чтобы угодить свекрови и в конце концов завоевала приязнь пожилой женщины – видать любит, ежели так пластается. Внуков бы поскорее! Хватило недели сытой жизни, потом Марина запросилась домой и упросила сына отпустить ее с богом. Отказалась от дорогих подарков, модной одежды, новой квартиры – будь счастлив и мне этого хватит!
Больше Марина из города не выезжала. Жизнь ее вошла в размеренную неспешную колею одинокого человека. Ежедневные хлопоты, походы в магазин, на базар, на почту и в поликлинику, уборка по пятницам, баня по воскресеньям. Книжки из городской библиотеки, страшные фильмы по телевизору, который наконец-то появился в доме. И море, море. Теперь на берегу стоял аккуратный навес, красовался белый шезлонг и рядом маленький столик. Чужаков не появлялось уже очень давно, беспокоиться о вещах не приходилось.
Иногда Марина добиралась до Сан-Риоля, бродила по улицам с корзинкой, полной цветов или красивых ракушек. Птичий щебет незнакомого языка забавлял ее, длинные платья женщин и кружевные чепчики на завитых головках просто очаровали, тяжелые кареты казались куда красивее неуклюжих автомобилей. За пару монет можно было получить теплую булочку, присыпанную сахарной пудрой, и жевать ее прямо на пирсе, еще за одну монетку проворный мальчишка наливал стакан ледяной воды с листиком мяты и каплей кислого сока. В бесчисленных лавочках продавали невиданные вещи – маски африканских божков, медную посуду с причудливыми узорами, резные шахматы из слоновой кости, музыкальные шкатулки с балеринами и наездницами, стеклянные шары, полные снежных блесток. На площадях давали представления бродячие акробаты, играли на аккордеонах и саксофонах уличные музыканты, танцевали со своими дамами моряки в ослепительно синих мундирах. И сама Марина, поглядывая в витрины, видела себя другой – худощавой, улыбчивой пожилой женщиной, а не пыльной старухой.
Как-то в витрине детского магазина она углядела игрушку – белый фрегат с парусами алого шелка и крохотными матросами, расставленными по палубе, красовался среди толстых кукол и пирамид кубиков. Затем увидала и мастерицу – большеглазую девушку в заношенном платьице и ситцевой выгоревшей косынке. В больших глазах, сияющих со смуглого личика, читалось ожидание необычайной судьбы. Прослезившись, Марина следила, как незнакомка исчезает в переулке, как касаются грубых булыжников маленькие босые ноги. Вскоре встретился и капитан – сероглазый красавец договаривался о чем-то с уличным скрипачом, тот чесал потный живот и посмеивался: капитан женится!
Тогда Марина снесла меняле шкатулку с разрозненными монетами, получила взамен горсть серебряных талеров и оделась как горожанка – туфли на деревянной подошве, клетчатое платье с панталончиками и нижней юбкой, отделанной яркой тесьмой, кружевной чепчик, миленькие перчатки, легкий суконный плащ. Она прошлась по городу как своя – посидела в кафе, послушала разговоры – чужой язык, как южный ветер понемногу вползал ей в сердце. На площади играли вальсы, смеялись над прохожими серые чайки, в порту гудел единственный пароход – над «углежогом» смеялись настоящие моряки, те, кто умеет поднимать паруса и выходить один на один с бурей. Откуда-то сладко пахло тропическими цветами, переговаривались пестрые попугайчики, смеялись разряженные девчонки, постукивали по булыжникам каблуками. Сказка кончилась, осталась страница со скучными цифрами и непонятными надписями, следом картонка обложки и все. Лишь море никуда не девалось.
На следующий день она услыхала звонок. Упитанный лысенький новый русский топтался на пороге, выглядел одновременно виноватым и требовательным. В полуденном свете Марина видела его особенно четко – капельки пота на блестящей макушке, толстая золотая цепь обвивает шею, шелковая рубашка обтягивает богатые телеса, на здоровенных пальцах правой руки вытатуировано по букве – Л.Е.Н.А. и трогательное сердечко со стрелочкой на большом.
- Тут такое дело, мамаша. Невеста моя смерть как хочет в этом доме пожить – ремонт сделать, полы-потолки, бла-бла. Наказала – пока не куплю, в ЗАГС не пойдет. В детстве, мля, она здесь пожила и так ей полюбилась халупа, что хоть убей.
Посмотрев в блеклые карие глазки Марина поняла – убьет. Виновато посмотрит в пол, поуговаривает для приличия и убьет, если ему отказать. Новый русский откашлялся и продолжил:
- Любые деньги, мля, наказала платить, и чтобы вежливо, по-людски, мля. А я чо? Баба просит, мужик делает. Сколько за хату хочешь, мамаша?
- Невесту Леночкой зовут?
- Есть такое.
- Сколько дадите, столько и захочу. Только одно условие – для гарантии деньги брату переведите. Согласны?
Новый русский поскреб в потном затылке, мучительно размышляя. Потом озвучил неприлично большую на взгляд Марины сумму. Они сели в машину – шикарную тачку с кондиционером и пахнущими кожей сиденьями, поехали к нотариусу, следом в единственный в городе банк переводить деньги. Довольный, что дело решилось легко, покупатель болтал ерунду про какой-то товар из Вологды и паразита Рамика, который рамсы попутал, про свадебное путешествие в Грецию, про наследников, которых непременно нарожает будущая жена. Марина его не слушала. Она попросила остановить у почтамта и отправилась звонить по межгороду. Повезло застать сына дома, мальчик даже не рассердился неурочному звонку. И минут десять терпеливо выслушивал расспросы и восклицания матери, лишь потом заторопился – дела.
Марина вернулась домой пешком, попетляла немного по жарким улицам, выстланным коврами тополиного пуха. Кое-где виднелись выгоревшие круги – не иначе, мальчишки баловались, бросали на белое зажженные спички. Подле универсама продавали свежую землянику, подле роддома счастливый папаша старательно выводил на асфальте «спасибо за дочь» и мамашки в халатиках пялились на него из окон. Через улицу Ленина прокатила веселая свадьба, водители напропалую гудели и перекрикивались, счастливая невеста высунулась в окошко и махала прохожим. Дом Культуры облепила стайка трудолюбивых рабочих – подновляли, красили, чинили выщербленные ступени, меняли отсырелые рамы. Две черные как ночь кошки развалились на солнышке во дворе, дремали, окруженные стайкой разномастных веселых котят. Бахнула тяжелая дверь, прохлада лестницы встретила последнюю жиличку старого дома. Степанычи выехали на днях, Горбаткины в прошлом месяце. Даже крысы сбежали прочь, даже ласточки вырастили птенцов и оставили гнездо на чердаке. Старый дом принадлежал ей, Марине.
Она прошлась по квартире, погладила стены, порадовалась, что не завела ни комнатных цветов, ни новой кошки. Чуть подумав, написала коротенькую записку и оставила ее на столе под тарелкой. Поглядела на лучистое колечко с голубым камнем – серебряный обруч давно врос в палец. Поклонилась на все четыре стороны и шагнула сквозь шершавую стену вперед, к морю. Сказать честно, был страх, что родная стихия отвергнет ее, но женщине и в этот раз повезло. Волны лениво набегали на камни. Им было жарко и воздуху было жарко и вода чуть слышно шипела, соприкасаясь с шершавыми спинами валунов. Пахло водорослями и йодом, откуда-то с гор долетал запах сладких белых цветов. Больше никто не стоял между Мариной и ее морем. И неважно, что алый парус оказался игрушкой в витрине. Зато осталась свобода и бескрайний колышущийся простор.
С трудом вытолкав лодку к воде, Марина села внутрь, оттолкнулась, подождала, пока волны подхватят непрочную скорлупку, и налегла на весла. Прошлое перестало иметь значение и будущего больше не существовало – только мокрое гладкое дерево под натруженными руками, только ветер в седых волосах и белые лепестки, принесенные с берега. Только секунда восхитительной, полной жизни. Вдыхая полной грудью соленый воздух, Марина не знала, куда понесет суденышко, но не сомневалась, что доплывет к верной цели. Ведь у всех морей один берег.
...В шуме ветра послышался торжествующий голос скрипки…

Оригинал и комментарии

(основной вопрос)

Что мелькнуло в голове,

то и прыгнуло в траве.

Не одна ли это сущность,

или всё-таки их две?

Оригинал и комментарии

Сопредседатель партии "За Правду", политолог Александр Казаков написал очень дельные замечания по поводу челябинского дела нацболов.
Наши юристы уже работают.
Но в целом мне хотелось бы отметить некоторую что ли неблагодарность и наших властей, и отдельно - наших спецслужб. Нацболы строили "русский мир", когда в России о нём ещё и речь не шла. И вот благодарность.

Александр Казаков /ФБ/
.
Захар Прилепин (Zakhar Prilepin) сказал о ситуации с нацболами в Челябинске, которых арестовали за продолжение деятельности запрещённой организации (НБП была запрещена Верховным судом в 2007 году). История негромкая, в публичном пространстве развивается в основном в пабликах Другой России.
Мы уже поручили нашему правозащитному проекту изучить ситуацию, но у меня уже сейчас есть несколько вопросов помимо юридических.

1. По поводу меры пресечения. Почему некоторым деятелям, убившим человека с отягчающими обстоятельствами, "прописывают" домашний арест, а пацанам, которые не нанесли никому реального ущерба, СИЗО? Мне это кажется, как минимум, нелогичным а как максимум, не справедливым решением.

2. И главное. С учётом того, что то, за что раньше сажали нацболов, потом сделало (и правильно сделало) наше государство - взять хотя бы историю с "захватом" маяка в Севастополе - надо вернуться к дискуссии о ГРАНИЦАХ МЕЖДУ ПОЛИТИКОЙ И ПОЛИЦИЕЙ. С привлечением всех заинтересованных сторон, от бывших нацболов до ФСБ. У нас в программе партии написано о том, что в публичном (и даже политическом) пространстве должны быть представлены ВСЕ точки зрения.

2.1. Вообще, я понимаю, что правоохранительные органы действуют по инструкциям.И это правильно, так как они призваны предотвратить возможности произвола. Но... надо периодически обновлять инструкции. Страна развивается, общество взрослеет и становится всё более сложным. Надо обновить инструкции, в частности, по поводу тех организаций, которые раньше воспринимались как противники государства, а сейчас?

3. И САМЫЙ ГЛАВНЫЙ вопрос. Почему откровенные русофобы, работающие на западные деньги и обслуживающие интересы государств - наших противников, спокойно живут в Москве, катаются по курортам, о них пишут статусные СМИ, а нацболов, которые всегда выступали за продвижение интересов России, сделали преступниками? Это, на самом деле, к вопросу о прекращении гражданской войны в головах, о чём тоже написано в нашей программе. Если у людей разные представления о будущем нашей страны, то это повод для общественной дискуссии, а не для репрессий. Это дело политики, а не полиции. Разумеется, такой подход не касается предателей интересов России, вроде Навального. Но именно они у нас оказались неприкосновенными, а нацболов (и не только их) мочит государство со всей силы.

Вам не кажется, друзья, что тут какой-то сущностный перекос, и в политике, и в работе правоохранительных органов?
Партия #ЗаПравду, во всяком случае, готова начать по этому поводу публичную дискуссию.

Оригинал и комментарии

Aaaand done!
Холст, масло, пишущая машинка гуашь, бумага, DE-кавер-арт как референс.
That statue is weird, I'm telling ya.
По клику большой размер!

Оригинал и комментарии

Игра про то, как здорово писать добрые анонимные письма друг другу.

Можно отвечать на чьи-то послания\вопросы, можно отправить в космос, наполненный вспыхивающими светлячками, свою просьбу или шепот о помощи, можно просто сложить самолетик из бумаги, не требующий ответа (обычно в нем посылают виртуальные обнимашки, цитаты или всякие забавные пожелания), он рандомно появляется на экранах других игроков.



В целом это, конечно, не то чтобы игра вообще. Разве что стикеры коллекционировать: они прицепляются к письмам и появляются в комнатке персонажа в виде смешных игрушек. Я уже получила крылатого котика, астронавта и оленя. И музыка новая понемногу разблокируется. В конце концов, так ведь и сказано в названии - lo fi chill beats to write to. Но, разумеется, это мог бы быть и отдельный сайт, например. Почему же - игра?



Игрой, думаю, веселее. Стим объединяет. В нем больше юзеров, больше новичков приходит, больше людей видят новое и интересуются. Да и цена игры на распродаже копеечная - но эти копейки, полагаю, отпугивают откровенных троллей.



Bonds of people is the true power.

Оригинал и комментарии

Все проблемы отступают, когда платьице развевается и каблучки стучат.

Оригинал и комментарии

Был.

Оригинал и комментарии

Взял да написал рассказ, действие которого происходит где-то в 2060 году и в котором из 8 миллиардов жителей Земли осталось только 5 миллиардов, причем процесс отнюдь не закончен. А то что это за безобразие: в большом романе "Звездная пирамида" мы с Димой Байкаловым не убили ни одного персонажа! Непорядок.

Оригинал и комментарии