Недавние тренды рунета

«Привыкай к маске на лице навсегда», — сообщают мне грустно чиновник  подмосковной мэрии и врач в поликлинике. Коронавирус останется в популяции навсегда. Масочный режим не отменят... «никогда». По крайней мере, «еще 4 года будет». Ни этой зимой не отменят, ни весной, когда опять будет обострение коронавируса, по некоторым прогнозам, грядет ни летом 2021 (говорят, что этим летом ошибка была с мерами — первый раз с таким столкнулись, ну и выборы надо было провести), ни осенью 2021 года, когда пойдет очередная «волна»...

«Погодите, а как же вакцинация?!» — спрашиваю я. 

«Большинство населения прививаться не хотят. Вакцинация будет добровольной. Так что коллективного иммунитета не получится. Коронавирус будет убивать. Маски нужно будет носить года 4». 

«А как же ослабление коронавируса?»

«Новый мутации и штаммы показывают, что он почти не меняется, и ослабевать не собирается. Это была теория». 

«А как же коллективный иммунитет, если все переболеют?»

«Его не будет, — говорит врач. — Только при массовой вакцинации. А ее тоже не будет. А так, не успеет он выработаться. Антитела пропадают. И люди снова болеют».

«А как же... да надоели мне эти маски». 

«А ты привыкай. Китай, Япония, Южная Корея, Индонезия — все уже ходят в масках. Весь азиатский мир. Привыкай, Илья. Маски останутся и на 4 года. И дольше».

«Я ненавижу эти маски! — честно говорю. — Они меня так достали уже. Не говоря о перчатках. Это вообще маразм. Я понимаю, что надо, но 4 года. И дольше?!»

«Много дольше, скорее всего. Может, и просто навсегда в общественных местах. Коронавирус ведь останется с нами навсегда теперь. Привыкай». 

И вы привыкайте. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. 2021 будет ничуть не лучше 2020.  

#маски #коронавирус #жесть #привычка

Матрешки рулят, да.

Продолжим о Пинеле и об истории психиатрии в целом? Когда стало видно, сколько пользы нанёс Пинель Бисетру, в Париже задумались: а почему это лишь сумасшедшим мужчинам такое счастье привалило? У нас же тут ещё Сальпетриер под боком, вон своими plainte de l'hopital уже всю округу запугал до лёгкой диареи с заиканием. Непорядок, граждане, пусть товарищ Филипп и женщинам уже внимание уделит, ибо если не он, то кто же? У него, кстати, и время свободное появилось — вон, на кафедру медицинской физики и гигиены заведующим устроился, совмещает.  

13 мая 1795 года Пинеля назначают старшим врачом Сальпетриера. Некоторое время, как и до того в Бисетре, он вникает в обстановку и знакомится с сумасшедшими дамами. А потом повторяет тот же номер: распоряжается снять цепи и кандалы с наиболее спокойных пациенток, прибраться (а где и отремонтировать, ибо нечего накладывать грим на язвы, как говаривал глава славного Анк-Морпорка патриций Витинари) в помещениях, чтобы отныне никого не держать в темницах. Пюссена доктор, кстати, забрал с собой в Сальпетриер: нечего разбрасываться ценными кадрами. Ну а поскольку момент (это по легенде; на самом деле, как и в Бисетре, это был процесс) исторический, то и вторую картину в следующем веке напишут (да, это она в самом верху поста). Сделает это Тони Робер-Флери, и снова верный Пюссен будет на ней рядом с Пинелем: слева, в фартуке, снова без шляпы и на этот раз без записной книги. Пинель, между прочим, в бикорне — к моменту написания картины имя Наполеона уже успело стать нарицательным...

Казалось бы — всего-то изменить режим и привести в порядок помещения, а как изменился дух заведения! Пинель не без гордости писал:

«Знаменитые путешественники, заглядывавшие из любопытства в Сальпетриер, тщательно осмотрев больницу и найдя повсюду порядок и тишину, спрашивали с удивлением: а где же помешанные? Эти иностранцы не знали, что подобным вопросом они выражали самую высшую похвалу учреждению».  

Да-да, в эту психбольницу, как и в Бисетр, всё ещё можно было попасть с улицы беспрепятственно — не чтобы полежать, а чтобы посмотреть. Правда, и показывали уже только обитательниц спокойных палат.

Может показаться, что Пинель был таким харизматичным зайкой, что, кроме отмены кандалов и обустройства палат, можно было ничего более не делать — все сумасшедшие чудесным образом если не исцелятся, то всяко станут тихими и ласковыми. Да ничего подобного. Не надо представлять Филиппа настолько прекраснодушным утопистом. Всё он прекрасно видел и понимал, что так или иначе придётся и свободу пациентов по необходимости ограничивать, и о безопасности не забывать. Просто, полагал он, можно было оставлять всё как есть — и тогда будешь работать с озлобленными, а то и вовсе одичавшими от скотского обращения больными. А можно ограничение в свободе применять выборочно и по возможности необидно — и люди к тебе потянутся. Опять же, душевнобольной человек будет чётко видеть, за какое поведение его связывают, а за какое — наоборот, развязывают.

Одна из легенд Бисетра повествует, будто бы работал там обойщик Гийере. Лавки со столами и табуретками починял, другую мебель ремонтировал и мастерил — словом, обычным служащим в этом неприветливом местечке числился. Ну и на психбольных за время своей службы успел насмотреться по самое не могу. И когда Пинель свой трюк с цепями изобразил, Гийере заметил, что кое-кого из больных всё же оставили прикованными, а некоторых из тех, кому дали послабление, время от времени приходится снова связывать. Вот и предложил он тогда главврачу: а что, если не фиксировать к кровати, а сделать... где-то тут у меня эскиз завалялся.. вот такой смирительный камзол? Это же какая непоправимая польза выйдет: больной себе руки-ноги верёвками не сотрёт, да и на кровати ему постоянно лежать не нужно — а персоналу, соответственно, не придётся всякий раз его отвязывать, чтобы водить в туалет, да и постельное бельё не так часто стирать, коли не уследили... Пинель (согласно легенде, понятное дело) восхитился — и вскоре для Бисетра уже вовсю шилась одёжка в полном соответствии с последними веяниями местной моды.

Но то легенда, хотя и она имеет право на существование: напомню, что тогда интернета не было, и новые тренды не везде успевали быстро распространиться. А вообще уже в 1772 году ирландский доктор Дэвид Макбрайд писал в своей «A Methodical Introduction to the Theory and Practice of Physic»:

«Немалая доля ухода за психически больными состоит в том, чтобы помешать им причинить вред самим себе или другим людям. Иногда их заковывают в цепи и бьют, но это жестоко и абсурдно, так как существующее приспособление, называемое «смирительная рубашка», отвечает всем целям ограничения пациентов без причинения им вреда.

Эти рубашки делаются из тика или какой-нибудь другой такой же прочной ткани. Они запахиваются назад и шнуруются сзади наподобие корсета. Рукава делаются прочными и такой длины, чтобы закрыть пальцы, а на концах стягиваются тесёмкой, как кошелек. Благодаря такому хитроумному приспособлению у больного нет возможности пользоваться пальцами. Когда его укладывают на спину на кровать, руки кладут поперек груди и фиксируют в этом положении, завязывая тесемки, идущие от рукавов, вокруг пояса, чтобы он не мог ничего сделать руками. Затем поперек груди накладывают широкий ремень и пристёгивают его к раме кровати, в результате чего больной оказывается зафиксированным на спине, а если он окажется настолько буйным, что потребуется ещё более надёжное удержание, ноги привязывают к ножкам кровати с помощью верёвок»

То есть, уже больше двадцати лет как в ходу был фасончик. Но если посмотреть с другой стороны - где помнят того Дэвида Макбрайда? Разве что на самом Изумрудном острове. А Пинель мало того что сам мировую известность обрёл, так и смирительной рубашке выдал пропуск на психиатрическую кухню. Да надолго. Практически до настоящего времени, несмотря на вопли правозащитников и пламенных борцов с призраком карательной психиатрии.

Но вернёмся в Бисетр и Сальпетриер. Пинелю разглядел перспективу смирительной рубашки, и в труде «О способах укрощения душевнобольных» (sic!) он пишет:

«Пользование цепями в домах для умалишённых, по-видимому, введено только с той целью, чтобы сделать непрерывным крайнее возбуждение маниакальных больных, скрыть небрежность невежественного смотрителя и поддерживать шум и беспорядок. Эти неудобства были главным предметом моих забот, когда я был врачом в Бисетре в первые годы революции; к сожалению, я не успел добиться уничтожения этого варварского и грубого обычая, несмотря на удовлетворение, которое я находил в деятельности смотрителя этой больницы, Пюссена, заинтересованного наравне со мной в осуществлении принципов человечности. Два года спустя ему удалось успешно достичь этой цели, и никогда ни одна мера не оказала такого благодетельного эффекта. 40 несчастных душевнобольных, многие годы стонавших под бременем железных оков, были выпущены во двор, на свободу, стеснённые только длинными рукавами рубашек; по ночам в камерах им предоставлялась полная свобода. С этого момента служащие избавились от всех тех несчастных случайностей, каким они подвергались, в виде ударов и побоев со стороны закованных в цепи и в силу этого всегда раздражённых больных».

Хочу обратить ваше внимание: на момент, так сказать, внедрения смирительная рубашка рассматривается не только как средство ограничения подвижности буйного пациента, но и как вполне себе самостоятельный лечебный метод воздействия. Надел — и человек volens-nolens ведёт себя потише, а заодно прикидывает: за какие такие заслуги перед дурдомом был этой чести удостоен. А там, глядишь, и рефлекс, прямо по Декарту, выработается, в сторону правильного поведения.

Так, например, лечили одного механика из Парижа. Уж больно жаждала его мятущаяся душа кровопролитиев, кровопролитиев ©. При этом умом-то он понимал, что сейчас может случиться страшное — но ничего не мог поделать со своими вспышками ярости и буйства. Разве что, находясь дома и хватаясь за нож или топор, честно кричал жене, чтобы бежала-спасалась. Иэхх, держите меня семеро! Ух, гробы подорожают! Даже в Бисетре, куда его в конце концов упрятали, он сумел раздобыть сапожный нож, который тут же воткнул себе в бок, да поглубже, чтобы кровищи было... Ничего, нарядили берсерка в новенькую смирительную рубашку да закрыли в одиночной палате — и спустя некоторое время (не сильно быстро, но и не через годы) куда только жажда крови подевалась.

Или другой пример:  

«Одна девица, которая под влиянием тяжелых неудач впала в оцепенение и тупоумие, начала поправляться, была почти уже здорова, но вдруг вздумала упорно отказываться от работы. По приказанию смотрителей ее отвели во двор идиотов, но это не исправило ее: она смеялась, прыгала и делала все в насмешку. Тогда на нее надели камзол и завязали руки назад. Целый день она еще упрямилась. Но потом просила прощения и выразила согласие работать. Впоследствии, как только она ленилась, стоило только напомнить ей о камзоле, чтобы немедленно сделать ее ласковой и послушной»

«Впрочем, — тут же предостерегает Пинель, — связывание не должно быть слишком продолжительным, так как иначе может усилиться раздражение и увеличиться бред. Смирительная рубашка имеет значение воспитательной меры, которую нужно пускать в ход с большим тактом... Надевать ее необходимо только на короткий срок, иначе получается затруднение дыхания, тошнота и невыносимое томление. Как этот, так и другие способы усмирения никоим образом нельзя поручать служителям, а непременно только главному смотрителю»  

Если присмотреться к другим методам, если можно так сказать, лечебного воздействия, которые Филипп стал применять в Бисетре и Сальпетриере, то можно проследить одну их общую черту: воспитательный характер. Иными словами, что такое хорошо и что такое больно. Или неудобно. Или неприятно. Зато доходчиво, без излишней (по меркам тех времён) жестокости, и хорошо запоминается. Не зря же он и пишет об этих способах именно как об укрощении. Низводить и курощать — наше всё. Вот, к примеру, обливание:

«При этом поступают так: напоминают больной о каком-нибудь ее проступке или упущении, а затем из крана льют ей на голову струю холодной воды; такое сильное внезапное впечатление часто устраняет болезненные мысли. Если больная продолжает упорствовать, обливание повторяется; при этом не должно быть никаких грубостей и оскорблений, а напротив, надо всеми мерами убедить человека, что это делается для его пользы; иногда можно пустить в ход легкую насмешку, но в благоразумных пределах. Как только больная успокоится, обливание прекращают, и тогда немедленно нужно вернуться к тону полного дружелюбия и сочувствия. Иногда бывает полезно воздействовать при помощи страха»

Или такая вот инсценировка для пациента, который упорно отказывался от еды и уже начал страдать от истощения:

«к дверям его помещения явился вечером смотритель Пюссен с повелительным взглядом, с громовыми раскатами голоса, окруженный толпой служителей, у которых в руках были цепи, производившие шум и звон. После этого около больного поставили тарелку супа и отдали ему приказание съесть его за ночь, если он хочет избегнуть самого жестокого обращения. Все удаляются и душевнобольной остается в состоянии мучительного колебания между мыслями о грозящем ему наказании, с одной стороны, и страхом мучения на том свете – с другой (он отказывался от пищи по религиозным мотивам). После внутренней борьбы, продолжавшейся несколько часов, первая мысль одерживает верх над второй, и он съедает оставленную ему пищу. Постепенно сон и бодрость возвращаются, а также и рассудок. Этим способом он избежал неминуемой смерти от истощения»

От кровопусканий Пинель категорически отказался: дескать, пробовал, не понравилось. Пользы мало, а навредить легко, если увлечься. Приём ван Гельмонта (тот самый, когда больного топили в воде, ожидая экстренного просветления в мозгу) он вообще и близко не рассматривал, как возможный к применению. «Нужно краснеть, – пишет он, – упоминая о таком медицинском бреде». Не жаловал ледяной душ, зато рекомендовал ванны с водой умеренной температуры и холод на голову. Изоляция — да, это сколько угодно, если надо дать человеку остыть, прийти в себя и не смущать своим безумным видом душевный покой прочих обитателей психиатрической лечебницы. Мягкое, но без потакания обращение — это непременно. И время. Торопится нада нету. Пусть вон гарсон-вошебой спешит, ему по роду занятий положено. Нужно, говорил он, чтобы природа сама оказала своё спасительное и целебное воздействие.  

Ах да, и о труде не стоит забывать. Его Пинель почитал мощным лечебным фактором, особенно если это целенаправленный, полезный и подобранный строго для конкретного человека труд:

«Наш опыт с несомненностью доказывает, что самым верным и почти единственным ручательством для сохранения здорового настроения, известной нравственной высоты и порядка в приютах и лечебницах, служат настойчивые занятия механическим трудом. Я думаю, что от этих работ должны быть отстранены только очень немногие – из числа чересчур беспокойных больных. Как досадно в наших больницах смотреть на разного рода душевнобольных, которые пребывают в постоянном бесцельном движении или в полной неподвижности и подавленности... Регулярные занятия изменяют болезненное направление мыслей, способствуют восстановлению умственной деятельности и часто устраняют мелкие нарушения правил внутреннего распорядка. Я всегда считал хорошим признаком и верною надеждой на выздоровление, если больной возвращался к первоначальным своим вкусам и занятиям, а также проявлял усердие к труду и аккуратность. Прекрасный пример, подтверждающий это положение, мы встречаем в соседней нам стране, а именно в Испании, а не в Англии или Германии. В Сарагоссе есть общественная больница, для душевнобольных различных стран, округов и религий, с надписью: "Urbi et orbi". Здесь, кроме механического труда, в основу устройства учреждения положено было земледелие. Заблуждениям ума устроители хотели противопоставить то удовольствие и привлекательность, которые связаны с естественной наклонностью человека к земледелию, дабы питаться плодами собственных трудов при удовлетворении своих нужд. Уже с раннего утра одни из больных выполняют домашние работы, другие отправляются в мастерские, большинство же по группам, во главе с умным и опытным надзирателем, расходятся по обширным больничным владениям и очень усердно работают там, соответственно времени года. Одни работают на полях и огородах, другие собирают семена, третьи хлопочут около винограда, четвертые возятся над маслинами, а вечером все они возвращаются в больницу и предаются тихому и успокоительному сну. Очень продолжительный опыт учит нас, что это есть самое верное и действительное средство к восстановлению у больных правильного мышления, и что благородное дворянство, относящееся с презрением к физическому труду и отвергающее для себя самую мысль о нем, к сожалению, через это навсегда остается в своем бреду... Один больной меня страшно оглушал своим диким криком и безумными поступками, но с тех пор, как по его желанию он начал работать в поле, его мысли стали спокойными и разумными. С тех пор, как парижские купцы начали в большом количестве давать душевнобольным ручную работу, которая приносила последним некоторую выгоду, в Бисетре стало тихо и спокойно»

Трудотерапию с тех пор не раз предавали то забвению, то анафеме — и столько же раз открывали заново; но пример того, кто одним из первых ввёл её системно и массово, перед вами.

Ничего не хотите спросить, читая эти строки? Подскажу этот вопрос. Пинель пишет об улучшении состояния пациентов, о приёмах, благодаря которым они успокаивались и приходили в разум. Даже об излечении кое-где идёт речь. Вопрос: как же так?  Зачем тогда все эти современные антидепрессанты, нейролептики, транквилизаторы, нормотимики и прочий богатый арсенал, который хранит психиатрия в своем волшебном чемоданчике? Зачем, если достаточно вернуть смирительные рубашки, одиночные палаты, правильно обучить персонал и чуть более творчески взглянуть на трудотерапию?

Поясню. Описанные Пинелем случаи — это не его выдумка и не его желание приукрасить действительность. Действительно, речь идёт о наступлении либо временного частичного улучшения, либо так называемой спонтанной ремиссии — полной или до следующего обострения. Есть два важных момента. Первый — время. Напомню: Пинель им располагал. Он никуда не торопился и мог держать пациента в Бисетре или Сальпетриере хоть до второго пришествия Наполеона. Ибо, настаивал он, нечего сумасшедшему делать дома:  

«Не подлежит сомнению, что больному приятно быть в своей семье, окруженным уходом, заботливостью и утешениями, а потому я с трудом решаюсь высказать горькую истину, основанную, однако, на продолжительном опыте, а именно о полной необходимости поручать душевнобольных попечению посторонних людей, удаляя их таким образом из обычной обстановки»  

Он и держал. Месяцами и годами. Многих так и вовсе до конца их дней. Не потому что злой: просто обострение или бурное непрерывное течение хронической болезни может именно столько времени и длиться. И только два века спустя, с открытием первых нейролептиков и антидепрессантов, у пациентов появится шанс сократить своё пребывание в больнице и почаще бывать дома. А у некоторых так и вовсе возможность ограничить своё лечение амбулаторными условиями.

Второй момент — это влияние, которое оказывает на личность человека и его психику в целом долгое пребывание как в обострении (а без медикаментов оно объективно длилось дольше), так и в стенах дурдома. Не буду грузить вас подробностями, просто поверьте: влияние не полезное. И чем оно короче, тем личность сохраннее и психика целее.  

Тем не менее, уже то, чего смог добиться Пинель, по тем временам было круче, чем французская революция. Я имею в виду, в масштабах психиатрии. Неслыханное дело: пациентов Бисетра и Сальпетриера стали отпускать домой! Далеко не всех и лишь иногда — но стали же! И это тех, которые по меркам Отель-Дью считались неизлечимыми!

В 1794 года Пинель становится профессором и, помимо больничной работы, заведует и читает лекции на кафедре внутренних болезней в Эколь-де-Санте. Любопытно, что даже в его теоретических выкладках виден взгляд практика и прагматика. В пичку Буасье де Соважу его собственная классификация психических болезней лаконична и проста, как прямой в челюсть. Он делил все болезни души на пять категорий: 1)мания, 2)мания без бреда, 3)меланхолия, 4)слабоумие, 5)идиотизм. И довольно на том. Всё прочее — резонёрство, неуёмная схоластика и мастдай. Мало, дескать, ориентируемся мы в потёмках человеческой души, чтобы говорить о подробностях, так что нечего плодить сущности.  

Зато список причин душевных болезней Пинель смог сформулировать довольно дельный и полный по тем временам. Причём делит их на предрасполагающие и непосредственно производящие, дающие, что называется, решающий толчок.

Интересно, что именно у Пинеля если не раньше, то уж точно чётче, чем у других докторов, прозвучала тема наследственности душевных болезней. И не только умозрительно, но и с живыми примерами:

«Трудно не признать наследственной передачи мании, когда видишь всюду, в нескольких последовательных поколениях, целые семейства, пораженные этой болезнью. Наследственное помешательство бывает непрерывным и перемежающимся. Так, например, в Сальпетриере содержится больная, у которой мать была слабоумна, и она сама страдает затяжной манией; другая, напротив, уже в течение нескольких лет зиму проводят у себя дома, а летние месяцы в больнице: ее маниакальное состояние носит перемежающийся характер. Наследственная болезнь вовсе не обязательно проявляется в ранние годы, но может развиться и в более позднем возрасте, и в таких случаях наследственное предрасположение обнаруживается под влиянием какого-нибудь случайного жизненного толчка»   

И раз уж он упомянул о предрасполагающих факторах, то, как человек практики, напоминает другим докторам: интересуйтесь, коллеги, каков был человек до начала заболевания. Каков по складу и мощи ума? Каков по характеру? Что из себя как личность представлял? Иными словами — какова была его конституция? И пояснял, что это не дань природному любопытству:

«Почти у всех душевнобольных, бывших на моем попечении, умственные способности и преобладающие влечения уже до заболевания, а иногда с самого детства обнаруживали некоторые дефекты. Одни были слишком горды, другие очень раздражительны, иные печальны, иные чрезмерно веселы»

Оба предположения в полной мере будут оценены много, много позже, но какова прозорливость и наблюдательность!

Я бы обратил ваше внимание ещё на два качества Филиппа: это его способность договариваться с власть имущими и умение заразить своими идеями коллег, не настроив ни тех, ни других против себя. В результате изменения в условиях содержания и присмотра за душевнобольными не только на бумаге в виде проектов и декретов появились, но и нашли своё конкретное и осязаемое воплощение в больницах и приютах, а главное — так и закрепились там даже после смерти Пинеля. Умер он, кстати, на рабочем месте — 26 октября 1826 года, в Сальпетриере, от воспаления лёгких.

P.S. Мой проект «Найди своего психиатра» продолжает работать и расширяет свою географию. Если так случилось, что нужен грамотный, опытный, а главное — внимательный и корректный психиатр — обращайтесь. Кроме команды коллег, в проекте работает опытный юрист, готовый дать консультацию и оказать помощь по целому ряду вопросов, есть коллеги, которые могут помочь с решением ряда экспертных моментов. Есть сеть пансионатов для пожилых пациентов с деменцией. Что ценно в сложившейся ситуации — большинство коллег ведут онлайн-приём. 

P.P.S. Статьи по психиатрии, психологии и всему, что касается этого направления, мы решили дублировать в Яндекс Дзене — вдруг кому удобно смотреть их там 

Помните секс-скандал с уфимской дознавательницей, которую то ли изнасиловали или не изнасиловали, а была "любовь" и по обоюдному согласию...или может и ничего не было. Мутная история. Однако, речь сейчас не о ней. Только этот скандал чуть не повторился в Подмосковье. Сотрудница одного из московских УВД обвинила сразу семерых коллег из области в групповом изнасиловании в День сотрудника уголовного розыска.

Скандал начался с того с того, что одна из сотрудниц УВД по Северо-Западному округу не вышла на работу, а свое отсутствие объяснила тем, что ее «изнасиловали пять майоров и два капитана» в Московской области!

Она  рассказала, что ей позвонил брат, которого якобы задержали в Солнечногорске, и она отправилась ему на выручку в один из опорных пунктов полиции. На месте женщина оказалась в окружении сразу семи сотрудников. С её слов, это были аж пять майоров и два капитана, которые закрыли дверь на замок «опорника» и изнасиловали её. По словам полицейской, ей удалось вырваться и убежать, на дороге ее подобрал случайный водитель. В рассказе сотрудницы звучали даже фамилии и точное местоположение того самого опорного пункта.

Когда эта информация дошла до руководства, то разразился скандал и началось служебное расследование. Устроили перекрестный допрос всех сотрудников Солнечногорского УВД и самой "изнасилованой". Она стала путаться в показаниях и выяснилось, что это был оговор.

.............................

Этой дуре не давали жить спокойно "лавры уфимской дознавательницы"?! Решила повторить опыт?! Так та хоть факты какие то приводила в доказательства произошедшего инцидента. Насколько они соответствовали действительности...Уфимский суд решил, что изнасилование было.

А здесь что?! Придумала историю буквально  с потолка и хотела, чтобы ей поверили?! Теперь дуру уволят, а могут и к ответственности привлечь за клевету и ложный донос...

— А вам какое дело? Хочешь жить и не такое пойдешь.

— Автор видео, вы заслуживаете номинацию года «Стукач». Один вопрос. Как живётся вам, не стрёмно самому быть таким, какой есть?

— Забрала свои налоги из казны.

— Если не пойман, почему и нет. Всем можно, а ей нельзя? Все дома чиновников построены таким же образом, только у них попроще, сразу камазами разгрузка.

— Да ничего страшного, не обеднеют, может, быстрей положат.

— Хозяйственная баба.

— Если бы у нас в России были достойные зарплаты, уверена, такого бы не было.

— В России кто ничего не украл, так это только новорожденный ребенок.

— Автор, тебе в лоб этой плиткой. Чтобы меньше стучали. Стукачи достали.

— Руки рубить, и сразу перестанут воровать колхозники.

— Как низко. В некоторых странах руки отрубают за такое. Дожила до 40 лет, а ума нет. Ещё, наверное, на выделенки в Белгороде сетует в паблике.

— Вот она крыса!

— Вот так бы вы за кем-то другим, кто машинами вывозит и плитку с площади у кого во дворе уложили ходили и снимали. А то герои то бабу снимут, то мужика, и довольны. В сталинские времена цены бы вам не было.

— Автор, ты бы сам украл, если бы была возможность. А так стучать смысла нет.